Читать интересную книгу Алёша Карпов - Николай Павлов

— Уф! — облегченно вздохнул Маркин. — И вот, значит, я тут как тут. Нашел. Выполнил задание. Слово кузнеца крепко. Сказано — сделано. А теперь поспать бы не мешало, я три ночи не спал… — И он стал отыскивать глазами место, где бы можно было лечь.

Закончив читать письмо, Ершов, стиснув зубы, долго, невидящим взором смотрел прямо перед собой, потом сказал:

— Нестер сообщает, что окружной военный суд приговорил меня заочно к двадцати годам каторги как главного организатора восстания рабочих завода.

— Вот сволочи, — не вытерпел Саша Кауров, самый молодой заключенный.

Ершов выждал, когда Саша умолкнет и продолжал:

«Держитесь, Захар Михайлович. Большевистский комитет принимает необходимые меры. Посылаю вам пакетик с тем, что сейчас необходимо в первую очередь. Ждите, будет связной».

Дальше коротко сообщалось о делах.

Когда Ершов кончил читать, в камере воцарилась мертвая тишина.

К нему подошел Валентин и подал ножку от табуретки. Поняв, чего хочет Шапочкин, Ершов придвинулся к стене и начал выстукивать сообщение.

Из соседней камеры ответили:

— Крепитесь. Мы всей душой с вами.

Через несколько минут известие о приговоре распространилось по всей тюрьме. Буря негодования охватила заключенных. Они понимали, что это была расправа в назидание всем, кто осмеливается бороться за свободу своего народа.

Глотая душившие его слезы, Саша долго стоял с поникшей головой, потом порывисто запел:

Ви-ихри вражд-е-бные ве-е-ют над на-а-ми,Те-е-мные си-и-лы нас зло-о-бно гнетут,В бой ро-о-ковой мы вступи-и-ли с врага-а-ми…На-а-с еще су-у-дьбы безве-е-стные жду-у-т!

Первый подхватил песню Валентин. Затем влился баритон Маркина, а за ним и остальные.

Марья с замиранием сердца слушала эту новую, в первый раз услышанную ею песню.

«Ведь вот, оказывается, какие есть песни, — думала ома, незаметно для себя покачивая головой в такт поющим. — Запеть бы ее у нас дома. Вот бы было переполоха…»

Через минуту песню подхватили в соседних камерах.

Напрасно метались надзиратели, кричал, размахивая револьвером, начальник тюрьмы. Никто не обращал на них внимания.

Песня росла, ширилась, подымалась с этажа на этаж, зовя на борьбу с угнетателями.

На бой кровавый, святой и правый,Марш, марш вперед, рабочий народ!

Вскоре возбуждение достигло той степени, когда люди неизбежно переходят к каким-то действиям, чаще всего стихийным, но всегда решительным и сильным.

Так случилось и на этот раз. Где-то звякнуло разбитое стекло, послышался треск ломаемого дерева. Это послужило сигналом. Не переставая петь, заключенные в ярости стали уничтожать все, что только можно было уничтожить.

В тринадцатой камере в это время было сравнительно тихо.

Сжав кулаки и стараясь сдержать себя, Ершов говорил своим товарищам по камере:

— В тюрьме начинается восстание. Это серьезное и очень опасное дело. Боюсь, как бы тут не было провокации. Мы безоружны, а у черносотенцев есть теперь повод расправиться с нами. Давайте обсудим, как нам быть. Может быть, лучше удержать товарищей от такого выступления.

— Дело тут общее, и нам оставаться в стороне никак нельзя. Оружие на первое время может удастся достать у охраны. А дальше нас рабочие города поддержат. — отозвался Маркин.

На середину камеры шагнул Шапочкин. Поднял руку.

— Товарищи! Долго рассуждать у нас нет времени. Думаю, что никто из нас не хочет, чтобы нас назвали трусами или предателями, но мы еще больше не хотим, чтобы нас перебили, как овец. Поэтому я предлагаю: если нам не удастся завладеть необходимой толикой оружия, то будем уговаривать людей прекратить восстание. Руководителем давайте назначим Ершова. Я голосую.

За это предложение все подняли руки. Ершов немедленно приступил к делу.

— Давайте поднажмем! — распорядился Ершов и первым подставил плечо под брус верхних нар. После общего усилия брус вылез из своих гнезд, оторвались перекладины.

— Таранить вот сюда, — приказал Ершов, указывая на край двери около замка. Шапочкин и Маркин с разбегу ударили концом бруса. Дверь глухо ахнула, но не поддалась. Еще несколько ударов, и между косяками и стеной появилась трещина. Все чаще и сильнее сыпались удары, пока дверь, словно изнемогая от непосильного сопротивления, не вывалилась в коридор.

Выскочив из камеры, Ершов отразил взмахом перекладины удар надзирательского тесака. Целившийся в Ершова начальник тюрьмы был отброшен к стене. Пуля со свистом вонзилась в стенку. Разоружив надзирателей и отобрав у них ключи, восставшие открыли все камеры и через несколько минут полностью завладели тюрьмой.

Но выход из тюрьмы был закрыт. Сбежавшийся караул оцепил здание, ощетинился штыками.

Тогда Ершов приказал забаррикадировать коридор. Нары, доски, табуреты, вытаскиваемые из всех камер, вскоре образовали баррикаду.

— Теперь будем воевать, — решительно сказал Ершов.

Среди заключенных многие знали Ершова лично, некоторые слышали о нем от других. Так или иначе все признавали его авторитет и повиновались ему безоговорочно.

На вооружении восставших оказалось шесть тесаков, четыре нагана и три винтовки. Таким образом, можно было считать, что бойцы первой линии были вооружены сносно. Что касается остальных, то они запаслись выбитыми из стен кирпичами, тащили обломки досок и другие предметы, которые можно было пустить в дело.

Попытка прискакавшего отряда жандармерии взять тюрьму приступом встретила решительное сопротивление восставших.

Ершов один из первых отражал нападение. Потеряв несколько человек ранеными, жандармы прекратили атаки. У восставших было восемь раненых и двое убитых.

Прибывший в тюрьму начальник уездного жандармского управления и городской голова предложили осажденным сообщить условия прекращения бунта и выслать для переговоров своего представителя.

Встреча состоялась на лестничной площадке на виду у обеих сторон. Обозленный событиями в тюрьме и неизбежными неприятностями, начальник жандармерии зверем смотрел на вышедшего на площадку Ершова. Он уже считал, что напрасно согласился на уговоры городского головы и начал переговоры с бунтовщиками.

— Чего хочет эта мразь? — вытянув указательный палец в сторону баррикады, надменно спросил он у Ершова.

Выдержав взгляд противника, Захар Михайлович ответил с достоинством:

— Вы неправильно адресовались, господин жандарм. Мразь не здесь, а там, — указал он на присмиревших жандармов.

— Вы знаете, что это грозит виселицей, — свирепо заорал жандарм.

Ершов сделал несколько шагов вдоль площадки, глаза его потемнели от гнева.

— Нельзя ли прекратить угрозы, господин жандарм? — чеканя слова, медленно спросил Ершов. — Напрасно вы думаете, что нас можно запугать. Имейте в виду, если вы и дальше будете так разговаривать, то мы не будем напрасно терять времени.

— Правильно! — закричало несколько голосов из-за баррикады. — Возвращайся. Пошел он к черту…

Жандарм сбавил тон:

— Вы вынуждаете меня вторично спрашивать, на каких условиях будут прекращены организованные здесь беспорядки?

— Мы требуем, — поправив висящий на боку тесак, ответил Захар Михайлович, — чтобы сегодня же были освобождены все заключенные, которым в течение двух недель с момента заключения не предъявлено обвинение. Мы категорически протестуем против заочных приговоров и настаиваем на отмене незаконных решений. По тюрьме должно быть отдано распоряжение о постоянном снабжении заключенных книгами и газетами и о разрешении свободных свиданий с родными. Мы настаиваем также на том, чтобы заключенных по-человечески кормили.

Ершов вопросительно посмотрел на товарищей. Те ответили одобрительными возгласами. Тогда, обернувшись к жандарму, он добавил:

— Как видите, мы требуем самое необходимое…

Весть о восстании в тюрьме в этот же день докатилась до города. На предприятиях начались митинги, объявлялись забастовки.

В железнодорожном депо, несмотря на раннее утро, третий час обсуждался вопрос о помощи восставшим заключенным. Почти каждый вносил свое предложение.

— Письмо надо написать губернатору. Потребовать, чтобы комиссию создали, — предлагал деповцам Федор Луганский. — Пусть разберутся, почему до восстания довели. Да по-мирному, чтобы без крови. Хватит и той, которую уже пролили.

— Разберутся. Держи карман шире! Разбирались волки, почему волы недовольны, многих потом не досчитались, волов-то.

На подмостки поднялся Кузьма Прохорович.

— Нам на себя нужно надеяться, на свои силы. До царя-то далеко, а до бога высоко. Нужны мы им больно! А товарищам нашим в тюрьме, наверное, и есть нечего. Я так думаю: надо на все заводы и в мастерские представителей послать. Общее требование в поддержку тюремным предъявить. Не согласится власть — объявим забастовку.