— Тут будет мое место!
— Это почему? — возмутился Витас.
— Потому что здесь больше воздуха, — сообщил Нед и высокомерно пояснил: — Я не люблю нюхать то, что ты будешь «выпускать» из себя ночью. Ну а, кроме того, как самого знатного, меня назначат командовать десяткой. А место командира — у входа.
Если бы дворянчик не наглел, ему бы никто не перечил. Наоборот, все охотно уступили бы место у входа, стремясь забиться поглубже. А нюхать там, не нюхать, какая разница?
— Тебя уже командиром назначили? — насмешливо спросил вор по имени Бретон. — Когда я сидел в тюрьме, то в каждой камере был староста. Так вот — ты на старосту не тянешь!
— А ты тянешь? — сразу же завелся Живчик — еще один воришка.
— А где лежал староста камеры? — поинтересовался я, пытаясь увести от скандала.
— Там, где хотел, — веско заявил Бретон, но потом уточнил: — В камере кроватей нет. Там только солома.
— Ну а у нас нет ни соломы, ни матрацев, а только доски. Посему — давайте метать жребий, — предложил я.
Идея пришлась по душе. Завязали глаза Бретону, а Живчик, указывая на ту или иную койку, громко спрашивал: «Кому?»
По закону подлости место у входа выпало мне. Дворянчик скривился, но стерпел. Против судьбы не попрешь.
Когда мы расположились, в загородку заглянул сержант, цепко осмотрел помещение и остановил взгляд на мне.
— Как зовут? Имя, кличка… — отрывисто спросил сержант.
— Студент, — назвался я прозвищем, что присвоил мне Жак Оглобля в пути.
— Хорошо, — нисколько не удивился сержант. — Стало быть, Студент — назначаешься временным десятником. Зарекомендуешь себя — станешь солдатом первого ранга и будешь именоваться по имени. Когда прозвучит команда «Строиться!», выведешь десяток на плац и выстроишь по ранжиру. Понял?
— Так точно! — отозвался я.
— Нормально, — похвалил сержант. — Но имей в виду, за свой десяток отвечаешь ты. Если что не так — шкуру спущу с тебя, а потом уже с остальных.
Когда сержант ушел, дворянин Нед завистливо спросил:
— А почему он назначил командиром тебя, а не кого-то еще?
— Ты же сам заявил, что койка у входа — койка командира. Сержант решил, что мы сами выбрали себе начальника. Да ладно, — примирительно сказал я. — Слышал, что командир временный? Посмотрят на нас, а потом оценят. Может, тебя и назначат. Что до меня, то я командовать не хочу!
— Не хочешь, но сможешь, — заявил вдруг Жак Оглобля. — Если станешь командиром, я тебя слушаться буду!
Я запротестовал, но тут подал голос молчавший до поры Паулино:
— Студент, кого ты хочешь обмануть?
— В смысле? — удивился я. — Ты меня в чем-то подозреваешь?
— Только в том, что ты не тот, за кого себя выдаешь, — отозвался Паулино. — Я ведь оружейник. Вижу, что ты из господ. Причем не из таких, как наш Нед, а повыше…
— Это еще почему? — завелся «сьер де Инеда». — Я — дворянин в десятом колене. Могу перечислить каждого из своего рода от похода на Трабант короля Ворожена, где погиб мой предок — первый из сьеров де Инеда!
— Парни, давайте сменим тему? — миролюбиво предложил я. — Слышали уже, что тут нет ни принцев, ни шлюх! Все — наемники. И надо думать не о предках, а о собственной шкуре. Так? А теперь — поучимся строиться по ранжиру, пока время есть. Значит, Оглобля встает первым, за ним — господин сьер, дальше — Бретон…
Народ недовольно поморщил морды, но подчинился. Получать плюху от сержанта не хотелось. Когда заорали: «Выходим строиться!» — все выскочили и выстроились на плацу гуськом, в затылок друг другу.
Мы, в отличие от соседей, не понявших, что такое «ранжир», не получили дубинкой вдоль хребта. Смешно, но из такой ерунды начинается командирский авторитет…
Сержант, прохаживаясь вдоль строя, помахивал дубинкой. Затем резко повернулся лицом к фронту и начал речь:
— Слушать сюда, уроды! Меня зовут — сержант. Просто — сержант. Не стоит говорить — господин сержант. В бою — чем длиннее обращение, тем хуже, так что лучше привыкнуть заранее. Я являюсь командиром сотни. Выше меня только командир тысячи — капитан роты, к которому следует обращаться — господин капитан. Подчеркиваю — командир нашей роты! Все остальные ротные — просто офицеры, которые не имеют права вам приказывать. Однако в случае неподобающего поведения они вольны принять любые меры! К чужим командирам вы обращаетесь — господин сержант или господин офицер. Держаться с ними вежливо, почтительно — но с достоинством! Жополизов нигде не любят. Выше командира роты — командир нашего полка, к которому следует обращаться — господин полковник. Думаю, за пять лет службы вам ни разу не придется обращаться к командиру дивизии, но, на всякий случай, его следует называть — господин генерал. Ну а выше господина генерала — только его величество Рудольф и Господь Бог! Посему главным начальником здесь является господин полковник. Но! — поднял сержант дубинку, словно генеральский прапор. — У господина полковника и господина капитана слишком много дел, чтобы они уделяли его наемникам второго разряда. Поэтому я для вас и папа, и мама, и воинский начальник. С завтрашнего дня начинаю выжимать из вас «кислую шерсть» и делать из уродов солдат!
Мы сдержанно молчали. Сержант прошелся вдоль строя и, упихивая дубинкой животы, продолжил:
— Через месяц вы принесете присягу на верность его величеству Рудольфу и нашему полку. Но, повторяю для идиотов, присяга состоится через месяц. До этого времени вы не являетесь даже солдатами второго разряда. До этого времени вы — никто! Все поняли? Если поняли, то нужно сказать: «Так точно!» Ну, дебилы, все поняли?!
Наша десятка (по-армейскому, десяток!) дружно возопила: «Так точно!» У остальных получилось хуже. Поэтому им пришлось тренироваться…
Потом нам были показаны сортиры (и это правильно), умывальники и кухня со столовой…
Казарма, некогда казавшаяся негостеприимной, сейчас бы сошла за образчик роскоши. Здесь же… Каменный сарай заполнен телами так, что некуда ногу поставить. Кто храпел, кто надрывно кашлял. Вонь такая густая, что пришлось дышать ртом.
Я был единственный, кто таскал на себе оковы. В темноте их было не видно, зато — слышно.
«Кандальника привезли!» — пронесся уважительный шепоток, и мне, в отличие от остальных, не пришлось искать свободное место. Несколько человек проснулись одновременно, слегка сдвинулись, уступая кусочек пространства, и принялись спать дальше.
Я с наслаждением упал на прелую солому и попытался расслабить мышцы, натруженные «браслетами», — пришлось прождать на ногах часа два, пока нас не пересчитали и не обыскали. Хотя бывалые сокамерники напихали под мои железки тряпок, но все равно кожа была основательно стерта.
Когда глаза привыкли к темноте, уши к звукам, а нос к «ароматам», я понял, что и в этом каменном сарае идет своя жизнь. Спали не все. То здесь, то там мелькали слабые огоньки масляных светильников. Кто штопал истершиеся до дыр штаны, кто жевал. Откуда-то слышался приглушенный смех, а откуда-то — стон.
Кто-то рядом со мной фыркнул. Я обернулся и замер — в футе от меня сидела крыса — огромная, с пуделя! — и чистила лапами продолговатую морду. Скосив на меня умные глаза-бусинки, оглядела от макушки до кандалов и, не обнаружив ничего опасного или интересного, продолжила прерванное занятие. Вид чистоплотной крысы успокаивал. Нет, крыс я не любил, но омерзения или страха перед ними тоже не испытывал. Тут был простой и здоровый прагматизм — если в бараке наличествует непуганая крыса, то голодом рудокопов не морят.
Один из новых соседей, которому попало по носу крысиным хвостом, чихнул и приподнял голову:
— А ну-ка, Тимо, брысь! Спать пошла! — грозным шепотом шуганул он крысу, будто на домашнюю зверюшку прикрикнул…
Та послушно прекратила омовение и подлегла под бок хозяина, свернувшись калачиком, как кошка.
Солома зашуршала, и рядом со мной оказался Жан, успевший освоиться на новом месте, куда-то сбегать и с кем-то поговорить.
— В общем, так, — прошептал он мне на ухо. — Я тут с парнями перетерся. Имей в виду, о том, что случилось, никто не знает. Наши не скажут, а сам не болтай… — назидательно посоветовал щипач.
— Не буду, — пообещал я, будто того и ждал, чтобы рассказать о своем унижении…
— Лишнего ничего и никому не говори — ушей много! Завтра потолкуем, когда в рудник отведут.