еще пару месяцев назад казалась конченой, начала постепенно манить и притягивать к себе.
Тем временем легла зима. Дмитрий Иванович, еще живя в Москве, увлекался лыжными прогулками. Но тогда для того, чтобы попасть в лес, ему надо было добраться до метро, проехать несколько остановок, выйти на вокзальную площадь…(Не буду описывать этот путь — уверен, он хорошо знаком многим читателям.) Здесь же он становился на лыжи прямо за калиткой, и сразу же пред ним открывался Шапкинский березняк.
Лыжников в Шапкине было немного, и лыжню, как правило, приходилось прокладывать самому. Постепенно это занятие всерьез увлекло его. Он стал размышлять над тем, как можно напрямую пройти от калитки до гнутой березы, что росла километрах в двух от дома, и как потом от этой березы, не делая зигзагов, выйти к «Овражку лесных диковин», прозванному так потому, что туристы соорудили из веток и корней разные сказочные персонажи. И, хотя это было давно, и в заснеженных корягах и торчащих палках с трудом можно было опознать Бабу-Ягу или Жар-Птицу, но название сохранилось и служило надежным ориентиром… «Как до «Овражка» дойдете — держитесь просеки, что идет направо и, никуда не сворачивая, километра через три выйдете к «Студенцам»…ну а там уж до станции — рукой подать»…Но Дмитрий Иванович не шел к Студенцам: от овражка он брал левее, «под елочку», и клал свою лыжню напрямик до водораздела, чтобы потом катиться по длинному спуску к большой поляне, именуемой футбольным полем… «Чтобы потом катиться» — легко сказать. А сколько труда стоило этот спуск проделать, расчистить, выровнять…Ведь при хорошем скольжении под конец так разносило, что не дай бог зацепить за какую — ни будь ветку или корягу — костей не соберешь! Но зато как великолепно было вылетать на поляну, как захватывало дух, как колотилось сердце!.. От поляны лыжня спускалась к замерзшей речушке, и от нее начинался второй рукав ведшего к дому «малого круга», как его обозначил Дмитрий Иванович. Помимо малого — примерно двенадцати километрового, был еще большой круг — километров этак на двадцать пять. Приблизительность эта не удовлетворяла Дмитрия Ивановича, и он планировал, что по весне, когда подсохнет, проедет на велосипеде со спидометром эти маршруты и будет точно знать на каком километре, выезжая из ельника, чуть не натолкнулся на лося, который стоял на просеке. «Лосиный поворот»… Он считал, что до него километров шесть, но Габрон уверял, что, судя по описанию — все восемь… Впрочем, Габрон, как было уже сказано, интересовался в основном хозяйством и строительством, был человек не лесной и доверять в этих вопросах ему не следовало.
Постоянно в Шапкине жили одни старики, которые лыжными прогулками особенно не интересовались, но приезжавшие к ним на выходные дни родственники, быстро оценили проложенные Дмитрием Ивановичем лыжни, стали охотно ходить по ним, кое-что подправляя и выравнивая…«Ходил я, Дмитрий, вчера по твоему малому кругу, ну и напартачил же ты там в ельнике — как заяц петлял…Я уж, что мог, спрямил. Пойдешь — посмотришь» Говорил ему Борис, работавший инженером в Москве на Электростали и приезжавший с пятницы по воскресенье с женой и сыном к матери, жившей через два дома от Габрона.
Другой сосед окрестил проложенные маршруты, Большой и Малой Дмитровкой и с удовольствием докладывал, что по тому участку лыжни, что по над речкой идет, повадились ходить кабаны и, видимо, неподалеку у них лежка, потому что, когда он пропилил осину, которая легла поперек спуска к речке, то услышал справа топот и, хотя самих кабанов не видел, но наверняка это были они, и он их спугнул, когда отбрасывал в кусты отпиленный кусок… «А спуск получился, скажу я тебе, отменный!»
Так вот и проходила эта зима… Лучшая, наверно, зима в жизни Дмитрия…Ивановича.
14-го марта Дмитрию исполнилось 29 лет. Это был будний день, и он отметил его в Москве с родителями и сестрой, но уже в субботу был в Шапкине, где Габрон Григорьевич поставил на стол бутылку красного вина Тбилисского разлива, Елизавета Евграфьевна испекла пирог с грибами…«Свои грибочки-то, сама собирала по краю ельничка, где у тебя лыжня проходит»… а Борис поднял тост за эту самую лыжню, которая тянется как струна сквозь леса и овраги и ничто ей не преграда: дерево упадет — спилим, лось выйдет — по рогам его — не перегораживай дорогу, и пусть лыжне этой конца не будет. Ура!»
Наступил Апрель, но снег в лесу еще кое-где лежал. Дмитрий ходил на лыжах пока была еще хоть какая-то возможность. А когда возможности пройти весь маршрут уже не стало — снимал лыжи и шел в ботинках до тех участков лыжни, которые проходили в ельниках, где снега было еще навалом. Потом уже и в ельнике днем снег начал раскисать, и идти по нему стало неинтересно. Тогда Дмитрий устраивал лежку: наламывал ельника, клал сверху для запаха прутья кустарника и загорал на весеннем солнышке, дожидаясь пока оно начнет прятаться за вершинами деревьев и вечерняя прохлада принесет скольжение.
Однажды, он устроил лежку на южном пригорке, недалеко от того места, где лыжня спускалась к низине у реки. Солнышко уже припекало, и он так разнежился на своем пахучем настиле, что задремал, а когда проснулся, то почувствовал, что уже очень свежо и надо быстро двигаться, чтобы не простудиться. Он перебрался через речужку, залез на крутой северный склон и пару раз скатился по оставшемуся там снегу, уже схваченному вечерним холодком. Он решил для себя, что этот последний спуск будет прощанием с зимой, со своей лыжней, а, как знать, может и с Шапкинским лесом, который ему придется покинуть, потому что к хозяевам скоро должны будут приехать родственники из Ленинграда.
Дмитрий стоял в низине около речки и смотрел на угасающую над лесом полоску света, оставленную скрывшимся за горизонтом солнцем. Он уже собрался было идти, как вдруг его внимание привлек какой-то странный гортанный звук, который словно бы наплывал на него. Он поднял голову и понял, что этот звук издает птица, которая летит мимо него над речкой. Птица летела низко, как бы подгребая крыльями, опустив голову с длинным как пика носом… Дмитрий не был охотником, в птицах разбирался не шибко, но понял, что это — вальдшнеп, а то, свидетелем чего он является, называется тяга.
Он постоял еще с пол часика и видел еще одного вальдшнепа, пролетевшего в другой части низины, «вне выстрела».
Вернувшись домой, он рассказал Габрону, что стоял на тяге и будь у него ружье