Читать интересную книгу Том 2. Проза и драматургия - Юрий Визбор

Было темно, когда меня толкнул в бок Ленька:

— Дай спичек!

— Каких спичек? Спички у Вовика!

— Вовик, Вовик, дай спичек!

— Ну кончайте, кончайте, ну дайте поспать, — захныкал Вовик. — Спички вчера рыжий клал за щеку!

— Да не брал я их!

На всех нарах храпели, в иных местах с прикриком. В углу слышались какая-то возня, приглушенный шепот, мне показалось, что там выпивают. Поезд медленно набирал скорость — по-моему, мы только что стояли и вот отъезжаем. Да, точно. Вагон страшно залязгал на стрелке, путь снова стал одноколейным, мы уезжали с какого-то разъезда. Как выяснилось впоследствии, этот разъезд назывался Ламбино.

— Пацаны, — тихо сказал Ленька, — есть дело. Мне кажется, в том углу обижают маленьких.

— Каких маленьких? — спросил Вовик.

— Сейчас разберемся. Только бить сразу, долго не разговаривать.

И он спрыгнул на пол вагона. Что за черт? Мы за ним. Ленька чиркнул спичкой, посветил в угол. Там шевелилась груда тел, чей-то резиновый сапог упирался рифленой подошвой в доску, ограждавшую нары. Вдруг я увидел, что на полу под нарами валяется женская туфля. Очень маленькая. И стоптанная. Спичка погасла. Тотчас из угла вылетел луч фонаря и уперся Леньке в лицо. Ленька не заслонился, только голову нагнул и сунул руки в карманы телогрейки.

— А ну-ка, бакланы, давай сюда, — тихо сказал он.

— Ах ты, сука! — сказали из угла.

С нар прыгнули три или четыре парня.

— Я ж как дам… — тихо объяснил Леньке кто-то из них.

— Ну-ка! — по звериному закричал Ленька и, кажется, вмазал!

Было темно, поэтому никто не мог оценить Ленькиного удара. Я схватил какого-то парня, от которого пахло водкой, и провел заднюю подсечку, провел по всем правилам, как надо. Парень сразу же исчез из поля зрения моих рук, с криком упал. Прекрасно! Посмотрим, что… Рраз! Я получил удар в ухо! Но какой удар! Мужицкий, с размаху, когда бьют рукой, точно пропеллером вертят! Достойно! Я кинулся в сторону, откуда меня ударили, и наткнулся на ожидающую руку, согнутую в локте, с растопыренными пальцами, готовыми схватить за что придется и рвать, рвать на части! Ну, слава Богу! Я захватил его руку и, пока он свободной рукой неумело тыкал мне в грудь и лицо, провел бросок через плечо, точно так, словно стоял в институтском зале на матах под хмурым взглядом Гены Штольца, своего тренера, чемпиона СССР. «Ну куда, куда? — кричал он мне недовольно. — Твой козырь — ноги!»

Парень, брошенный мною, кажется, до пола не долетел, а упал на кого-то, потому что там дерущиеся засопели еще сильней, да и удара не слышно было.

— Рыжий! — отчаянно завопил откуда-то Вовик.

Я кинулся в сторону крика. Там, по-моему, пара ребят обрабатывали Вовика. Я попал одному кулаком за ухо, схватил его, навалился на всю группу. Меня кто-то укусил за локоть — через телогрейку. Что-то с грохотом повалилось на пол, со всех нар дико заорали. На полу под чьими-то ногами захрустели красные звезды, раскалываясь, рассыпались на тысячи огненных осколков. Это мы опрокинули буржуйку, на нас посыпались секции труб, на пол вывалился догорающий уголь.

В битву, кажется, вошли новые легионы, потому что дрались и кричали уже по всему вагону. Вдруг стало светло — зажгли «летучую мышь».

— Разойдись, разойдись! — орал сверху офицер. На мгновение я увидел его перекошенное лицо, с ужасом смотревшее вниз с верхних нар, прыгающий в руке пистолет. В пылу драки некогда было соображать, но мне все же было, честно говоря, неясно, из-за чего Ленька задрался на этих ребят. В городе они что-то не поделили, что ли? Но он ничего об этом не говорил…

При свете лампы я наконец увидел, кого держал за ухо и поливал апперкотами с левой. Это был тонконосый грузин с усиками и с горящими от гнева глазами. Я мгновенно вспомнил: вечером, во время посадки в вагон, мы стояли в строю рядом, и этот грузин по-дружески подмигнул мне. А я сострил: «Гамарждоба не подточит!» Грузин не понял моей остроты, улыбнулся. А Вовик шепнул мне про грузина — красивый парень! Теперь Вовик валялся где-то на полу среди чьих-то сапог и спин. Офицер стал стрелять. Он стрелял в потолок из своего пистолета с диким криком — разойдись!

Драка сразу как-то скисла. Я отпустил грузина, который прошипел мне: «Клянусь памятью отца, живым не будешь!» — и разыскал Вовика и Леньку. Офицер спрыгнул сверху и пошел с лампой и пистолетом в угол, куда его повели. В углу уже сопела толпа, утирая кровь, щупая расквашенные носы и губы. Там на нарах лежала связанная веревкой, с кляпом во рту девушка. Офицер, шепотом матерясь, освободил ее от веревок, вытащил газеты, которыми был забит ее рот. Вся верхняя половина ее была в тени, мы видели только разорванную юбку да две ноги в дешевых чулках и при одной туфле. Девушка сидела и выплевывала изо рта кусочки газетной бумаги.

— Ты откуда? — спросил офицер.

— С разъезда Ламбино, — сказала девушка.

Я так и не смог ее разглядеть…

Через пятнадцать минут, когда сработала вся длинная линия армейской субординации эшелона, поезд по приказанию начальника остановился на каком-то полустанке и девушка сошла.

А утром на узловой станции ссадили наших пятерых призывников. За ними пришли два солдата и хмурый старшина. Солдаты были с автоматами, старшина — с бумагами.

Из нас больше всего досталось Вовику. Будущий народный артист СССР Советского Союза был весьма хорош. Весь следующий день он грустно пролежал на нарах, совершенно не реагируя на глупые шутки приятелей, а рассматривая чудесные северные пейзажи, проплывавшие в широко открытой двери, не отвечал ни на какие вопросы, а только смотрел на себя в маленькое зеркальце. Только к вечеру он повернул ко мне свое печальное благородное лицо, украшенное большим фингалом, и задумчиво сказал;

— А все-таки большая у нас территория!

Я просто готов был его расцеловать!

Утром мы кое в чем разобрались.

Офицер, автор бессмертной фразы «Выходи строиться на построение», оказался пожилым лейтенантом. Он большую часть пути спал, а на остановках выходил из вагона и делал на путях гимнастические упражнения.

Фамилия грузина, который клялся памятью отца, оказалась Сулоквелидзе. Днем мы с ним живо обсуждали подробности ночного боя, в котором Сулоквелидзе лично отбивался от шести рыл, а одного приметил на всю жизнь, найдет хоть из-под земли, и поклялся памятью отца, что убьет его. Но что-то не может его разыскать, наверно, его ссадили. Сулоквелидзе был очень недоволен дракой, особенно потому, что он спал на нарах, его кто-то поднял во сне и, «как идиот, дал в ухо! Как идиот!».

Утром только и было разговоров, что о ночной битве, выяснилось, что пятеро этих ловеласов всю ночь пили, а на разъезде Ламбино схватили стрелочницу и затащили ее к нам в вагон. И первым это заметил… о, этих героев-молодцов было человек пятнадцать. Да, это они. Если бы не они, то случилось бы непоправимое! Ленька внимательно выслушивал все эти рассказы, ни тени улыбки на лице, только изредка вопросик какой-нибудь задаст и снова весь во внимании. Да. Когда врешь, всегда стоит какой-нибудь человек без тени улыбки на лице.

После этого случая, который был истолкован как следствие пьянки, вдоль эшелона на всех остановках стал ходить какой-то майор с палкой. Заметив бегущего призывника с оттопыренным карманом, майор отбирал у него водку, брал бутылку двумя пальцами, разжимал их, и бутылка, подобно авиабомбе, на глазах орущего эшелона взрывалась на рельсах. Это было очень печальное и нравоучительное зрелище. И никто теперь не пьет водки. Пьем только воду. Вон как раз Ленька с фляжкой бежит по рельсам. В дверях в это время появился наш сонный лейтенант. Ленька стал залезать по лестнице в вагон.

— А ну-ка дай попить, — сказал лейтенант.

— Самим мало, товарищ лейтенант, — взмолился Ленька, — на восемь человек несу!

— Да мне один глоток! — обиженно сказал лейтенант.

Тут, как всегда, Вовик влез в чужое дело:

— Дай ему, Ленька, чего ты?

Ленька полосонул Вовика взглядом, опять стал хныкать:

— Вы на него, товарищ лейтенант, внимания не обращайте, он у нас в детстве с дерева упал!

— Да что тебе, воды жалко? А ну-ка дай! — разозлился лейтенант.

Он вырвал фляжку у Леньки, открыл ее, сделал глоток. Потом, не отрываясь от фляжки, покосился на Леньку, но пить не бросил.

— Ххха! — наконец выдохнул он, переведя дыхание. — Хорош гусь! Как фамилия?

— Шнурков!

— Запомним!

Ленька завернул крышку фляги, мигом на нары.

— Артист! — укоризненно сказал он Вовику. — Во фляжке водка!

Мы так запрыгали, что с нижних нар разом заорали:

— Эй вы, верхние, песок не сыпьте!

Вот так мы ехали на север, поезд лязгал на стрелках, в широком экране открытой двери плыли ели, ели, названия станций, озера, облака. Встречные полярные экспрессы проносились мимо нас на разъездах, сверкая привернутыми к столикам оранжевыми абажурами. Шли дожди. На серых водах лежало серое небо. Темно-зеленые трелевочные тракторы КТ-12 ревели в непролазной грязи дорог, на вершинах темных сопок лежали мокрые снега. Нас ждала Советская Армия, место, предназначенное страной для сильных и молодых мужчин. За серыми дождями, вот тут слева, лежали другие государства, чьи министры распинались в своих добрых чувствах к нам, а на равнинах аэродромов стояли дежурные звенья самолетов серии «Ф» с атомными бомбами на борту. И пилоты, знавшие назубок курсовые и выход к цели, валялись в скафандрах на черных кожаных диванах дежурок. И атомные лодки высовывали у наших берегов змеиные головки перископов. И молодые ребята в ботинках и гольфах пели на казарменных плацах веселые песни. Вон те горы — они уже не у нас. Они уже в НАТО…