они же полагают, что Ленин был «искренне привязан к Мартову» (Б. И. Николаевский). А. Балабанова пишет: «Чувства, например, Ленина к П. Б. Аксельроду и в особенности к Ю. О. Мартову были временами братские, теплые, даже нежные. Слушая речи Мартова или читая его политические статьи, Ленин словно любовался его талантом, не мог противостоять обаянию его личности, мог даже на мгновение забыть, что имеет дело с противником, опасным противником…[23] Эти индивидуальные эстетические переживания, создававшие и специфическую этическую атмосферу, не мешали Ленину тут же в полемике с Мартовым прибегать к аргументации и тону, совершенно не соответствующим уровню и методам политической и тем более социалистической дискуссии»[24]. Б. И. Николаевский, в свою очередь, утверждает, что «отношение Ленина к Мартову вообще приходится считать психологической загадкой»[25].
Нам представляется, что «психологизма» или «эстетизма» в обращении с Мартовым со стороны Ленина не было, что его позиция объяснялась чисто политическими моментами. Главный из них состоял в том, что Мартов был тесно связан и высоко ценим теми зарубежными левосоциалистическими кругами, которые Ленин всерьез пытался вовлечь в коммунистическое движение. Среди них особое место занимала Независимая социал-демократическая партия Германии (НСДПГ), на политические позиции которой через свои печатные выступления и письма А. Н. Штейну, русскому эмигранту, близкому к руководству этой партии, Мартов оказывал серьезное влияние. «Либеральное» отношение к лидеру меньшевиков-интернационалистов должно было продемонстрировать «широту кругозора» большевистских лидеров, арест же послужил бы весомым подтверждением сообщений о большевистском терроре. В такую схему вполне вписывается официальное разрешение на выезд за границу, которое Ю. О. Мартов получил несколько позже.
Ситуация конфронтации несколько изменилась поздней осенью 1918 г., когда стало известно о революции в Германии, революционных событиях в Австро-Венгрии, а затем и о ее распаде на Австрию, Венгрию и Чехословакию. Мартов смотрел на эти события оптимистически, считая их началом социалистической революции на Западе. (Ленин был трезвее, он говорил, что у немцев – февраль, а не октябрь.) Полагая, что революция на цивилизованном Западе сможет оказать цивилизующее влияние на большевиков, Мартов не исключал возможности включения последних в орбиту международной социальной революции и приобретающих в силу этого более устойчивую почву в России. Хотя он продолжал резко критиковать большевиков, которые создали бюрократическую диктатуру, основанную на «атомизации масс»[26], он считал теперь Октябрьский переворот исторической необходимостью и заявлял о поддержке большевистской власти в Гражданской войне, игнорируя те жертвы и ужасы, которые были связаны с кровавой вакханалией.
Отношение же самой этой власти к меньшевикам оставалось резко отрицательным, хотя и испытывало колебания. 30 ноября 1918 г. меньшевистская партия была легализована, весной 1919 г. вновь начались аресты и была закрыта новая центральная газета социал-демократов «Всегда вперед»; еще одна либеральная «оттепель» имела место в начале 1920 г., но и она быстро сменилась волной террора.
В начале 1920 г. Мартову удалось установить связь с европейскими социалистическими партиями, занимавшими центристские позиции – французской, австрийской, – и, главное, укрепить связь с Независимой социал-демократической партией Германии. В этих партиях шли острые дискуссии по вопросу о международной принадлежности. Мартов полагал, что они должны не только сохранить организационную самостоятельность, но и образовать собственное международное объединение, которое, однако, рассматривалось как временное, как этап на пути к восстановлению единства социалистического движения.
Весной 1920 г. руководство НСДПГ пригласило делегацию меньшевистской партии принять участие в партсъезде, который должен был состояться в Галле. Предполагалось, что делегация использует поездку в Европу и для разъяснения своей позиции в событиях, происходивших в России. На совещании руководящей группы меньшевиков в апреле 1920 г. было решено направить Мартова за границу в качестве представителя партии. Фактически такое решение означало отстранение П. Б. Аксельрода от выполнения этой функции, которую он нес с 1917 г. Вызвано это было тем, что личная позиция Аксельрода, связанного с центристской группой в меньшевистской партии, не соответствовала левому курсу меньшевиков-интернационалистов, которые теперь заняли господствующее положение. В июле ЦК РСДРП (объединенной) обратился в Совнарком РСФСР с заявлением о выдаче заграничных паспортов Мартову и Абрамовичу, командируемым для организации заграничного представительства партии. По другим данным, просьба была адресована ЦК РКП(б) и II конгрессу Коминтерна. Вопрос был передан на рассмотрение Политбюро ЦК РКП(б), на заседании которого имели место споры. Если верить сведениям, которые через какое-то время получил Б. И. Николаевский, Н. И. Бухарин, возвратившись с заседания, заявил своему знакомому: «Большинство было против; меньшевики будут ставить палки в колеса всей работе Коминтерна, но мы ничего не могли поделать с Ильичом, который влюблен в Мартова и хочет во что бы то ни стало помочь ему уехать за границу»[27]. Если учесть, что эмоциональные слова Бухарина о «влюбленности Ленина» были произнесены, скорее всего, в состоянии раздражения по поводу принятого решения, то остальное, безусловно, соответствует истине – Мартов получил визу по настоянию Ленина.
И на этот раз ленинская логика не была сложной – она соответствовала переиначенной русской поговорке: «Дальше едешь – тише будешь». Если Ленин считал нецелесообразным применять суровые репрессии против Мартова (состояние его здоровья почти неизбежно привело бы к быстрой гибели в застенке), то безопаснее для большевиков было его пребывание подальше от столицы России, тем более что отъезд наиболее авторитетного оппонента за рубеж давал определенный политический выигрыш. Коминтерн готовился к съезду НСДПГ, и это был один из тех редких случаев, когда коммунисты, по словам самого Мартова, считали полезным «сходить в баню», чтобы предстать на Западе в опрятном виде[28]. Добавим, что Мартов как зарубежный представитель меньшевистской партии в значительно большей степени устраивал Ленина, чем Аксельрод, яростно ненавидевший новых российских властителей. Кроме того, как раз в это время заседал II конгресс Коминтерна, на котором с правом совещательного голоса присутствовала делегация НСДПГ, и в ней шли бурные дискуссии между сторонниками присоединения к Коминтерну и адептами более умеренной линии. Меньшевистский деятель Д. Ю. Далин свидетельствует, что он видел у заместителя наркома иностранных дел М. М. Литвинова заявление о выдаче заграничных паспортов с положительной резолюцией Ленина, а сам Литвинов разъяснил: «Ленин находит, что здесь вы много вредите; будет лучше, если вы окажетесь за границей. Там, по крайней мере, вы выступаете за признание советской власти»[29].
Пока же Мартов продолжал проводить занятия со слушателями Социалистической академии общественных наук, действительным членом которой он был с 1919 г. Однако, когда в начале 1920 г. Мартов и Дан были избраны в Моссовет, Ленин издевательски написал председателю Совета Каменеву: «По-моему, вы должны загонять их практическими поручениями. Дан – санучастки, Мартов – контроль за столовыми»[30].
Именно на фоне