Читать интересную книгу Odnoklassniki.ru. Неотправленные письма другу - Анатолий Зарецкий

«Но не только литература и искусство занимали воображение Людочки. Я часто рассказывал ей о своих ощущениях полета, о магии научного познания мира и даже о физике плазмы. В то время я третировал кафедру училища идеей существенного повышения тяги сопла ЖРД за счет увеличения скорости звука в его критическом сечении, что реально при воздействии сильных электромагнитных полей. Я не мог понять, почему здравая, по моему мнению, идея не находила поддержки на кафедре. Если бы знал тогда, что все наши научные изыски – не более чем попытка разнообразить учебный процесс и только.

Я взахлеб излагал эту галиматью любимой, и, судя по ее вопросам, она отнюдь не воспринимала мои речи, как простое журчанье ручья…

Я не мог надолго оставлять Людочку, потому что она нуждалась в моей поддержке. С каждым днем ее состояние ухудшалось. Я часами сидел рядом с ней, держа ее руку в своей руке. И только тогда она могла спокойно спать.

Это удивительно, но, несмотря на изнурительную болезнь, внешне она ничуть не менялась. Она никогда не пользовалась косметикой, и даже во сне оставалась спящей красавицей. Я мог любоваться ею бесконечно долго.

Но стоило ей проснуться и открыть свои необыкновенные глаза, легкая улыбка, обращенная ко мне, тут же озаряла ее лицо каким-то внутренним светом.

А потом я снова утомлял ее бесконечными разговорами…

Но, когда я два-три дня не бывал у них, Людочка чувствовала себя, по словам матери, ужасно. Она ждала меня, реагируя на каждый звонок и каждый стук входной двери. И я разрывался между казармой и ее домом».

«Вместе с тем, мое положение в училище становилось незавидным. Я перестал посещать лекции в университете, снизил активность на кафедре, прекратил участвовать в научных семинарах. Надвигалась сессия, а я не мог заставить себя сдать хотя бы часть многочисленных курсовых работ.

Накануне сессии Людочку положили в больницу. Больница была далеко, и мне так ни разу не удалось туда вырваться. Правда, чудом удалось проскочить сессию.

Из больницы Людочка вернулась подавленная. Я думал, что она обижена на меня, но это было не так. Оказалось, с ней в палате снова была моя одноклассница. Они обсуждали проблемы своей болезни и свои, в связи с этим, перспективы. Людочка рассказала ей о наших отношениях, чем очень удивила мою школьную подругу. Она, оказалось, всегда считала меня «веселым монахом-затворником», и никогда не думала, что могу писать любовные стихи, а главное – так беззаветно любить. О чем они тогда говорили, можно только догадываться. Выписались они снова вместе.

Я дотошно расспрашивал Людочку обо всем, что было с ней в больнице, пытаясь понять причину ее депрессии. И однажды это удалось. Рассказывая новости о моей однокласснице, которую я не видел с выпускного вечера, Людочка задумчиво отметила: «Она счастливая… Она успела выйти замуж…»

Людочка сказала это в полудреме, и, похоже, уже не для меня, а следуя своим раздумьям, потому что тут же провалилась в сон. В тот момент меня словно осенило – вот она разгадка ее состояния после больницы».

«Когда, проснувшись, она как всегда улыбнулась мне, я робко, но все же с надеждой спросил: «Людочка, а ты хотела бы выйти замуж, как только поправишься?»

Она, конечно же, не ждала от меня подобного вопроса. Ее лицо вдруг стало таким печальным, каким еще не видел никогда. Мне тут же захотелось обнять мою Людочку, прижать к себе и успокоить, как успокаивал когда-то моего маленького братика. Еле сдержал внезапно нахлынувшие чувства, а в душе проклинал себя за то, что своим нелепым вопросом доставил ей такую боль. А она вдруг тихо прошептала: «Кому я нужна?»

«Как кому? Мне! Мне! Мне!» – мысленно кричал я любимой. А вслух так же тихо, как она, сказал: «Людочка, ты же знаешь, как я тебя люблю. Я готов ждать тебя всю жизнь. Дай мне хоть маленькую надежду».

До сих пор я никогда не произносил вслух слова любви, да еще обращаясь к любимой девушке, которая уже давно была для меня недосягаемым божеством, которому молился в моих мыслях и в моих стихах.

Мы молча смотрели друг на друга, словно виделись впервые. Целая гамма чувств отразилась на ее лице: сначала удивление, потом радость, и, наконец, отчаяние. Неожиданно Людочка заплакала. Она лежала молча, а слезы потоком струились из ее чудесных глаз.

Я никогда не видел ее слез ни до, ни после этого. Я не знал, что делать. Но она быстро успокоилась, улыбнулась, смахивая слезинки, и тихо сказала: «Боже мой, Толик, сколько лет мы с тобой потеряли из-за моей глупости».

Эти ее слова я запомнил слово в слово на всю жизнь. Они были сказаны так проникновенно и так искренне, что мне сразу стало ясно, что все это время не только я один помнил нашу весну.

Но Людочка замолчала, так и не дав ответа, которого ждал от нее долгие годы».

«Я чувствовал, что какие-то сомнения не дают ей покоя. Наконец, Людочка решилась сказать то, о чем уже смутно догадывался, но гнал эти мысли от себя.

Она сбивчиво, но твердо попыталась довести до меня свои соображения. Суть их сводилась к тому, что она оценила глубину моих чувств и благодарна мне за все. Но она не готова принять мою жертву, а это, по ее мнению, именно жертва, поскольку считает, что семейная жизнь с больной женой совсем иное, чем любовь к молодой, здоровой девушке.

Такая жизнь может вызвать еще большую душевную боль, чем неразделенная любовь, потому что это путь к крушению надежд и полному разочарованию. А она не хочет, чтобы я снова страдал по ее вине. И потому пусть все останется, как прежде.

Она снова замолчала. Молчал и я, обдумывая ее слова. Это не было отказом, но не было и долгожданного согласия.

Я уже нисколько не сомневался, что она до сих пор искренне любит меня. Это было видно по всему. Но тогда почему она пытается отказаться от своего кусочка счастья?

Мне кажется, я догадался. Глупышка, она пыталась защитить меня от самой себя! Похоже, после больницы она утратила веру в свои силы.

Зато я чувствовал огромный подъем, и мне тогда казалось, что только вместе мы сможем преодолеть все. И ее болезнь тоже».

«Я взял ее за руку (еще со времен детских игр никогда не позволял себе большей вольности) и сказал то, что она, похоже, ожидала от меня услышать. Я сказал, наконец, вслух то, о чем уже давно мысленно кричал любимой.

Я сказал, что быть с ней рядом – для меня большое счастье, и буду за это сражаться хоть со всем миром. Если надо, брошу все, стану лучшим врачом, и буду лечить ее новейшими методами, которые придумаю.

Я готов преодолеть все трудности во имя нашей любви. Это мой выбор, и мне некого будет упрекнуть за него, даже в мыслях.

Она улыбнулась мне, и я понял, что отныне и навсегда мы с моей Людочкой – единое целое…

Она позвала маму и сказала, что хочет одеться и встать с постели. Я знал, что после двух месяцев обострения болезни, подняться с постели – для нее подвиг. И когда она вошла в комнату и присела рядом, я положил перед ней листочек с только что написанным четверостишием:

Борись с течением судьбы,Спорь с ветром, дующим навстречу.И пусть так жить труднее, а не легче —Нам не дается счастье без борьбы!

Людочка прочла, благодарно улыбнулась, незаметно пожала мне руку и убрала листок в кармашек платья. Я давно не видел ее в таком прекрасном расположении духа. Мы отметили нашу помолвку вместе с ее мамой и сестрой.

Мы объявили, что оформим наши отношения через три месяца, когда я окончу третий курс и покину казарму. С того дня моя любимая, моя невеста стремительно пошла на поправку».

«С того же дня дома для меня настали не лучшие времена.

Когда сообщил родителям о нашем решении, вместо общепринятых поздравлений на меня мгновенно обрушился шквал меркантильных соображений и несостоятельных упреков.

А знаю ли я, что она больна? А где мы будем жить? А хватит ли моей стипендии, чтобы содержать больную жену?

– Да, знаю. Но откуда о болезни Людочки знаете вы? Ведь я ничего вам об этом не говорил, и никому другому… Жить будем либо в семейном общежитии училища, либо у нее дома. Там, где Людочке будет удобнее… Возможно, мне придется подрабатывать. Я к этому готов. Я вообще готов ко всему, – ответил тогда родителям.

Но никакие доводы они не принимали. У них было свое мнение, которое они считали единственно верным и незыблемым. А мои самые светлые чувства – моя большая любовь к Людочке, с которой дружил с детских лет и которую вот уже столько лет любил больше всего на свете – воспринималась родителями не иначе, как моя блажь, не более.

И я перестал бывать дома».

«До сих пор мы не говорили с Людочкой о ее болезни. Она не рассказывала, а я стеснялся спросить. Но эта болезнь была загадкой, которую предстояло разрешить.

Людочка не испытывала болей, она не менялась ни внешне, ни интеллектуально. Но в период обострения болезни, временами ее охватывала такая слабость, что она буквально проваливалась в сон.