выяснилось, что напрасно
торийские историки так третировали все это, видя в саксах едва ли не низшую расу. «Неофриманисты» выступили последовательными защитниками идей англосаксонского континуитета. Холлистер отрицал концепцию «феодальной революции», относя зарождение феодализма в Англии к донормандскому периоду и подчеркивая, что качественный скачок в развитии европейской цивилизации в XI в. произошел во всех странах на базе роста производительных сил аграрной экономики, с одной стороны, и изменений в духовной и культурной жизни общества, связанных с реформированием католической церкви — с другой[47], а не по одной лишь причине повсеместного распространения формально-юридических устоев феодализма (рыцарские держания, и т. д.), на чем делал акцент Стентон. В монографии Холлистера «Англосаксонские военные институты накануне нормандского завоевания» мы видим вполне отвечающее требованиям времени английское войско, относительно развитую военно-феодальную систему, нормальное развитие феодализма с местной германской спецификой — то есть, историческую альтернативу монистической схеме Стентона и Дугласа. На этом фоне успех нормандского завоевания видится чистой случайностью, возможной благодаря гибели лучших сил саксов на севере страны при отражении норвежского вторжения. «Общество и армия не были виноваты в этом», — пишет Холлистер[48]. Далее же, после нормандского завоевания, происходит слияние традиций военного и политического строительства: система замков и рыцарская кавалерия — от нормандцев, сильная пехота на базе народного ополчения свободных крестьян, флот и развитое наемничество — от саксов, и, наконец, сильная верховная власть, консолидирующая нацию; «Это было фактическое использование англосаксонских традиций под властью нормандской короны», указывает Холлистер[49]. Таким образом, он не отрицает позитивных результатов синтеза вообще, как Фримен, но и реабилитирует англосаксонское общество и государственность, их способность нормально развиваться самостоятельно.
Что касается Ф. Барлоу, то его позиция менее радикальна и по ряду пунктов близка к «англо-норманистам». Он не столь явно апеллирует к англосаксонскому патриотизму, как Холлистер; вместе с тем, его монография «Вильгельм I и нормандское завоевание» является одной из лучших работ последних трех десятилетий в области политической истории нормандского завоевания, отличаясь сдержанностью оценок и скрупулезностью фактов. В коллективном труде «The Norman Conquest, its setting and impact», изданном в 1966 г., в статье «Эффекты нормандского завоевания» Барлоу выделяет в качестве важнейшего последствия завоевания смену почти всей элиты в Англии, как светской, так и церковной[50]; пожалуй, с этого и началась разработка «концепции элит» в области изучения нормандского завоевания, характерная для историографии 80-х; согласно этой концепции, элиты были основной движущей силой и участником конфликта с обеих сторон, тогда как народ якобы оставался пассивным статистом, которому было мало дела до смены господ. В этом, пожалуй, можно усмотреть разрыв с традицией Фримена и Грина, и определенные реминисценции из консервативной историографии. Впрочем, что до патриотизма, то Барлоу здесь как раз характеризует образ жизни и манеры саксонской знати как более утонченные, чем у франко-нормандцев; он подчеркивает традиционное для германского общества либеральное отношение к женщине и ее правам, и другие преимущества северных нравов над «латинскими»[51]. Но в целом, «патриотизм» Барлоу распространяется только на знать, на элиту, выступающую творцом истории.
Из историографии политической истории нормандского завоевания 60–70-х гг. особо хочется отметить работы Р. Адама и У. Кэпелла. Книга Адама «Завоевание Англии: приход нормандцев»[52] является также одним из лучших образцов подробной событийной истории, доказывающих, как далеко ушла эта история со времен Фримена и Грина, и что хоронить ее, как предлагали Блок и Февр, пока рано. В оценке состояния англосаксонского общества накануне завоевания Адам следует точке зрения Холлистера, считая англосаксонский феодализм и монархию XI в. достаточно зрелыми, не идущими ни в какое сравнение с полиэтническим, лоскутным государством эпохи его объединения (IX–X вв.); таким образом, заслуги нормандцев в собственно объединении страны несколько бледнеют, как и в отношении «феодальной революции». «Англия не была архаической, изолированной страной», — указывает Адам[53]. Хотя четкая политическая организация феодальной системы была ярче выражена, конечно, в Нормандии, в плане культурной и религиозной жизни эта страна не была настолько же передовой по сравнению с Англией[54], как считали Стентон и Дуглас. Кроме того, если в Англии сохранялся партикуляризм местных аристократических группировок и распри между ними, то там же, однако, не было известно феодальное право частной войны, бытовавшее в континентальной Европе[55]. Так что достоинства и недостатки в политическом устройстве имелись у обеих сторон. Что же касается самого завоевания, то здесь Адам разделяет взгляды Барлоу, подчеркивая решающую роль знати в событиях с обеих сторон и считая остальное население достаточно пассивным. Все действующие лица книги — это представители элит, англосаксонской и нормандской. Основной целью Вильгельма Завоевателя Адам видит смену элиты в завоеванной стране — с помощью конфискации земель и имущества, смешанных браков, прямого истребления, принудительной эмиграции, и т. д. Англосаксонское сопротивление Адам оценивает как сугубо аристократическое — отсюда его разбросанность и малочисленность: если бы конфликт носил этнический характер, отмечает Адам, то размеры армий XI в. вряд ли позволили бы справиться с народным сопротивлением англосаксов[56], не заставившим бы себя долго ждать. Вместе с тем, он местами противоречит самому себе, отмечая факты перерастания аристократического сопротивления в массовое по мере роста недовольства населения разорениями и бесчинствами со стороны нормандцев. Впрочем, опустошение Севера 1069 г. Адам объясняет чисто военной необходимостью, стоявшей на повестке дня, а не «расовым» характером войны Вильгельма против саксов; то же самое он относит к англонормандской экспансии в Уэльс и Шотландию, усилившейся в ходе и после нормандского завоевания: там повторялась та же схема, что и в самой Англии перед этим[57].
В целом, главная мысль книги — решающая роль элит в этом конфликте, где выигравшей стороной оказались франко-нормандские бароны; народ оставался в стороне от событий, поскольку чувство патриотизма тогда еще было слабо развито у масс, как и национальное сознание вообще, считает Адам. Что же до этнических разногласий между элитами, то «верность, а не национальность» была главным критерием для Вильгельма Завоевателя — главы новой, смешанной этнически аристократии. Нормандское завоевание — это процесс прихода к власти новой элиты; восстание эрлов 1075 г. доказало, по мнению Адама, приоритет групповых интересов знати над этническими чувствами[58].
У. Кэпелл в объемной монографии «Нормандское завоевание Севера», наоборот, выдвигает на первый план этническую и этнокультурную сторону конфликта, делая акцент на крайней обособленности английского Севера, обусловленной особенностями этнополитической истории, в результате чего здесь произошло неповторимое наслоение друг на друга кельтского, патриархально-англосаксонского, скандинавского элементов, и сложился особый уклад жизни, тяготеющий к варварскому Северу Европы в широком смысле. Кэпелл задался целью проследить социально-политическую эволюцию региона на