Читать интересную книгу Чумовой рейс - Григорий Славин

– Потому что Кира – не блядь! – закончил Гера.

– Я убью тебя! – взорлил Гриша.

Поняв, что зашел уже очень далеко в своих экзерсисах, Гера поостыл и объяснил:

– Я вообще. Я просто рисую картину. Ты знаешь, как тепло я отношусь к Кире. Но к тебе теплее! Поэтому, как друг, на твоей стороне!

Слава хмыкнул и потянулся к пиву:

– Я оборжусь, если Кира на самом деле уехала в Ростов к больной тете.

Но все выглядело и впрямь подозрительно. Кира взяла сумку, в нее положила два платья, две пары туфель и кучу нижнего белья. Если учесть, что осталось две недели до Нового года, амуниция убывающей к смертному ложу любимой тети выглядит весьма неестественно.

– Я сегодня же узнаю, куда она уехала, – пообещал Гриша. – Что-то я заволновался. Одно дело развестись, на что я согласен, и другое – когда тебя разводят.

Вечером, когда они собрались в кафе снова, выяснилось, что Кира уехала не в Ростов. Она уехала в Одессу. Так, во всяком случае, значилось на билете, который она приобрела в кассе Киевского вокзала. За два дня до похода к Гарику.

– Может, – робко пробормотал Гера, – у нее там еще одна умирающая тетя?

Гриша поднялся темнее тучи.

– Кажется, тебя провели, старина, – грустно фыркнул Антоныч.

Выйдя из кафе, Гриша почувствовал приток депрессии. Сел в свой «Мерседес», выкатился с парковки, заставил проезжающий мимо «Форд» вылететь на встречную и исчез в потоке.

– Ночью к нему нужно будет зайти, – посмотрев на это, сказал Антоныч. – А то как бы чего не вышло.

Оказавшись в ресторане, в котором они вчетвером праздновали дни рождения и прочие праздники, Гриша упал на стул, едва не опрокинув столик, и позвал официанта.

Начинать в десять вечера с мартини было как-то несерьезно, поэтому Гриша заказал селедочный салат, горячее, литр ананасового сока и двести водки.

Двести водки закончились гораздо быстрее, чем литр сока, поэтому он попросил повторить. Официанты повторили, однако насторожились. Не испугались, а насторожились. По-настоящему страшно было, когда они появлялись вчетвером. Ну а с одним-то Гришей можно было договориться. Здесь хорошо знали, что эти четверо по отдельности были парнями вполне сносными и даже милыми. То же самое представляет собой сера и селитра. Однако стоит их соединить вместе, да еще добавить угля… Но сегодня пришел один, и был он угрюм. Потому – просто насторожились.

– Музыку!

Официанты напряглись чуть сильнее, однако Стаса Михайлова включили. Ресторан еще пустовал, публика подтягивалась ближе к полуночи, поэтому в зале, который занимал Гриша единолично, покатилось гулкое, еще не проснувшееся после вчерашнего эхо.

– Я что-то стриптиза на сцене не вижу.

– Понимаешь, Григорий, – объяснял ему вызванный администратор, – сейчас десять вечера. Никого нет. Люди в поле, у станка и придут сюда часа через два. Тогда и стриптиз будет.

– А я не люди? Хер на блюде?

– Нет, конечно, не хер, Григорий. Но девочки-то с мальчиками не могут для каждого посетителя танцевать. У них нормированный рабочий день.

Гриша вздохнул.

– Тогда сами выходите на сцену. Весь штат ресторана. Мальчикам разрешаю оставить бабочки, девочкам – туфли. Хочу вальса и чечетки.

Спорить с Гришей было неразумно. Весь штат ресторана обслуживался на его СТО с внушительными скидками. Тем более что спорить с Гришей глупо было в принципе: залитые в его двигатель двести граммов алкоголя убедительно доказывают, что ничего невероятного в природе не бывает. Все совершенно очевидно и просто.

Через пятнадцать минут непонятно откуда привели заспанную танцовщицу и такого же, опухшего лицом и худого телом, танцора. Они вышли на сцену с таким видом, словно их вывели на расстрел, ежась от солнечного света и совершенно не понимая, зачем они здесь и почему. Однако, увидев Гришу, вспомнили и, под звучащую из колонок Милен Фармер, стали исполнять какие-то трюки двух перепившихся любовников.

– Да, это не «Тодес», – с досадой отметил Гриша, но на стул отвалился и лицезреть стал.

Заказал еще двести и салат «Огонек».

Потом еще двести и икры.

Еще через час, в начале четвертого, стал играть на сцене на позабытом музыкантами барабане, стараясь попадать в ритм движений очумевшей от эротического танца пары. Зрители аплодировали стоя.

Без пяти четыре потребовал принести из реквизита бескозырку и попробовал станцевать «Яблочко». «Яблочка» не случилось, тогда он пригласил голую, обалдевшую от ужаса стриптизершу на тур вальса, хотя бескозырку и не снял.

В четыре двадцать он дал администратору сто долларов и попросил микрофон с караоке. Спеть не смог и тогда в отместку своему горлу согнул о шею держатель микрофона. Поднял со сцены стул и метнул его в барабаны.

После пил прямо из горла графина, бил кого-то не по злобе, потом вдруг оказался на кухне, где пытался склонить к сексу повариху, обжег себе о плиту руку, после чего направился в туалет и, не найдя там писсуаров, стал скандалить и требовать сантехников. Его проводили в соседнюю дверь, где Гриша писсуары обнаружил и о сантехниках забыл.

Потом свет погас, а когда включился, он обнаружил себя одетым в постели с какой-то девицей. С трудом узнав в ней танцовщицу, он, находясь в совершенно невменяемом состоянии, плюнул и стал обуваться. Раз пять или шесть он смотрел на часы, однако определить время так и не смог. Как и обуться.

Уже на рассвете его, сидящего на кровати под храп стриптизерши, обнаружил Антоныч.

Глава 3

Окончательно пришел в себя Гриша в вагоне.

– А что мы тут делаем? – спросил он, сообразив, что куда-то едет, причем вместе с Антонычем, Славой и Герой.

– Мы едем в Одессу.

– В Одессу? А что мы там будем делать?

– Искать твою жену, – объяснил Гера. – А то у нас возникли подозрения, что ты ее немножко ревнуешь.

– Киру? Ни за что!

– Вернем ее домой, и разведешься по-человечески, – велел Слава. – Пока вы женаты, отдавать ее какой-то фре стремно и не по-мужски. А пока спи.

И Слава, дотянувшись до Гришиной головы, уткнул его носом в подушку.

Всю ночь они искали Гришу. Слава богу, он остался верен своим привычкам и отправился туда, где бывали они вместе. Труднее было найти адрес, на который он отправился с танцулькой. Домой мужиков красавица не водила – муж не разрешал. Поэтому повела к подруге. Поиски квартиры подруги заняли пять часов. Этой ночью спал только Гриша. Если беспамятство можно назвать сном. Поэтому, когда он заснул, едва голова его коснулась подушки, все расползлись по своим полкам.

И лишь Слава попросил чаю. По привычке. Перед тем как лечь спать, он, как все ненормальные, пил чай.

Ба-бах-нах!

– Кому чаю надо было?! Идите, там вскипело!

– А лимончик не порежете?

– Откуда у меня лимон?!

И вот теперь Слава лежит, в утешение себе представляет картину совершенно ирреальную. Ирреальность – это слово такое. Вот, к примеру, ты просишь чай с лимоном, а тебе отвечают: «Лимона нет». И добавляют: «Может, коньячком спрыснуть?» С мордой такой солнечной: «Может, коньячком спрыснуть?»

А теперь представьте, что вы просите чай с лимоном, а тебе вдруг отвечают: «Нам так неловко. Вы попросили чай с лимоном, а не уточнили, с каким именно. У нас все служебное помещение забито лимонами. Тонкокорыми, толстокорыми, из Китая, из Колумбии, из Абхазии. Вам какой лимон угодно в стакане крепкого чая увидеть?»

И ты так глупо отвечаешь: «Ну, давайте из колумбийского ящика… если вас не затруднит».

И проводница тебе отвечает, краснея страшно, и – шепотом: «Я вся сгораю от стыда. Я должна, я обязана была предупредить. Вы только никому не говорите, умоляю, что я не предупредила. У нас колумбийские двух видов – с подножия второго хребта Анд и с обширной зоны тропических лесов».

И ты, тупея уже тихо, но заметно, говоришь: «Ну, давайте с подножия…» И через минуту, представьте – несет. Так вот это – ирреально. Ну, вы уже и так поняли: когда лимона нет, это – Максим Горький. А когда лимон – это Джоан Роллинг.

И вот Слава представляет себе такую действительность, не из Горького, где лимона нет, а из Роллинг, где лимон может появиться хоть откуда, да хотя бы из задницы Дамблдора: лежит он, и заходит красивая такая проводница. Не эта, на минотавра похожая, с отвисшими, как у сенбернара, брылами, а другая. С фигурой Скарлет Йоханссон. В короткой шелковой юбочке, в чулках, блузка до пятой пуговицы расстегнута, на шпильках… стерва… Губка верхняя чуть приподнята, сквозь блузку видно, как соски напряжены… И вот заходит она, расстегивает последнюю пуговицу. Спускает юбочку до колен, извиваясь, как гюрза, и говорит…

Ба-бах-нах!

– Через десять минут туалет закрою!

Тьфу!..

И спать расхотелось.

Нет, нельзя так оставлять. Гриша без них пропадет. Уже почти пропал. Да и с Кирой поболтать хочется. Спросить так, щурясь по-ричардгировски: «Ну, как тетя? Есть перспективы?»