Родительская фиксация на бережливости как на одном из главных достоинств приводит либо к бунту, либо к развитию у детей педантизма, жадности, даже скопидомства. Что, в свою очередь, приводит в ужас родителей, ибо они — усвоившие «новое Откровение» только на уровне сознания — совершенно справедливо, с точки зрения нашей культуры, квалифицируют такие качества как проявление психической деформации.
Заповедь «твой главный интерес — это ты сам», отражаясь на родителях (а в конечном счете так всегда происходит), неизменно оценивается ими как ужасающий, противоестественный эгоизм.
То есть, несвойственные родной культуре жизненные принципы наталкиваются на жесточайшее сопротивление бессознательной сферы психики. К.Касьянова в книге «О русском национальном характере» рассказывает об очень интересном и серьезном научном исследовании, в частности, посвященном проблеме столкновения глубинных особенностей разных культур. Она отмечает огромную устойчивость наших этнических архетипов и пишет, что «несмотря на постоянное «отклонение» интеллигентской рефлексии силовыми линиями поля западноевропейской культуры, на уровне модели поведения та же интеллигенция… реализует в полном объеме свои «социальные архетипы», а вовсе не западноевропейские».
Прекрасной иллюстрацией этого служит следующий пример. В какой — то момент журналисты, словно сговорившись, стали пугать общество тем, что вот–вот начнется «война всех против всех». Звучало это так, что ничего страшнее и придумать нельзя. Но у знающих людей вызывало лишь смех, ибо согласно великому философу либерализма Гоббсу, «война всех против всех» — вовсе не запредельно страшная реальность, а… один из основных жизненных принципов атомизированного, свободного общества. И даже идеал! По Гоббсу, «равными являются те, кто в состоянии нанести друг другу одинаковый ущерб во взаимной борьбе».
На уровне сознания эти журналисты приняли «на ура» идею построения либерального общества, но подсознание воспротивилось и сделало из идеала жупел. А они даже не заметили «неувязочку» и до сих пор пугают нас тем, к чему должны были бы призывать.
Глава IV
ВВЕРХ ПО ЛЕСТНИЦЕ, ВЕДУЩЕЙ ВНИЗ
«Реформы в России проходят на фоне неуклонного роста преступности», — это, похоже, стало аксиомой. Как и утверждение, что преступность в последние годы резко помолодела.
Однако внутри этих общих утверждений содержатся, на наш взгляд, любопытные частности, вряд ли известные широкому читателю. Например, то, что в 1986 году, в начале перестройки, когда у людей появились надежды на благие перемены, преступность значительно снизилась (грабежи и разбои — на 24% убийства и покушения на убийство — на 30%). Или то, что…
Впрочем, лучше процитировать слова нашего известного демографа, профессора И.А.Гундарова:
«В европейских республиках СССР, где общественное мнение склонилось в сторону свободного рынка, рост преступности в 1989–1991 гг. был в 2 с лишним раза выше, чем на территории Средней Азии. В свою очередь, среди азиатских республик наибольший рост преступности отмечался в Казахстане и Киргизии. Их единственное принципиальное отличие от остальных республик региона — отказ от традиционной коллективистской модели государственного устройства в пользу либерально–рыночного варианта.»
А вот и не менее характерные данные. Тот же автор сравнил итоги реформ в Нижегородской, Ленинградской и Ульяновской областях. В первых двух пошли по либерально–рыночному пути, а в третьей пытались сочетать плановый и рыночный уклад. Мы побывали в последние годы и там, и там, и там. Что ж, магазины в Нижнем Новгороде и Санкт–Петербурге выглядят куда веселее, тогда как унылые прилавки Ульяновских окраин воскрешают в памяти картины не столь далекого прошлого. Но зато если вернуться к демографическим показателям, то смертность и преступность в Ульяновской области существенно ниже. Конечно, вид полных прилавков очень приятен, но весь вопрос в том, какой ценой это оплачено.
Простой пример. Еще недавно западные женщины очень любили носить зимой шубы из натурального меха. Единственной проблемой, которая могла перед ними встать в данном случае, была проблема стоимости. Но несколько лет назад Брижжит Бардо развернула шумную кампанию по защите животных, в ходе которой покупателям изделий из натурального мехапостоянно напоминали, что их покупки оплачиваются ценой жизни стольких–то белок, стольких–то горностаев и т.п. В результате натуральный мех стали покупать реже (что очень обрадовало туристов из нашей страны, которые смогли приобретать шубы по дешевке).
Интересно, так ли бы радовались сторонники реформ изобилию на прилавках, если бы при покупке им всяких раз напоминали, сколькими человеческими жизнями косвенно заплачено за суверенное право покупать бананы без очереди? Остались бы эти несчастные прилавки основным аргументом в пользу их правоты? Если да, то, пожалуй, уместно было бы вспомнить бытовавший в дореволюционное время психиатрический термин «скорбное бесчувствие» ( «скорбное» в значении «болезненное», ведь и больницы раньше назывались домами скорби). Симптом скорбного бесчувствия, как правило, сопровождает определенные формы шизофрении.
Но мы немного отвлеклись. Вернемся к теме реформ и преступности и подумаем: а такая ли уж это роковая «смычка»? Обязательно ли реформам должен сопутствовать разгул преступности? И войдет ли эта ситуация в нормальное русло, когда наконец–то будет построено гражданское общество, т.е. когда во главу угла будет поставлен Закон? Мы полагаем, что реформы и преступность вовсе не обязательно должны идти рука об руку. Очень многое зависит от того, правое ли это дело (именно правое, а не правовое!) или неправое. И речь здесь идет об ощущении большинства людей, а не группы реформаторов, которые, естественно, должны внушать себе и другим, что они правы, иначе у них не будет энергии двигаться дальше.
Если абстрагироваться от множества конкретных мотивов, толкающих людей на те или иные преступления, то можно выделить фактор, общий, пожалуй, для самых разных преступников: они все несчастливы. Спектр эмоций, конечно, многообразен. Тут и отчаяние, и разочарованность, и злоба, и обида, и зависть, и чувство неполноценности, и презрение к людям, и жажда реванша и еще много–много чего, но все это несовместимо с состоянием счастья, душевной гармонии, радости (в отличие от зло–радства, которое часто сопутствует преступлению.) Иными словами, рост преступности свидетельствует о том, что все больше и больше людей в стране чувствуют себя несчастными. Следовательно, не всякая реформа вызывает всплеск преступности, а та, которая приводит к душевной угнетенности. (Между прочим, и специалисты — психиатры и невропатологи — отмечают рост за последние годы депрессивных состояний среди нашего населения).
Что же касается «вхождения в нормальное русло», то мы располагаем интересными фактами, которые в какой–то степени позволяют нам сделать прогноз. В 1992–93 гг. к нам на психокоррекционные занятия вдруг стали часто приводить детей, уличенных в воровстве. Их количество неуклонно росло. Сначала такая «криминализация» в группах детей–невротиков повергла нас в панику, но постепенно мы к этому привыкли и уныло говорили друг другу, что это теперь устойчивая тенденция, с которой волей–неволей надо смириться. Но в 1994 году мы были озадачены очередной неожиданностью: число юных любителей чужой собственности резко сократилось. Для наглядности приведем несколько цифр. Если в 1992 г. на группу из 8 человек стабильно приходился как минимум один воришка, к концу 1992 г. — часто двое, а в 1993- -м бывало уже и по трое на группу, то в 1994–ом мы вздохнули с облегчением: их попалось всего двое за целый год. И сегодня такие дети на наших занятиях — это опять ЧП. Как и до 1992 года. В чем же причина? Ведь преступность растет, в том числе и детская! А на наших занятиях все не так…
У нас есть по этому поводу своя гипотеза. Мы думаем, что вспышка воровства среди детей с хрупкой психикой была одной из форм шоковой реакции на «шоковую терапию». Когда же наступила относительная стабилизация (по крайней мере, в Москве), шок прошел и в принципе восстановилась прежняя картина: воровство вернулось в маргинальные слои общества, где оно всегда и обитало. Однако нужно сделать две важные оговорки. Первая: маргинальный слой увеличился, за счет чего, естественно, увеличилась и детская преступность по стране. Но маргиналам не свойственно обращаться к психологам. Как и всерьез заниматься воспитанием детей. К нам же приходят люди, если и обедневшие, то все равно не выпавшие из культуры. А надо сказать, что сегодня культурные установки в семье служат, пожалуй, единственным надежным иммунитетом против воровста.