– Что вы здесь делаете? – спросила она, гневно отирая ладонью слезы. Следовало бы догадаться, что он пренебрежет словами доктора о ее нежелании видеть его, со злостью подумала она. Единственные желания, уважаемые Морганом Стоуном, – его собственные.
– Я должен был увидеть вас. Увидеть, как вы. Убедиться, не нужно ли вам чего… – Губы его сжались в тонкую, кривую, напряженную белую линию.
– Да, кое-что мне нужно – моего ребенка, живого и здорового. – Она как бы выплюнула в него эти слова с испепеляющим презрением, рожденным болью, пригвоздившей ее к кровати. – Вы это можете мне обеспечить, мистер Стоун, или же придется вам признать, что существует и то, чего ваши бесценные денежки во веки веков не купят, – например, любовь?
Большие твердые скулы его болезненного, серого, похожего на маску лица темно побагровели – клеймо позора, злобно подумала она. И все же он нес это клеймо с неким разбитым вдребезги достоинством, не уклоняясь от безмолвного обвинения в ее взгляде, и сострадание в его глазах заставило ее съежиться от лавины чувств. Для нее, слабой, уязвимой, сострадание это было еще труднее вынести, чем презрение.
– Нет, не могу.
– Так зачем вы здесь? Ребенок мой умер, а меня как будто вспороли тупыми ножами. Что вы надеетесь услышать? Достаточно ли этой кары за то, что я посмела просто существовать на одной планете с вашим милым сыночком, не говоря уж о том, чтобы завязать с ним какие-нибудь отношения? – Клодия видела, как под проросшей за ночь седоватой щетиной перекатываются у него желваки, и наконец он в полной мере испил ее едкую ненависть. Его утомленные глаза были полны глубокой муки, но она отказалась замечать ее, и наконец он, запинаясь, проговорил:
– Боже мой, нет… это был несчастный случай, Клодия. Ведь не можете же вы подумать, будто я хотел, чтобы случилось такое…
– Ах не могу? – издевалась она. – Или это не решает одну из ваших проблем, причем весьма легко? Одной позорной семейной тайной меньше. Одним паразитом, присосавшимся к стоуновскому богатству, меньше. Конечно, поблагодарит ли вас Марк за то, что вы убили родного внука, дабы помешать ему жениться на мне, – совсем другой вопрос!
Его синие глаза поблекли от потрясения, и она почувствовала себя виноватой – самую малость. Но он этого и заслуживает, с искаженной горем логичностью сказала она себе. Морган Стоун попрекал ее ветреностью, хотя на самом деле она была совсем, полностью верна Крису, даже если не всегда была убеждена, что он ей настолько же верен. В общем-то, останься Крис живым, они бы стали мужем и женой после пышного венчания, какое Крис предполагал устроить. А теперь Крис уже не чувствовал боли, навеки лишенный отцовства, которое только начал предвкушать в последние недели жизни.
– И это вы собираетесь рассказать Марку? – спросил Морган Стоун голосом гулким и таким же опустошенным, какой она ощущала и самое себя.
– Но ведь это правда? – спросила она ледяным тоном. – Вы меня толкнули… я упала – и потеряла ребенка. Вы убили моего ребенка! – Она испытывала нужду обвинить кого-нибудь кроме себя – нужду отчаянную, необходимую, чтобы выжить.
– Клодия, прошу вас…
– Ах, не беспокойтесь! – исступленно зарыдала она. – Можете не просить. Я ему не скажу. И если у вас остались хоть какие-то чувства к вашему сыну, то не скажете и вы. По-вашему, я хочу нанести ему такой удар? Хочу, чтобы он до конца дней своих нес это сокрушающее бремя – зная, что вы сделали из-за нашей с ним дружбы?
Клодия не хотела нанести Марку удар. Единственный, кто должен страдать, кто обязан страдать, – тот, чье высокомерное презрение погубило ее ребенка.
– Клодия… я… – Он замолчал, издал нечленораздельный звук и беспомощно задвигал худощавыми руками. При всей своей свирепой выдержке он выглядел… потерянным. И внезапно она ощутила ужасающий прилив нежеланного сопереживания, разделенную боязнь, самую изначальную у родителей, – боязнь потерять ребенка, все равно, младенца или взрослого. Но нет, нет, она с ним ничего не разделит, ничего к нему не почувствует… надо прогнать его… сейчас же… прежде, чем она еще более смягчится…
– А ну убирайтесь. Я чувствую себя оскверненной одним тем, что вы – в одной комнате со мной, – сказала она без всякого выражения, неожиданно безжизненным голосом. – А про нас с Марком не беспокойтесь. Мы не поженимся. Об этом и вопроса не было – я бы вам это сразу сказала, если бы вы не вломились, как громила из трущоб, да не пустились бы хамить. Сказала бы я вам и то, что он на неделю уехал с друзьями и до воскресенья не вернется…
Морган Стоун сделал резкое движение, и на случай, если оно было вызвано торжеством и облегчением, она решилась на обдуманный, завершающий выпад:
– Так что, как видите, не было терпенья – внук пропал[2]. Может быть, когда-нибудь я и обрадуюсь, что не родила на свет еще одного ребенка ваших кровей. А теперь мне совершенно все равно, если я ни вас, ни вашего сына больше никогда не увижу.
Глава 2
Клодия посмотрела в мутные глаза знаменитой рок-звезды и постаралась соврать ей как можно естественнее:
– Я уверена, что ничего такого нет. Горничная, должно быть, неверно поняла совершенно безобидный жест вашего супруга. Она была расстроена, сознавала, что находится где не следует, ну и ляпнула первое, что пришло в голову, лишь бы отвлечь внимание…
– Во всяком случае, сказать этакое – паскудство. Таких безмозглых сучонок не следует принимать на службу в гостиницу. Если вы ее не уволите, я поговорю со старшим администратором. Уж он-то, будьте уверены, меня послушается…
– Ну, разумеется, девицу уволят, – не моргнув глазом соврала Клодия и при этом старалась не морщиться от сквернословия звезды. Но это было еще деликатно по сравнению с ее первым взрывом, сочетанием слез, ярости и, как догадывалась Клодия, опасной смеси алкоголя и переутомления. Элайза Митчелл завершала последний этап кругосветного турне, начавшегося в ее родной Англии, и напряжение, бесспорно, на ней сказывалось. С одной стороны, Клодия сочувствовала гневу знаменитой гостьи, порожденному изменой, но в глубине души считала, что гнев этот вымещен не на ком следует, и не хотела, чтобы явная супружеская вражда повредила ни в чем не повинной и работящей девушке.
Чтобы окончательно загладить инцидент, потребовалось еще двадцать минут, и когда Клодия вышла из номера люкс в коридор шестнадцатого этажа, то почувствовала некоторую усталость. Гостиничный охранник при ее появлении ухмыльнулся. Скандал начался на его глазах, и он позвонил в дирекцию охраны, оберегая несчастную горничную от града гостиничного инвентаря, обрушившегося на ее голову.