Читать интересную книгу Somnambulo - Станислав Соловьев

На юге, уже который год, идет война. Странная это война, какая–то непонятная. Ее начали по личному распоряжению Императора, чем–то ему досадил горский администратор Оухария Энемихо. Он объявил провинцию Автономным Сновидением, и начались боевые действия в Субурдии. По Высочайшему Распоряжению это была временная операция по разоружению бандформирований и ликвидации Запрещенных Снов. Сновиделось, что это четко спланированная кампания по борьбе с организованной преступностью в горских районах. Там орговали преступными сновидениями, там прятались снограбители, и нужно было с этим кончать… Воевать была послана почему–то императорская армия, брошена вся боевая онейротехника — танки, бронетранспортеры, тяжелая артиллерия, штурмовая авиация… Прошел год, война разрасталась, гибли императорские солдаты, гибли эхемиховские ополченцы, гибли простые сновидимые Субурдии, посылались все новые и новые полки и батальоны. Наша Славная Императорская Армия почему–то не могла разоружить ни одного горского отряда, и села, бравшиеся штурмом неделями, оставались в руках все тех же горцев, а в городах, оккупированных имперскими войсками, почему–то вновь начинали разгуливать в открытую вооруженные до зубов боевики Незаконной Онейромахии. Велись никому не понятные переговоры с теми, кого в Империи теперь называли только одним словом — снобандиты. Эти странные переговоры без цели и условий время от времени прекращались, а война за Торжество Разрешенных Снов шла полным ходом, и уже стрельба была по всему Югу…

…Нет, полную мобилизацию на эту войну не объявляли, — какая может быть мобилизация, если официально никакой войны нет в помине, а боевые действия ведутся силами полиции и жандармерии? Нет, ничего такого не говорилось, но почти все, кого забирали по призыву в императорскую армию, попадали в горы. Кто оттуда возвращался калекой, кого негласно привозили ночью в цинковом гробу в местный комиссариат, а потом поутру за ними приходили близкие, а кто–то… кто–то остался в горах. И неизвестно, живой он, еще воюет худо–бедно, взяли его горцы в плен, или он уже давно валяется где–то среди камней, полуобожженный, полуобьеденный стервятниками и одичавшими собаками — жалкий остаток чужого сна…

Прошел еще год, война не думала прекращаться. Кто–то погибал или бродил в заснеженных горах, бездомный, без имущества, без цели, без памяти, без сна. Генералы получали орденские планки и новые должности, а директора военных заводов получали новые государственные заказы. И каждый из них лакомился экзотическими спецпайками из Министерства пищевой онейрургии… Где только не показывали выжженные села, разложившиеся трупы и толпы бредущих обезумевших людей. За кадром или под фотографией сытый вкрадчивый голос сообщал, что во всем этом виноваты эхемиховские бандиты, убийцы, звери, и нет им пощады, и каждый будет наказан по всей строгости закона. Его вычеркнут из Государственного Сна… Горцы теперь обвинялись во всех преступлениях. Если где–то случался пожар, был ограблен дом в глубинке, во всем обвиняли горцев. «Конечно же, — говорили везде, — это дело рук горских бандитов. Они мешают нам жить, они мешают нам спать, они путают наши сны…»

А я помню их, думал Мартин. В Польво — Кальенте их были тысячи. Куда не пойдешь, везде ты сталкивался нос к носу с шатающимися по улицам горцами. Потные, черные, шумные волны чуждых лиц, хищные рты, волосатые спины… Они бродили толпами, они спекулировали на базаре, и там же на базаре вымогали деньги у торговцев, они занимались воровством, они нанимались в охранники, в сторожа, в телохранители к разбогатевшим горожанам, они насиловали в переулках случайных прохожих, они дрались с первым встречным просто так, ради удовольствия. Поговаривали, что они приторговывают наркотическими и огнестрельными снами. Местные их не любили и боялись одновременно. Теперь же местные не любят эту войну, и одновременно боятся этой войны. Горцев стало меньше. Они стали какими–то другими, эти горцы, словно изменились, — запуганные, непривычно тихие и трусливые.

Как хорошо, что я не призывной, слава Божественному Сновидению, что у меня слишком слабое зрение и некрепкий сон, чтобы ставить к ружью. Если бы не это, меня бы призвали в строительный батальон имени Нового Возрождения. В лучшем случае, — в сухопутные силы императорской армии. Конечно же, я просто уверен в этом, жизнь научила меня такой уверенности, меня послали именно в те части, что идут на штурм далекого горского села. Мы прикрываем своими худосочными спинами отборные, холеные, элитные части парашютистов. А когда мы, наполовину прореженные встречным огнем, обезумевшие от страха, поворачиваем назад или просто замедляем свое бессмысленное наступление, нам в спину бьют пулеметами отъевшиеся, в стельку пьяные, обкурившиеся «травкой» мордовороты, а сверху, ковровым ударом утюжат нас имперские штурмовые бомбардировщики. В грудной клетке разрастаются диковинные кровавые цветы, а ноги и руки вдруг обретают независимую жизнь на плоских полях смерти… Я лежу без головы или с развороченным животом. Очень странно лежать без головы, очень страшно обнимать мир внутренностями… Нет, я струсил, я ошалел и попытался убежать, ускользнуть из страшного сна. Куда? Не важно куда — в горы, в лесок, в чужое похрапывающее сновидение. Просто прижаться всем телом к земле, обнять руками шершавую кожу мира, врасти в складки сырой материи, укрыться. Подальше от пуль, что спереди и сзади, подальше от бомб и снарядов, что сверху, подальше от слепых гусениц своих же танков, подальше от морозов, голода, дифтерии, мордобоев, бессмысленных приказов, бессмысленной снояви… Меня расстреляли за дезертирство. Меня приговорил к Высшей Мере военно–полевой суд — сеньор капитан, его денщик и его баба… Меня замучили в штрафной роте… Плен, истязания и все равно смерть…

Это все понимают, а если не понимают, то просто боятся, животные, которых ведут на убой, нет, не ради пищи, ради государственного ритуала — это патриотическое жертвоприношение… Кто может — бежит. Бегут в забытые деревни, в далекие пограничные городки, что на севере и на востоке. Бегут в чужие сны. Их начинают искать, они попадают в общегосударственный розыск, их лишают сна Высочайшим Распоряжением, из сновидимых они становятся видимыми. И тогда на них начинается облава, рано или поздно их все равно находят… Кто–то прикидывается умалишенным и попадает в лечебницы Нарушенных Снов. Кто–то калечит себе руки и ноги — лишь бы не идти в императорскую армию… Но те, у кого родители побогаче, у кого в ходу дорогие, импортные сновидения, они не беспокоятся. Их почему–то не призывают, никто не требует явки в срок, никто не ищет, не привлекает за уклонение от службы. Они ходят, как ни в чем не бывало, — здоровые лбы, наглые, самоуверенные, на все поплевывающие, легко сновидящие. Потребует жандарм–простофиля — вот она справка о хронической перемежающейся хромоте. А годика через два в архиве военного комиссариата будет записано черным по белому — такой–то призыва такого–то геройски участвовал в операции по разоружению горских бандформирований, имеет четыре похвальных листа от командования, медали «За героизм в бою» и «За проявленную храбрость», а также почетный значок Его Императорского Величества… Он будет носить эти награды, будет рассказывать всем о своих победах, как он брал Торменто, как спас командира роты, как получил пять пулевых ранений, сколько лежал в полевом лазарете. Все это он будет рассказывать — часто и красочно, припоминать детали боя и кликухи солдат–братанов, ругать капитана–дурака и мазилу–артиллериста. Он будет ругать полевую кухню, ругать Солдатские Сны, что всегда дешевле и хуже гражданских. Будет плотоядно причмокивать при слове «медсестра», будет показывать рубцы заживших ран. И ему, несомненно, поверят. Ему будут угодливо внимать, на него будут вешаться обомлевшие подруги в баре, и знакомые сновидимые уважительно похлопают по жирному плечу. А когда увидит новых призывников, он будет морщиться, плеваться и говорить, презрительно оттопыривая губу, какое дерьмо пошло нынче, армия не та, что прежде. У него обязательно будут дети, он расскажет к их детскому восхищению и безграничной гордости, какой у них папка молодец–храбрец. Конечно же, расскажет, потому что никто никогда не сможет доказать обратного, некому уличить его во лжи. Ведь сны легко заменить, одни на другие. А ложь — это обратная сторона правды…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});