Читать интересную книгу Гибель "Эстонии" - Олесь Бенюх

Вернувшись на борту «Императора» в свою резиденцию на склоне горы Виктории (причал был оборудован у самого края огромного личного парка), Кан Юай какое-то время сидел в своей беседке в отдалении от великолепного дома, стилизованного под древнюю пагоду, мысленно беседовал с покойной женой. Она была европейкой, из Венгрии. Руфина. Не католичка. Иудейка. Встретились они на Сицилии. Это было целую вечность назад, в год образования Израиля, за год до победы красных в Китае. Ему было тридцать лет. Этакий экзотический для Европы восточный плейбой, безмерно щедрый кутила и гуляка, приехал с Дальнего Востока (по легенде — из Манилы) изучить вопрос о вложении наследных богатств своей семьи и клана в едва оправлявшийся от безумств войны Старый Свет. На самом же деле вице-президент ведущего шанхайского банка должен был восстановить нарушенные военно-политическими катаклизмами деловые контакты с крупнейшими финансовыми домами победителей и побежденных. Как помогла ему тогда Руфина! Дальняя родственница Голды Мейр («Десятая вода на киселе!» — смеясь, говорила Руфина), она свела его с легальными и — что ничуть не менее, если не более важно — подпольными воротилами Парижа и Рима, Амстердама и Лондона, Вены и Кельна, Бостона и Женевы. Начало их долгого совместного пути по жизни было положено на казалось бы скромной и невинной вечеринке в неброском, дешевом ресторане на окраине Сиракузы, недалеко от развалин древнегреческого театра. Спартански простой отдельный зальчик, грубые столы сдвинуты в центре в один. Он покрыт холщовой скатертью, посуда и столовые приборы примитивны до предела, еда и питье просты и грубы. А на лавках с обеих сторон вдоль стола сидят главари мафиозных фамилий и кланов обоих полушарий. Знаменитый Сицилийский Сход 1948 года — вот куда судьба угораздила попасть Кан Юая. Узнал он об этом позднее, когда уже вернулся в Шанхай с Руфиной и ему внезапно сделала лестное предложение Триада. Это и значило великую удачу — оказаться в нужное время в нужном месте. Правда тогда, в той ничтожной сиракузской траттории он надувал щеки, совсем не понимая, почему Руфина так настойчиво просила его произвести скромностью, сдержанностью и находчивостью благопристойное впечатление на всех этих полуграмотных, угрюмых, неразговорчивых мужланов. А его и допустили-то на эту вечеринку (как он потом узнал — прощальный прием) только из-за нее. Руфину знали. Она привезла два тайных послания: от младшего Ротшильда (по английской ветви) и от Джорджа Кэтлетта Маршалла. Внешне она была весьма ординарна. Ничем не примечательное лицо, небрежная стрижка, стандартная одежда. Однако, Кан Юай, дока, весьма поднаторевший в безошибочной оценке женских достоинств, в первую же встречу был восхищен её грудью («Без бюстгальтера, это видно, и не желе, а крупный слиток радости и соски рвутся наружу сквозь платье») и ногами («Упругие, сильные и растут прямо из подмышек»). И неукротимой и рациональной энергией, и поистине мужским умом. Он неизменно посмеивался над мужчинами, которые предпочитали глупышек. Даже проституток. «Лучше с умным потерять, чем с дураком найти». А он — он покорил её необычной красотой и изысканной, почти неземной лаской, от которой она за ночь умирала множество раз. Она никогда не знала других мужчин, была ревнива до безумия и частенько на ложе любви наизусть читала строки из Книги Песни Песней Соломона: «Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою; ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы её — стрелы огненные; она — пламень весьма сильный…»

Кан Юай смотрел на убегавшую вдаль морскую темь, кое-где вспоротую золотистыми каплями судовых огней. Да, Руфина была верной женой. Но ведь и он, пока она была жива, не дотронулся ни до единой сторонней женщины. Теперь… теперь другое дело. Хотя со всеми этими пассиями, со всеми их ухищрениями и невероятными сексуальными выкрутасами он никогда не мог избавиться от гнетущего ощущения холодного, смертельного одиночества.

— Ты знаешь это, как никто, Руфь, — шептал он, смежив веки. — Уход из жизни неизбежен. Так стоит ли бояться неизбежного? Гаснут и звезды, гибнут и целые цивилизации. Что в общем сонмище бегов в небытие смерть одного человека? Который к тому же не верит ни в какую реинкарнацию? Но когда вокруг тебя, живого, абсолютный вакуум, заполненный ничтожным суррогатом всего сущего, постепенно с годами начинает одолевать ощущение тотальной никчемности продолжения поединка с распадом, который начинается в самый момент зачатия. Не проигрыша, нет, а именно никчемности, бесполезности, тщетности.

— Человечество живет великой силой инерции, — услышал он из далекого далека приглушенный вечностью голос Руфи. — Инерции, сообщенной людям Богом. И пока эта сила не истает, люди будут из кожи лезть вон в «крысиной гонке», дьявольской погоне за богатством и успехом. Не останавливайся, мой принц, мой сладкий, мой навсегда!

«Инерция — вздохнул Кан Юай, поднимаясь из кресла и направляясь к дому по маленькой боковой дорожке. Телохранители бесшумными тенями двинулись за ним, скрываясь в кустах и за деревьями — нарушение приказа об абсолютной интимности сокровенных вечерних раздумий влекло за собой мгновенное увольнение. — Руфина верила в своего Бога. Но продолжателя её рода он ей не дал. Хотя она и умоляла его об этом. Смешно. Как будто у него только и дел было, чтобы заниматься просьбами миллионов молящихся попрошаек… Инерция. Что-то в этой мысли разумное есть».

Поднявшись в кабинет, он долго листал многостраничный конфиденциальный доклад президента токийского филиала его банка. Игра на понижение курса японской иены, в которую были вовлечены филиалы в Лос-Анджелесе, Дортмунде, Лионе и Иоганнесбурге дала краткий, но весьма эффективный результат. Не в денежном (какие-то сто сорок пять миллионов долларов), в психологическом плане. И главное — все спецслужбы Страны Восходящего Солнца так и не доискались, откуда ветер дует. В нужное время он сам приоткроет карты. И, пожалуй, очень скоро. Чтобы некоторые партнеры в Островной Империи были более сговорчивыми.

Кан Юай подошел к карте мира, долго стоял у нее, изучая маршрут операции «Джони Уокер». Взяв два больших костяных шара, стал разминать ладонь. Теперь взгляд его упал на Южно-Китайское море. Не выпуская шарики из правой руки, продолжая вращать их пальцами, левой он надавил клавишу внутреннего телефона.

— Дежурный секретарь, сэр, — был немедленный ответ.

— Чан Дун здесь? — Кан Юай посмотрел на часы, было два часа ночи.

— Ждет, сэр.

— Зовите.

В кабинет сразу же вошел широкоплечий выше среднего роста человек. Он был явно европейцем, хотя в лице его было что-то восточное, скорее всего разрез глаз. Волевая ямка на подбородке, густые усы и бакенбарды придавали ему выражение решительное и вместе с тем независимое.

— Здравствуй, — приветствовал его Кан Юай, выходя из-за стола. Последовало крепкое рукопожатие, которым Дракон удостаивал едва ли двух-трех человек из всех его знакомых. Из бара холодильника, спрятанного в книжном шкафу за разноцветными корешками, он достал бутылку выдержанного киянти, налил в очень высокий стакан, передал Чан Дуну, себе плеснул немного гранатового шербета.

— Смотрел сегодня последние данные по нашему флоту, адмирал, — прервал он наконец молчание. — Я очень доволен. Очень. Молодец, что прижал корейцев. Молодец, что не трогаешь русских.

— С ними связываться — себе дороже, — спокойно заметил адмирал. Хотя, ты знаешь, после Большой Войны мы под самым их носом на Черном море, на севастопольском рейде затопили линкор, взятый у нас в счет репараций.

— Мне об этой великолепной акции ещё задолго до твоего переезда сюда Руфь рассказала. И о том, что ты принимал в ней участие.

— Руфь… да, она была в курсе, — кивнул адмирал. Он вспомнил, как в сорок восьмом она познакомила его, Джузеппе Ливеро, с Кан Юаем. А десять лет спустя Кан Юай и Руфина пригласили его в Гонконг и предложили взять под свою команду весь отважный, но малопрофессиональный пиратский флот. Так он превратился в Чан Дуна и получил звание адмирала. Сказочный скачок, если учесть, что на флоте Муссолини он был лишь капитан-лейтенантом. И денежное содержание сказочное!

— Ты ведь в Европе не был целую вечность, так? — Кан Юай подлил вина в стакан гостя.

— Так, — согласился тот, не понимая, куда клонит Дракон.

— Я понимаю, — продолжал Кан Юай, — в Италии и особенно на Сицилии появляться тебе небезопасно. Но, скажем, Скандинавия — почему бы тебе не развеяться, не глотнуть свежих северных ветров после набивших оскомину южных муссонов?

Адмирал неопределенно хмыкнул, но промолчал. За многое ценил его Кан Юай, не в последнюю очередь — за умение слушать.

— Да-да, ты верно читаешь мои мысли. У меня есть для тебя суперважное поручение.