Читать интересную книгу Повторение пройденного - Сергей Баруздин

Мы уезжали в восемь утра с Белорусского вокзала. Уезжали без оркестров и прочих почестей, с которыми отбывали обычно пионеры. У нас не было даже особого поезда, а так просто — два вагона в составе Москва — Смоленск. Матери, отцы, бабушки и дедушки провожали нас, стоя на платформе, словно мы были рядовыми отъезжающими.

Да и лагерь наш не походил на обычный пионерский лагерь. Как сказала моя мать, это был лагерь какого-то санаторного типа для таких тощих и бледных существ, как я.

Прежде я никогда не бывал в пионерских лагерях. Маленьким отправлялся с детским садом на дачу, но этого я почти не помню. А потом, когда учился в первом классе, родители снимали дачу в Ильинке, кажется, а потом… Потом мы ездили по разным деревням — снимали комнаты. Месяц со мной проводила мать, второй — отец. Или наоборот. Таким же «диким способом» были мы два года назад в Крыму, в Судаке. Всюду я находил ребят, с которыми можно было дружить, ходить по лесам и играть. И все же я всегда завидовал тем, которые вставали по горну, и купаться бежали по горну, и выступали в какие-то интересные военные походы, и плясали по вечерам возле яркого пионерского костра. Мысль о моей нынешней поездке в лагерь принадлежала, как это ни странно, именно матери, которая окончательно потеряла надежду добиться соответствия между моим ростом и весом.

— Там все-таки санаторное питание и режим особый. Ведь это не просто лагерь, — говорила она отцу, не то оправдываясь, не то убеждая в чем-то себя.

Я и в самом деле был очень похож на ощипанного цыпленка. Правда, меня это вовсе не угнетало, а когда я попал в вагон, заселенный такими же цыплятами, то и вовсе воспрянул духом. Подумаешь! Есть еще длиннее и тощее меня.

Все было отлично: и то, что я впервые уезжаю один в лагерь, и то, что уезжаю далеко, куда-то под Смоленск, на неизвестную реку Вопь, и то, что пробуду там все лето, а значит, не поеду с матерью в какую-нибудь деревню, где она опять будет пичкать меня с утра до вечера парным молоком и следить за каждым моим шагом.

Я даже Наташе рассказал про реку Вопь. И про красоту тех мест, куда я еду на лето, хотя сам я не видал этой красоты. Но там красиво — в этом я был уверен.

— Там у нас какие-то родственники, — уверял я Наташу.

Не мог же я ей сообщить, что еду в пионерский лагерь! Ей, которая бросила школу и пошла работать, как взрослая!

Плохо только, что поезд так долго не трогается, и я уже устал от расставания с родителями и от маминых советов, которые я слышу, по крайней мере, пятидесятый раз:

— Зубы не забудь чистить!

— Не забуду.

— Смотри голову от солнца прикрывай!

— Ладно.

— Немецкий повторяй, слышишь! Когда вернешься, Эмилия Генриховна проверит. Учти! Она сама мне сказала…

— Хорошо.

— По вечерам свитер надевай!

— Знаю.

— Как приедете, сразу напиши!

— Напишу…

Мне было стыдно. Я не любил маменькиных сынков и сам, кажется, никогда им не был. А вот оказывается, и я такой же, по крайней мере в глазах ребят, слушающих мои разговоры с матерью. Или это оттого, что я впервые уезжаю один?

И вообще я терпеть не мог вокзалов с их непонятной сутолокой и нервозностью. Почему бы не уезжать людям спокойно, без провожающих: пришел на вокзал, сел в поезд, занял место и поехал? Почему бы и не приезжать так же спокойно? Ведь все равно все, кто уезжает, возвращаются. И те, кто возвращается, все равно приезжают домой.

А тут шум, гам, беготня, суета у окон вагонов, цветы, наставления, слезы, улыбки. Чего только нет! А к чему?

Хорошо хоть, что отец не давал никаких советов. Он ходил по платформе, курил и лишь изредка улыбался мне в окно.

Но вот наконец паровоз протяжно загудел, и мы двинулись. В окна полетели последние наставления, которые я уже, к счастью, не слышал.

— Пока! Пока! Пока!

— Дети, садитесь! И, пожалуйста, не высовывайтесь в окна! Садитесь! — Женщина в синем берете и с красным галстуком на белой кофте покрикивала на нас, как на маленьких. Может быть, сопровождавшей нас немолодой, лет под тридцать, вожатой мы и в самом деле казались маленькими. Но малышей среди нас не было. Все мои ровесники или около того.

Поезд медленно полз мимо неприглядных московских окраин. Бессистемное скопище разнокалиберных полуразвалившихся сараев, ветхие домишки и бараки, свалки и грязные лужи, какие-то жалкие склады и заводишки — все это так не вязалось с городом, от которого мы только что отъехали. Словно город взял да и выбросил за свою черту весь мусор, всю дрянь, да и свалил здесь в кучу.

Старый вагон ходил ходуном, колеса скрипели и охали на стыках. Смешно, что нам приходится ехать в таком вагоне — тесном, приспособленном для дальних путешествий с ночевками. Наше путешествие закончится скоро — до наступления вечера мы должны прибыть на станцию Ярцево, а оттуда уже двинемся в лагерь. Пойдем пешком целых восемь километров!

Вот почему вожатая сейчас опять придирается, осматривая нашу обувь. Сколько разговоров было про эту обувь! Мать чуть ли не ежедневно говорила о ней перед нашим отъездом. И все из-за этих несчастных восьми километров, которые мы пройдем от станции до лагеря. Подумаешь, детишки — четырнадцать лет! Меньше были и то пробирались в Тушино пешком на авиационный парад! И обратно — тоже пешком! И никакой специальной обуви!

Постепенно мы перезнакомились. С соседями и с обитателями соседних отсеков. Труднее всего было вожатой. Она без конца бегала по вагонным клетушкам, уговаривала кого-то раздеться, а кого-то одеться, советовала кому-то закрыть окно, а кому-то открыть, спорила с кем-то по поводу слишком громкого разговора и прикладывалась ладонью к чьим-то лбам — нет ли температуры?

Казалось, мы уезжаем невесть куда и на долгие годы!

— Как настоящие папанинцы и маманинцы, — сострил сидевший напротив меня длинноносый мальчишка.

Я уже знал, что его зовут Вадя, что фамилия его Цейтлин и он самый старый из нас: ему скоро шестнадцать.

Теперь мы не смотрели в окна, а рассуждали о предстоящей жизни в лагере. Оказалось, что мои соседи, как и я, впервые едут в пионерский лагерь. Но это ничуть не мешало всем нам со знанием дела рассуждать о том, что нас ждет.

Первые три часа пути прошли незаметно. Вадя перебивал нас всех, острил, выказывал свою эрудицию в самых неожиданных вопросах, и вдруг — замолчал. То ли иссяк, то ли устал. Я стал мучительно думать, о чем бы мне заговорить, чтоб поразить и Вадю, и всех слушавших его с раскрытыми от удивления ртами. Приезжавшего в Москву Риббентропа я, как Вадя, не видел, и даже линию Маннергейма мой отец не брал. Не знал я ничего и о том, что в испанских событиях участвовали советские добровольцы, и, уж конечно, не имел родственников, награжденных за боевые заслуги в Испании орденами!

Наконец я вспомнил, что два месяца назад получил значок «Юного ворошиловского стрелка» и, прикинув, что явно близорукий Вадя никак не мог похвалиться отличной стрельбой, спросил его как бы невзначай:

— А с двадцати пяти метров ты сколько выбиваешь?

Вадя смекнул, что это подвох, и сделал вид, что мой вопрос к нему не относится. Он озабоченно посмотрел в окно:

— Чего это мы застряли? Встречного ждем или что?

Поезд наш уже минут десять стоял на каком-то безлюдном разъезде.

За окнами вагона палило солнце и пели птицы. В воздухе летал тополиный пух. Белые бабочки кружились у самой железнодорожной насыпи. Здесь было много цветов: луговая гвоздика, лютики, клевер, донник. То ли я давно не был за городом, а может быть, просто после унылых московских окраин, которые мы только что проехали, но здесь действительно было сказочно хорошо.

— Поваляться бы на травке, — за отсутствием других мыслей сказал я. — Пока стоим.

— Тебе вожатая поваляется. — Вадя высунулся в окно и прислушался. — Шумит… Значит, поедем сейчас. Скорый пропускаем.

И верно, мимо нас тяжело прогромыхал поезд, но не скорый. Два паровоза тащили воинский эшелон с зачехленными танками. В товарных вагонах ехали танкисты — веселые, с загорелыми лицами, кто-то даже с гармошкой.

— На маневры, — как можно авторитетнее заметил я.

Две девчонки — соседки по нашему отсеку — согласно закивали головами.

— У меня папа как раз на маневрах сейчас, — подтвердила одна из них.

— Почему обязательно на маневры? — заявил Вадя, когда шум эшелона окончательно стих. — Просто на новое место переезжают… Сейчас и мы тронемся.

«Вундеркинд! — подумал я. — Все он знает!..»

Коричневая бабочка села на стекло нашего вагона. Села, сложила крылышки и замерла. Может, отдохнуть решила или на нас посмотреть?

Прошло пять минут, и двадцать, а мы все стояли. Оказалось, что так просто в вагоне сидеть скучно. Многие ребята, к полному неудовольствию вожатой, разбрелись по вагону и по тамбурам и стали все чаще нудить: