- Соня! Соня! - начал тормошить за плечо мертвую Коняев. - Да Соня же!.. Что же это такое?.. Господи! - и закрестился часто-часто, точно сетку из мелких крестов хотел повесить между собой и наваждением этим. Но наваждения никакого и не было: было нечто совершенно простое и необходимое в жизни - смерть, но к смерти никак не могут привыкнуть люди.
Капитан сел на стул возле ее кровати и заплакал. Он передумал все детство свое: усадьбу под Костромою, которую потом продали; деда, тоже бывшего флотского, - наваринского героя; мать (отец умер рано, и его он не помнил); прямые красные сосны; прямые белые березы; запах молодых майских березовых листочков; запах березовки в старом шкафу, которую настаивали на почках, чтобы лечить порезы; запах палой хвои и смолы, и таинственный флигель в роще, и Соню девочкой в синей бархатной шляпке - с длинным золотистым фазаньим пером... и много всего и, когда постучали в дверь его квартиры из общей с хозяевами прихожей и чей-то голос громко спросил: "Можно?" - он не сразу пришел в себя. "Неужели спите?" - сказал тот же голос, и капитан узнал Дудышкина.
- Да, спим, спим!.. - ответил он горестно и неестественно громко. - Мы - крепко спим! Сестра-то у меня... а? - начал было он, отворяя двери.
- Царь отрекся! - выкрикнул, весь сияя, Дудышкин.
- Сегодня ночью... сконча...
- Да, сегодня ночью узнали... Телеграмма пришла. Заставили отречься!
- Кто?.. Что вы говорите, позвольте?.. От чего отрекся?
- Царь! Царь!
- От России... отрекся?
- От престола, от престола отрекся!.. Ка-кой вы! Ну, до свиданья!
- От престола? Гм... Как же так от престола?.. А у меня сестра умерла!.. - вспомнил он. - Сестра у меня... Соня, - и он заплакал снова.
Дудышкин уже уходил было, но, услышав, вернулся. Когда к людям приходит смерть, так же свободно и без спроса, как и она, входят к их телам и чужие люди; так же вошел в спальню покойной и Дудышкин и тоже потрогал лоб рукой.
- Ну, вот... - сказал неопределенно. - Да... Болела-болела, бедная, и вот... Пойти жену к вам послать: что же вы одни тут можете?.. Пойду, пошлю.
Пошел, и тут же прибежала Дудышкина в туфлях на босу ногу, вытирая руки об фартук и с готовыми уже слезами.
Несколько дней прошли в хлопотах и заботах, которые всегда вызывает смерть. Неожиданный расход на похороны заставил продать даже и платья покойной, потому что разные малонужные вещи, кроме этого, были проданы еще раньше.
Схоронили под кипарисами, и, глядя на спокойные, темные, ровные кипарисы эти, говорил тихо Дудышкину капитан:
- Страшные деревья какие!
А на улицах уже везде трепыхались красные флаги; с красными флажками спереди катили автомобили; красные флаги виднелись на внутреннем рейде на всех судах, когда они с Дудышкиным шли с кладбища.
- Что это? - испуганно спрашивал Коняев Дудышкина.
А тот облизывал свои толстые губы и отвечал спокойно:
- Революция.
- Но ведь царь, вы же сказали, - отрекся?
- Царь отрекся... И даже бывший наследник отрекся.
- Значит, все они отреклись... Какая же еще революция? Зачем?.. Против кого революция?
- Нужно добиться полного результата, я так думаю, - уклончиво сказал Дудышкин.
- Какого же "полного"? А это будет не против России? - недоумело спросил капитан, и глаза у него стали детские.
- Зачем же?.. Впрочем, не умею вам объяснить. Вот газета, читайте сами.
Над газетой, данной Дудышкиным, капитан в своих опустелых комнатах просидел бесполезно целый час. Было ли это от посетившей его недавно смерти, или от усталости, или от проснувшейся контузии и раны, или, наконец, от исключительной новизны событий, но он решительно ничего не понимал в газете, точно была написана она на языке, очень мало ему известном. День же был ясный и снова теплый, как и тогда, в январе.
"Пройтись разве?" - подумал капитан и потом даже сказал вслух по привычке: - Пойду, пройдусь.
Одевался он медленно: он стал очень рассеян эти последние дни и все забывал, что надо ему делать, и, если нужно было что-нибудь найти, мог долго переставлять и перебирать всякие вещи, совершенно забывая, что именно надо найти.
Начинало уж вечереть, когда он вышел. Улицы были людны, но с них как-то исчезло все, что отличало их раньше, еще недавно. Коняев, идя по Историческому бульвару, возбужденно с кем-то незнакомым ему спорил про себя, что-то ему доказывал и даже усиленно шевелил бровями и чмыхал носом, глядя при этом себе под ноги. Но вот какой-то человек в черной шинели поднялся со скамейки справа от него, поднял руку к козырьку фуражки, отдавая честь. Коняев привычно сделал то же самое и только после этого поглядел на флотского офицера. Он оказался прапорщиком флота: посеребренные погоны и одна звездочка - и Коняев остановился.
- Русский? - спросил он.
- Русский, - ответил прапорщик недоуменно.
- А фамилия ваша?
- Калугин, - сказал прапорщик.
- Ка-лу-гин, - протянул Коняев, глядя очень внимательно, но вдруг опустился на скамейку и потянул вниз прапорщика Калугина.
- В таком случае давайте сядем. Поговорим, как следует говорить русскому с русским.
Однако, усевшись плотно рядом с Калугиным, он некоторое время молчал, потом вдруг спросил решительно и даже строго:
- Ну-ка, господин новоиспеченный прапорщик, извольте объяснить мне, что такое происходит, а?
- Это вы насчет революции? - догадался Калугин.
- А то насчет чего же я мог бы еще? Странное дело! - удивился Коняев и, несколько понизив голос, спросил в упор: - Где сейчас может быть Николай Александрович?
- Какой именно Николай Александрович? - явно не понял Калугин.
- Им-пе-ра-тор наш! - раздельно, хотя так же вполголоса и как бы даже заговорщицким тоном пояснил Коняев.
- Но ведь он уже теперь не император, - удивленно ответил Калугин.
- От-рек-ся?!
- Да, раз отрекся, то, значит, уж не император.
- Так! А кто же он теперь?
- Полковник Романов.
- То есть: великий князь в чине полковника?
- По-видимому, именно так: великие князья, кажется, пока еще остаются великими князьями, впрочем, может быть, все титулы уже отменены.
- Я слышал так, - отмахнувшись досадливо рукой, совершенно таинственно сказал Коняев, - что государь уехал обратно в Ставку, а в Петроград, конечно, вернется он с целой армией... А?
- Полагаю, что этого не будет, - спокойно сказал Калугин.
- По-ла-га-ете? К-ак же вы это вообще можете полагать?! - почти задыхаясь, очень заносчиво откинув голову назад и выставив рыжую бороду прямо в лицо Калугина, выдавил из нутра Коняев.
- События... События развиваются быстро, - неопределенно ответил Калугин и сделал было попытку подняться, но Коняев удержал его, положив руку на его плечо. Он глядел на прапорщика так вопросительно и с такою как бы надеждой непременно получить ответ, что это, видимо, подействовало на Калугина и тот остался сидеть.
- Как это говорится: умер король, - да здравствует новый король, а? - с усилием проговорил Коняев и добавил: - Может быть, великий князь Николай Николаевич?
- Будто предлагали, но он отказался.
- Ка-ак? Отказался? Почему отказался? - Коняев был положительно вне себя и теперь уже выкрикнул: - Не может этого быть! Вы-ы... Вам наврали, а вы мне, штаб-офицеру, докладываете такое!..
- Ничего я вам не докладывал, а только передал слухи, - твердо сказал Калугин. - Может быть, это и не так, а только будто бы уж было в телеграммах, ведь и опасно принимать корону в такое время, убить могут.
Калугин сказал это с равнодушным видом, но Коняева испугал даже самый тон этих его слов.
- Вы точно русский? Или вы... смесь? - выкрикнул Коняев.
- Точно ли русский, - раздумчиво повторил его выражение Калугин. Право, не знаю. Знаю только, что один чешский ученый двадцать пять лет прожил в России, занимался антропологией, и вообще всем, что полагается для определения фактических признаков русской нации, - пришел к выводу, что таких отличительных черт совсем нет, и что такое русский человек, ему, в конце концов, неизвестно. Это говорил нам, студентам лесного института, один профессор.
- Немец? - быстро спросил Коняев.
- Кто немец?
- Профессор этот ваш, он был немец?
- Фамилия у него была русская, - Горичев. И помню еще я, - добавил Калугин, - что когда начал он перечислять все национальности, какие могли влиять и, конечно, влияли на русских со времен начала татарского ига, тысяча двести сорокового года, то действительно не согласиться с тем чехом-антропологом было невозможно: остяки, зыряне, вогулы, вотяки, пермяки, мордва, мещеря, черемисы, башкиры, калмыки, киргизы и прочие и прочие, - это с востока; затем всевозможные яссы, косоги, печенеги, хозары, половцы и прочие орды, - это с юга; потом чудь, веся, меря, варяги; литовцы, ливонцы и прочие, - это с запада, и ведь целые века так же воздействовали, и как же можно было уцелеть в чистоте русскому племени?
- Немец! - крикнул Коняев, глядя с большой ненавистью.
- Может быть, есть во мне частица и немца, - кротко согласился Калугин. - Может быть, и частица фаноса, - я - нигерец...