Читать интересную книгу Внезапно в дверь стучат - Этгар Керет

– Нам пришлось расстаться, – говорит он. – Не было мне с ней хорошо. А ей? Ей тоже не было с собой хорошо.

– Хаги, – умоляю я, – твою жену зовут Карни. И она действительно красивая, но характер у нее никак не жесть. С тобой так точно.

Жена у него и правда мягкий человек. Душа, как у птички, и сердце щедрое, ко всем преисполняется жалости. Мы уже девять месяцев вместе. Хаги начинает работать рано, так что я прихожу к ней в полдевятого, как только она отвозит детей в садик.

– Мы с Лилах в школе познакомились, – продолжает он. – Она была у меня первой, а я у нее. После развода я много с кем ебался, но ни одна мне близкой не стала. А Лилах все еще одна – ну, по крайней мере, издалека так кажется. Узнай я вдруг, что у нее кто-то есть, меня бы это убило, даже после развода. Насмерть бы убило. Я просто не выдержал бы. Все остальные бабы – это так, тьфу. Только она. Только она у меня была навсегда.

– Хаги, – цежу я, – ее зовут Карни, и у нее никого нет. Вы всё еще женаты.

– Вот и у Лилах никого нет, – говорит он и облизывает потрескавшиеся губы. – Вот и у Лилах. Я б с собой покончил, если бы кто-то был.

Тут в квартиру входит Карни. У нее пакет из “AMPM”[12], и она сухо так со мной здоровается. С тех пор как мы вместе, она старается на людях держаться от меня подальше. С Хаги она не здоровается вообще – она знает, что с ним не о чем говорить, когда у него глаза закрыты.

– Дом у меня, – продолжает он, – в самом центре Тель-Авива. Красивый, за окном шелковица. Но маленький. Просто слишком маленький. Мне еще одной комнаты не хватает. На выходных, когда дети у меня, приходится раздвигать им диван в гостиной. Это не дело. Если до лета не найду какой-нибудь выход, придется съезжать.

Здоровое утро

По ночам, с тех пор как она ушла, он каждый раз засыпал в другом месте: на диване, на кресле в гостиной, на циновке посреди веранды, точно какой-нибудь бомж. По утрам он обязательно шел куда-нибудь завтракать – даже заключенным раз в день полагается прогулка по тюремному дворику. В кафе ему всегда доставался столик на двоих и пустой стул напротив. Всегда. Даже когда официант заранее спрашивал, один ли он. Другие люди сидели парами-тройками, смеялись, ели друг у друга из тарелок, спорили, кто оплатит счет, а Мирон сидел один и ел свой завтрак “Здоровое утро”, состоявший из стакана апельсинового сока, миски медовых мюсли и двойного эспрессо без кофеина (обезжиренное горячее молоко отдельно). Конечно, ему было бы приятнее, если бы кто-нибудь сидел напротив и смеялся вместе с ним, если бы кто-нибудь спорил с ним про то, кто оплатит счет, и ему пришлось бы побороться, протянуть официантке купюру и сказать: “Не бери у него, ну же, перестань, Аври, сегодня плачу я”. Но, хоть ему и не с кем было проделывать это все, завтракать одному было в сто раз лучше, чем оставаться дома.

Мирон наблюдал за другими столиками. Понемногу подслушивал разговоры, читал спортивное приложение или проверял из отстраненного и не вполне понятного интереса, как израильские акции повели себя вчера на Уолл-стрит. Иногда кто-нибудь подходил к нему и спрашивал, можно ли забрать ту часть газеты, с которой он уже покончил, а он кивал и пытался улыбнуться. Однажды, когда к нему подошла молодая сексапильная мама с младенцем в коляске, он даже сказал, уступая ей передовицу с красным заголовком про групповое изнасилование:

– Смотри, в какой безумный мир мы рожаем детей.

Он был уверен, что эта фраза как бы сближает, в ней есть ощущение общей судьбы, но сексапильная мама лишь метнула на него отчужденный, почти сердитый взгляд и заодно сгребла со стола раздел “Здоровье”, даже не спросив разрешения.

Это произошло в четверг – толстый и потный мужчина вошел в кафе и улыбнулся Мирону. Мирон удивился. Последней ему улыбалась Мааян – ровно перед тем, как ушла, причем эта ее улыбка пятимесячной давности была глубоко циничной, а улыбка толстяка была мягкой, даже извиняющейся. Толстяк сделал такой жест, словно спрашивал разрешения присесть, и Мирон кивнул, почти не задумываясь. Толстяк уселся и сказал:

– Рувен? Слушай, мне очень неловко, что я опоздал. Я знаю, мы договорились на десять, но у меня сегодня утром был такой ад с дочкой…

Мирон чувствовал, что в какой-то момент должен признаться толстяку, что он не Рувен, но вместо этого понял, что посматривает на часы и произносит:

– Ничего страшного, всего-то на десять минут.

После этого они несколько секунд помолчали, и Мирон спросил, в порядке ли дочка. Толстяк сказал, что да, просто сейчас она пошла в новый садик и каждый раз, когда он отводит ее туда по утрам, расставание проходит тяжело.

– Бог с ним, – прервал себя толстяк, – у тебя и без моих проблем голова забита. Давай к делу.

Мирон глубоко вдохнул и стал ждать.

– Смотри, – сказал толстяк, – пятьсот – это слишком. Отдай мне за четыреста. Даже за четыреста десять, а я обязуюсь взять шестьсот штук.

– Четыреста восемьдесят, – сказал Мирон, – четыреста восемьдесят. И только если ты согласишься взять тысячу.

– Пойми, – сказал толстяк, – рынок сейчас хреновый, рецессия же. Только вчера я в новостях видел, как люди из мусорников едят. Если будешь упираться, мне придется задорого продавать. Если я буду задорого продавать, никто не купит.

– Не волнуйся, – сказал ему Мирон, – на каждых троих, которые едят из мусорника, приходится один, который ездит на “мерседесе”.

Толстяка это рассмешило.

– Мне говорили, что ты жесткий, – ворчливо улыбнулся он.

– Да я как ты, – Мирон тоже улыбнулся, – просто пытаюсь выживать.

Толстяк вытер потную ладонь о рубашку и протянул ее Мирону.

– Четыреста шестьдесят, – сказал он. – Четыреста шестьдесят – и я беру тысячу штук. – А увидев, что Мирон застыл, добавил: – Четыреста шестьдесят, тысяча штук, и я у тебя в долгу. А кто, как не ты, Рувен, знает, что в нашем деле долг платежом красен.

Последняя фраза заставила Мирона пожать протянутую руку. Впервые в жизни кто-то оказался у него в долгу. Этот кто-то думает, что Мирона зовут Рувен, но пусть хоть так. А в конце завтрака, когда они поспорили, кто оплатит счет, Мирон, почувствовав, как маленькая горячая волна разливается у него в животе, успел опередить толстяка на десятую долю секунды и первым сунуть официанту в руку смятую купюру.

С тех пор это стало почти привычным. Мирон усаживался, делал заказ, напряженно ждал каждого нового посетителя кафе, и если этот посетитель начинал слоняться между столиков с растерянным видом, Мирон без тени сомнения махал ему рукой и приглашал сесть.

– Я не хочу таскаться с тобой по судам, – сказал ему один мужик с лысиной и густыми бровями.

– Я сам не хочу, – согласился Мирон. – Всегда лучше решить дело добром.

– Только заранее предупреждаю, что я не могу выходить в ночную смену, – заявила одна кудрявая баба с силиконовыми губами.

– Ты что2 хочешь, – скривился Мирон, – чтобы все выходили в ночь, а ты нет?

– Габи просил передать, что ему очень жаль, – сообщил парень с серьгой в ухе и гнилыми зубами.

– Если ему действительно жаль, – строго сказал Мирон, – пусть придет и скажет об этом сам, без посредников.

– По мейлу ты казался выше, – пожаловалась худая рыженькая девушка.

– По мейлу ты казалась менее придирчивой, – вернул подколку Мирон.

В конце концов все как-то устаканилось. С лысым он сумел достичь компромисса, и обошлось без суда. Силиконовая согласилась, чтобы раз в неделю ее сестра приходила смотреть за детьми, пока она будет работать в ночь. Гнилые зубы пообещали, что Габи позвонит, рыженькая согласилась, что они не очень-то во вкусе друг друга. Кто-то платил за Мирона, за кого-то платил Мирон, с рыженькой они разделили счет пополам. И все это было таким захватывающим и живым, что если выдавалось утро, когда никто не подсаживался к Мирону за столик, он слегка грустил. Слава богу, такое происходило не слишком часто.

Прошло почти два месяца с тех пор, как перед ним уселся потный толстяк, когда в кафе вошел этот, с рябым лицом. Несмотря на изрытую кожу и на то, что выглядел он годами десятью старше Мирона, это был красивый харизматичный мужчина. Первое, что он сказал, стоило ему сесть:

– Я был уверен, что ты не придешь.

– Мы же договорились, – сказал Мирон.

– Да, – грустно улыбнулся рябой, – но после того, как я на тебя так вызверился, я испугался, что ты струсишь.

– Ну вот я здесь, – почти вызывающе ухмыльнулся Мирон.

– Извини, что я кричал по телефону, – сказал рябой. – Прости. Я потерял контроль над собой. Но я каждое слово имел в виду, слышишь? Я прошу тебя перестать с ней встречаться.

– Но я ее люблю, – сказал Мирон полузадушенно.

– Иногда надо отказаться от того, что любишь, – отчеканил рябой и добавил: – Поверь тому, кто чуть постарше тебя, – иногда надо отказаться.

– Прости, – сказал Мирон, – но я не могу.

– Ты можешь, – рассердился рябой. – Ты можешь и откажешься. Никаких вариантов тут нет. Положим, мы оба ее любим, но по случайности я ей еще и муж, и я не дам тебе разрушить мою семью, слышишь?