ними лебезили, а вот Олегу постоянно доставалось, причем порой из-за всякой хуйни или проделок своих дебиловатых братьев.
Мать могла запросто купить две шоколадки, а про Олега забыть. Шмотки в первую очередь тоже покупались старшим, на младшего же чаще всего забивали болт, о чем нам поведал сам Балалай, когда немного прикипел, выпил и оголил душу.
– Они ж дегроды, пиздец, – буркнул Олег, наливая в гнутую алюминиевую кружку домашнее вино Кира. – Толян как-то с улицы толкан старый притащил и с Коляном решил его вместо нашего установить. Я в то время спал на балконе и, что делают эти ебланы, не знал. Просыпаюсь, значит, от крепкого такого леща. Щека горит, в башке мухи летают, а надо мной мамка стоит и ядом плюется. Рядом с матрасом моим еще и унитаз наш старый стоит, а сбоку от подушки пустая бутылка от винища, которое я отродясь не пью. Мамка меня за ухо и в сортир, а там… пиздец, канализация. Все в воде, в говне и грязи. В ванной валяется уличный толкан, разбитый к хуям. Из трубы еще говно течет, а эти два долбоеба скалятся и на меня пальцем показывают. Мол, Олежа пришел домой пьяный, разбил толкан и попытался новый поставить.
– Гонишь! – недоверчиво произнес Кир, подливая и себе вина. – Блядь, мы ж видели их. Их даже спрашивать не надо, любую хуйню смело вешай и будешь прав.
– Хуй знает. Мамка всегда им верит, – почесал лоб Балалай. – Меня тогда из дома на неделю выгнали. У братанов с Речки кантовался. А как деньги закончились, так сразу обратно позвали. Но это хуйня, пацаны, отвечаю. В школе вообще пиздец был. Покупают, значит, в августе одежду нам. Новую. Типа, чтобы в новый учебный год при полном марафете, бля. Взяли нас троих родаки и на рынок к гукам потащили. Те сразу налетели, защебетали что-то по-своему, шмотки суют под нос и вокруг долбоебов этих вертятся. Я с папкой рядом курю и жду своей очереди. И чо думаете?! Шмотье купили только этим пидорасам, а мне мамка прямым текстом сказала, что в старом от братьев похожу. Я ей в ответ, что деньги-то мои, на рынке вагоны грузил с пацанами все лето, а она нахуй послала и все. Папка только плечами пожал и за ней поплелся. Вы, блядь, видели их штаны? Я ж обмотаться ими как Цезарь могу, и то лишнее останется. Короче, я к братанам, мол так и так, послали меня нахуй. Они в ответ предложили металла напиздить с завода, ну я и согласился. Хоть шмотье купил и то радость. Теперь половину отдаю им, и хватит. Один хуй на кретинов все потратят, а мне хуй, как обычно.
– Блядь, Олег. А чего ты не свалишь? – фыркнула Ирка. – С такой родней, да ну его нахуй, не?
– Так-то да, Ириш, но родня это, – Олег загадочно улыбается и делает глоток вина. – Если не я, то они по миру пойдут. Эти два дегрода без родителей сдохнут сразу. Только и могут, что на бабок в подъезде дрочить, да хуйню всякую с улицы таскать. Да и батю жалко, нормальный он, хоть и синячит. Он всю жизнь угробил, чтобы нашу банду содержать, а тут, если один останется, мамка ж его сожрет. Короче, запутанно все это. Не вникайте, а то крыша съедет, точно говорю.
Но семейка не смогла помешать Олегу закончить музыкалку по классу гитары, да и на его выкрутасы после школы стали смотреть куда лояльнее. Понимали, что если передавят, то хуй им, а не деньги. Мы же не понимали его странную любовь к родным. Его унижали, оскорбляли и издевались над ним, как хотели, а он их любил. Просто любил. «Потому что родня», – как он любил повторять время от времени, если Кир снова поднимал эту тему.
– Ему очень больно, но он скрывает это, – сказала как-то Лаки после очередной лиричной исповеди Балалая. – И всегда будет скрывать.
Олька Лаки пришла в нашу компашку через месяц после Балалая. Единственный лучик здравого смысла среди кучи разномастных обалдуев. С ней я познакомился в клубе «Шесть семерок», который находился в центре и считался заведением для мажоров.
Меня и Кира туда пригласил Слепой Пью, один из общих знакомых по неформальским тусовкам. Слепым его звали потому, что один глаз у него был искусственным. Последствия давней драки со скинами, которые доебались до Пью и попросили пояснить за шмот. Пью пояснил так, что потерял глаз и стал с того момента прозываться Слепым Пью. Погоняло же ему дали за страсть к бухлу.
– Пил, пью и буду пить, – сказал как-то Пью на одной из вписок. С тех пор «Пью» к нему и прилипло.
Пью был завсегдатаем музыкальных клубов. Он мог отжигать под шансон, клубняк и голимую попсу. Знал, в каком клубе какой репертуар в любой день недели. Водил дружбу с хозяевами этих клубов, подгоняя им клиентов из неформальских тусовок, которые хотели устроить свой концерт с бухлом и размалеванными девками.
– В «Семерках» сегодня концерт будет, – сообщил он нам с Киром, когда мы пересеклись в центре и завалились в бар, чтобы пропустить по бутылке пива.
– Кто играет? – спросил я. Киру обычно было похуй, кто играет. Больше его волновало бухло и будут ли на концерте симпатичные тёлки.
– Бледные кодляк собирают, – ответил Пью. Мы с Киром переглянулись и недоверчиво на него посмотрели.
– Кто их, блядь, в «Семерки»-то пустит? – ругнулся Кир. – Там же обычно клубняк крутят.
– Не, кто-то подмазал Абрека, он разрешил провести сходку бледных.
«Бледными» в нашем городке называли немногочисленных на тот момент готов. Они сторонились остальных неформалов, тусили или на квартирах, или на кладбище на окраине Речки, если не боялись получить пизды от сторожей и гопоты.
– Там банда их выступать будет. «Silver Queen» вроде, или как-то так. Неплохие, кстати, ребята. Легкий готик-рок рубят. Если пойдете, я маякну тогда. Чужих не пускают, типа закрытое мероприятие и вся хуйня.
– Пойдем, – кивнул Кир. – Дома один хуй делать нечего, а концертов нормальных давно не было. – Нас с Дьяком запиши.
– А остальные ваши чо?
– Жаба в больничке, ногу сломал. Ирка с матерью в деревню поехала, а Балалай пропал куда-то. Наверняка нажрался и отходняки ловит, – ответил я.
– А, ну и заебца. Хуй знает, сколько там своих пригласить можно, – задумался Пью. – Но вас я впишу, не ссыте. Только без чудилова, пацаны. Абрек такой хуйни в клубе не терпит, а мне потом отвечать, раз вписываюсь за вас.
– Не бзди, – перебил его Кир. – Будем