Спину продирает немилосердной болью, в одно мгновение — кожа пузырями; едкая щелочь прожигает до костей, до позвоночника; позвоночник крошится и переламывается… и теперь уже все равно, что вода, плеснув из-за плеч, капканом перехватывает грудь; и грудная клетка, как подтаявший сугроб, проваливается сама в себя, а на лицо с размаху шлепает ледяная лапа и стискивает, комкает, сминает, превращая глаза и губы в липкий мерзкий комок, в затоптанную в грязь ветошь…
* * *
Амаргин говорит, что времени на самом деле нет. Как на самом деле нет расстояний — ни длины, ни широты, ни высоты. Он говорит, что это всего лишь понятия, условные обозначения, буквы в алфавите, описывающем мир. Пытаясь осмыслить реальность, люди систематизируют окружающее, выделяя что-то, по их мнению, важное, что-то, на их взгляд, менее важное, задвигая на второй план, а что-то и вовсе игнорируя. Объективную картину мира преобразуют в удобную схему, напрочь забывая, что любая схема примитивна, а любое объяснение упрощает.
Каждое живое существо вынуждено объяснять себе окружающий мир — просто для того, чтобы выжить. Знание некоторых правил позволяет играть в игру под названием "жизнь" с большим успехом, чем полное их незнание. Но представь, пожалуйста, какими правилами располагает бабочка-однодневка? Она точно знает, что есть солнце, которое медленно-медленно, весь век, ползет по небу, и когда оно коснется горизонта, наступит конец света. Бабочка знает, что мир состоит из травы и цветов, речки и нескольких деревьев. Бабочка знает, что воздух полон ужасных опасностей, свирепых хищников — птиц, которые ловят и пожирают зазевавшихся бабочек. Так же небо может нахмуриться, и пойдет дождь, от которого надо прятаться под листом. Соседки стрекозы болтают, что в мире существуют невозможные чудеса в виде кошмарных гигантских монстров о двух или четырех ногах, совсем без крыльев, издающих ужасные звуки. Этих монстров иногда можно видеть на той стороне реки. Но, на самом деле, это враки, потому что ни одна из бабочек-однодневок их не видела. Вот, собственно, и все, не правда ли, Лесс? Все, что я описал, достаточно для счастливой жизни бабочки-однодневки, но насколько это описание соответствует реальности?
— Но нельзя сказать, что не соответствует вообще, — пробурчала я недовольно. — Соответствует, но малой частью.
Амаргин усмехнулся.
— Для тебя — малая часть, а для меня — исчезающее малая. Но, самое забавное, что этот минимальный набор бабочкиных правил позволяет бабочкам существовать в свое удовольствие. Поэтому бабочки уверены: мир именно таков, каким они его видят. Но мы-то знаем, что это не так. Для стрекозы, которая живет чуть дольше, правила усложняются. Для птицы правил столько, что и за неделю не перечислишь. Человек расширяет свой диапазон всю жизнь. Способность читать и писать разрешает ему использовать опыт поколений. Но почему человек считает, что его картина мира есть безусловная истина? Чем он лучше бабочки с точки зрения природы?
— С точки зрения Творца — лучше, — сказала я. — Это тебе любой священник скажет. Еще он скажет, что ты городишь ересь.
— Священник — такой же человек, как и все остальные. Он отродясь не знал иной картины мира, кроме той, которую используют его соплеменники. Эта картина удобна и уютна, она все объясняет, она позволяет безбедно существовать в своих рамках, но, повторяю, она не соответствует истине. Ну, ладно, если ты так хочешь — соответствует, но такой крохотной частью, что о ней и упоминать смешно.
— Ты так говоришь, будто сам знаешь эту истину.
— Не знаю, — легко пожал плечами Амаргин. — Конечно, не знаю. Но правила подтверждаются опытом, а мой опыт позволил мне обнаружить несколько правил, не входящих в диапазон общего пользования. Поэтому я смею судить, что известная людям картина мира ошибочна и однобока.
— Поэтому ты задираешь нос и считаешь людей ничем не лучше бабочек-однодневок.
— Совершенно верно. — Амаргин потянулся к огню и помешал палочкой в котелке. — Обратное тоже работает: я считаю бабочек ничуть не хуже людей. Потом, ты забываешь, я ведь тоже человек, так что я и себя считаю равным бабочке. То есть, если мир лишится меня, Геро Экеля, более известного как Амаргин, то трагедия будет равна гибели навозной мухи, прихлопнутой коровьим хвостом.
Я фыркнула:
— Что-то ты не рвешься спасать навозных мух, слепней и прочую пакость от неминуемой смерти.
— Не понял сарказма. Что заставило тебя предположить, что я занимаюсь спасением людей?
Действительно, с чего я это взяла? Я потерла переносицу. По подбородку мазнул мокрый рукав, весь облепленный песком. Тьфу, гадость какая!
Я рывком села, с недоумением оглядывая сырое измятое платье. И руки, и босые ноги, высовывающиеся из-под подола, были словно не мои — распухшие, выбеленные водой до синевы. За пазухой ощущалось некоторое неудобство. Я пошарила там и обнаружила недоеденный мантикоров обед — две рыбешки прилипли к животу, одна забилась подмышку.
— А! — обрадовался Амаргин. — Это кстати. Давай их сюда.
— Ты непоследователен, — объявила я. — Ты вытащил человека, то есть меня, из мертвого озера. После этого ты утверждаешь, что не занимаешься спасением людей.
Он пожал закутанными в черный плащ плечами.
— Мои утверждения так же субъективны, как и любые другие утверждения. Ты имеешь право доверять им, а имеешь право не доверять. Истиной они не являются в любом случае.
— Последнее высказывание тоже субъективно.
— Ага. Правильно мыслишь. Может, когда-нибудь из тебя выйдет толк.
Повозившись на нагретых солнцем, слежавшихся за века сокровищах, я кое-как поднялась на ноги и отряхнулась. Песок мгновенно ссыпался с платья, складки расправились. Амаргин искоса поглядел на меня и хмыкнул.
Я подошла поближе. Заглянула в котелок. Вернее, это был не котелок, а большая чаша-кратер с ручками в виде прыгающих львов, установленная прямо на угли. Чаша была явно выкопана Амаргином из кучи драгоценного барахла, но снаружи она уже закоптилась, а внутри вовсю бурлило варево, мелькали какие-то куски, сверху плавала пена. Выглядело все это устрашающе и донельзя аппетитно.
— Что там у тебя? Есть хочу смертельно.
— Не удивительно. Рыба осточертела, наверное?
— Я бы сейчас и рыбы целый воз съела… Слушай… — Меня вдруг пронизало догадкой, прошило наискосок, от левого плеча, через грудь, через лоно и вышло из правого колена. — Ты… когда… когда меня нашел?
В черных амаргиновых глазах проскочила искра. Нарочито медленно он встал, отошел к стене, где была свалена куча плавня, выбрал несколько окатанных водой досок и аккуратно подсунул их в костер. Потом сказал, явно провоцируя мой страх:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});