Читать интересную книгу Досье на человека - Эрнест Цветков

– Сквозная тема? – Николай Павлович печально улыбнулся. – Вырождение рода человеческого.

Рита вздрогнула. По комнате проползла тишина.

– Однако друзья, – тихо сказал Николай Павлович, – давайте немного отдохнем. Сегодня в восемь вечера мы собираемся.

– Мы с удовольствием, – произнесла Рита, – но почему сегодня? Мы же обычно собираемся по пятницам, раз в неделю.

– Мы продолжим нашу тему, – с просачивающейся на тонкие уста улыбкой, ответил седовласый мэтр.

Уже внизу, прогревая машину, Герман заметил:

– Сегодня наш мэтр несколько необычен, вы не находите?

– Признаться, его последние слова были для меня неожиданностью, – глухо отозвался с заднего сиденья Матвей.

– Он просто устал, – задумчиво сказала Рита, – это видно по нему.

– Стал чаще курить, – поделился наблюдением Матвей.

– И под глазами чуть синеватый оттенок, – дополнил Герман.

– Он что-то хранит в себе, – продолжила Рита. – Видимо ему хочется поделиться, но одновременно и сдерживается, хотя сдерживается с трудом.

– У каждого человека, – закуривая сказал Герман, – возникают в жизни периоды, когда он сталкивается с необходимостью некоего испытания. И если он принимает эту необходимость, то погружается в такие глубины жизни, о которых раньше и не помышлял. И когда он проходит через эти глубины, то обретает новое знание и новую мудрость.

– А если не принимает эту необходимость?

– Тогда остается тем, кем и был. Таких большинство. Серая масса.

– Твои пациенты из этой массы?

– Девяносто процентов – да. Они приходят ко мне и становятся в очередь, словно за колбасой. Они и ожидают, что я накормлю их духовной колбасой. И я кормлю, вот в чем беда. А если я не даю им этих кусков, а предлагаю разобраться в себе, они обижаются и обвиняют, что я мало уделяю им внимания. А у тебя, Рита, разве не так?

– Может быть и так, но они – как дети.

– Это нам понятно. Особенно мужчины, они регрессируют, становятся маленькими детьми и поголовно влюбляются в тебя. Я даже могу догадаться, что многие из них после посещения твоего кабинета запираются где-нибудь у себя дома и в одиночку сладострастничают, тая в своей памяти светлый образ доктора Маргариты.

– А женщины твои?

– Допускаю. Кое-кто из них даже признается…

– Друзья, – напомнил о себе мастер верлибра, – мне кажется, авто уже прогрелось, не поехать ли нам?

– Что ж… отчего бы и не поехать? – добродушно отозвался Герман.

Машина рванула и вонзилась в тяжелый сумрак ноябрьской ночи.

Лукин. Погружение в сон

Одно из двух: либо она жива, либо покойники способны передвигаться.

Постольку поскольку в нашей, наполненной абсурдом жизни возможно все, то я не знаю, какое из этих предположений реальнее. Как бы там ни было, Лиза исчезла, а я один. И я снова в аду. Хотя, быть может, и не совсем уже в аду. А, может быть, переместился уже в чистилище, где мне предоставляется возможность что-то изменить, перенаправить ход событий и избавиться от всей этой грязи, которой я оброс в последнее время. А в последнее время мы много вопим о духовном возрождении, и при этом каждый из вопящих аккуратненько этак норовит оттяпать лакомый кусочек у своего соседа, тоже вопящего. Однако пусть кричат и неистовствуют. И брызжут слюной. Я-то не надеюсь на духовное возрождение, чье бы то ни было, а уж тем паче свое собственное. Мне бы душу свою спасти, да обрести покой. Конечно же, Лиза жива. Жива. Но где она сейчас? Не в милиции ли? Возможно, она оставила какую-нибудь записку, пусть презрительную, пусть гневную – неважно какую, но – весточку о себе. Нет весточки. Только остывшая подушка. Неподвижная и безмолвная. Но сколько она таит в себе сновидений, фантазий и воспоминаний. Я касаюсь щекой подушки, припухшей от погруженных в нее интимных тайн, и медленно прикрываю глаза, и невидимые, бесплотные и беззвучные волны мягко уносят меня в пространство, сотканное из череды образов и ощущений. Как же это все начиналось?

* * *

Она мне сказала, чтобы я поправил галстук. Я его поправил, но чуть не удавился. Тогда она посмотрела на меня вызывающе и пожала плечами. Что она хотела выразить своим взглядом, я так и не понял. И тут она стала медленно раздеваться.

И мы пошли с ней в спальню, и мне пришлось снять галстук.

Мы провели в спальне полдня и целую ночь.

Наутро она приготовила завтрак – яичницу и кофе. Мы позавтракали и поехали в город Н. В городе Н. много красивых улочек и одноэтажных домиков.

А еще там много деревьев и больше всего рябины. Мы долго стояли на перроне и ждали своей электрички. И шел мелкий дождик.

Зажурчала вода в унитазе. Загудели водопроводные трубы. Это меня разбудило – она спала великолепная и безмятежная. А я уже больше не мог заснуть – так и промучился до утра без сна. Я пошел на кухню и стал читать старые газеты.

Она исчезла. Но жизнь идет своим чередом.

Я нашел ее в городе Н.

Она любит исчезать внезапно и неожиданно появляться. Это в стиле. Но она не истеричка.

Сегодня у нас праздник. У нее день рожденья. Я ей принес кра сивые цветы. Она порозовела и осталась довольна. Она сказала, что из них можно сделать неплохой салат. Я сказал: «Делай». Она сделала и сказала: «Ешь. Ты ведь просил». Я отказался. Тогда мы решили оставить его для гостей. Кто-то из гостей напился и ужасно рыгал. Но не лепестками. Однако салат из цветов исчез. Кто же его съел? Его съел, как выяснилось, один ее поклонник и тайный воздыхатель в надежде заблагоухать. Но он не заблагоухал.

На следующий день мы купались в море. Я носил ее на руках по пляжу. И мы были очень довольны.

Прошел месяц. Мы жили счастливо. Не предъявляя друг другу никаких претензий. Ну и прекрасно.

Сегодня я забыл побриться, и она сказала мне, что я колючий, на что я ничего не сказал, а только поцеловал ее в губы. Она обняла меня, и повисла на мне, и прошептала: «Колючий».

Сегодня мы целый день провели на даче. Мы жгли костер, пили вино, ели фрукты, и сегодня я был гладко выбрит. И мы решили еще недельку побыть на даче. Запереться в отшельничестве и не знать, что вокруг тебя люди, машины, дома, магазины, асфальт, автобусы, очереди, интрижки. Она приучила меня любоваться звездами, а если звезд не было, мы любовались луной, а если не было луны, мы любовались друг другом.

Однажды она меня спросила: «У тебя есть любовница?» Я ответил: «Да». – «Кто же?» – «Ты». Она улыбнулась и показала мне язык. И убежала, как девчонка, в сад. Там она собирала цветы и ягоды. Цветы складывала в букет, а ягоды ела.

Обнаружил на шее у нее маленькую черную родинку. Раньше я никогда ее не видел. Я поцеловал ее в шею. Она засмеялась.

На даче…

…Шло время. Шли события.

Утром в метро тесно, душно и нервно. Особенно, когда поезд остановится посредине тоннеля. Тогда переминаешься с ноги на ногу и подгоняешь время. А время и так бежит себе и бежит. И его не надо подгонять. Опаздываешь. Дергаешься. Глупо. Опаздываешь еще больше, и вдруг становишься спокойным и начинаешь придумывать оправдание. А придумав оправдание, вообще никуда не идешь. Собственно, вообще никуда не идешь – не идешь только туда, куда тебе нужно идти. А сам идешь, куда тебе заблагорассудится. В какой-нибудь парк, например. И там ходишь по вороху желтых листьев, разбрасывая их ногами. Долго сидишь на лавочке. Куришь. И так целый день мотаешься без цели. И приходишь домой и говоришь: «У меня был сегодня тяжелый день. Я так устал!» И она улыбается и понимающе кивает. Она улыбается и понимающе кивает, и щечки ее розовятся. Кожа ее тепла и нежна. И в больших глазах лукавые искорки. В этот момент я говорю, что она для меня самый дорогой человек. И у меня возникает желание ткнуться в ее теплую грудь, зарыться в ее пушистых волосах. Спрятаться в ней и ни о чем не думать.

Текут минуты. Время капризно. Оно может нестись, стучать, прыгать, бежать, лететь, может течь. Хамелеон с личиной вечности.

Уже за полночь. Мы не спим. Мы болтаем о пустяках. Нам все в этот момент кажется пустяком, кроме нас самих. Мы обнимаемся – нежно, без порыва страсти, а в порыве доверительной нежности. И, может быть, входим друг к другу в сновидения. Засыпаем. Проснувшись, мнение не меняем.

Теперь нам многое не кажется пустяком.

Сегодня был дождь. Она пришла домой промокшая. Она виновато улыбалась. Сломался зонтик. Капли стекали по ее щекам. Я ее поцеловал.

Утреннее солнце величественно вошло в комнату и растеклось жидкой краской. Мы в ней купались до одиннадцати утра.

Шли годы.

Волны океана, зовущегося Временем, приносили на наш берег новые судьбы, события, хитросплетения… правда, бывали и штили. Бывали и штормы. Тогда выносило обломки.

Обломки разбитых мнений.

Наш остров все больше и больше заливал океан.

На нашем острове мы уже не были полноправными хозяевами.

Скоро… А, быть может, и не очень… Во всяком случае, когда-нибудь… наш остров совсем уйдет под воду.

* * *

Тихо и блаженно плаваю я в водах воспоминаний, как эмбрион в околоплодных водах. Меня слегка покачивает, и я, безмятежно жмурясь, погружаюсь в какое-то нирваническое оцепенение. Череда отрывочных ассоциаций, словно стайка рыб, прошествовала мимо меня – долго ли, коротко ли? Где-то отдаленно тикают часы, но ритм времени не улавливает мой засыпающий мозг. Сон сознания снимает границы с времени и выпускает на волю безвременное, вневременное – Бессознательное. Мне хорошо, и я чувствую себя младенцем в колыбели. Это, наверное, оттого, что я каким-то скромным угол ком памяти, какой-нибудь скромной, совсем неприметной клеточкой осознаю, что Лиза жива.