Читать интересную книгу Последний переулок - Лазарь Карелин

- Я к Рему Степановичу, - сказал Геннадий. Раз она на него смотрит, и он на нее смотрел. Вот она, Анна Лунина, не на экране, а живая, хоть рукой дотронься.

- Как прикажете доложить?

- Геннадий Сторожев.

Хоть рукой дотронься... Но еще дальше была она от него, чем там, в экране телевизора. Там она была для всех и для него тоже, здесь она была только для своего Рема Степановича. Женщины умеют, о, они умеют из тысяч неприметностей указать всем окружающим дистанцию, поведать всем присутствующим, кто ее избранник здесь, а порой и кто ее хозяин. "Как доложить?!" Она играла сейчас роль покорной, исполнительной, преданной хозяину этого дома женщины. Но она и гневалась, что им мешают, вот она примчалась, а им мешают. Какой-то бродяга завладел вниманием Рема, какой-то парень с улицы явился.

- Какой-то Геннадий Сторожев в расстегнутой до пупа рубахе! - крикнула она в глубину дома, в отворенную в кухню дверь.

- Впусти! - из глубины, из своего кабинета отозвался Рем Степанович.

- Велено впустить, прошу. - Что-то она расслышала в одном-единственном этом слове (доверие, приятельство?), но вот уже и исчезла сердитая морщинка между бровями. Ее повелитель нуждался в этом Геннадии Сторожеве, его следовало принять поласковее.

- Что будете пить, покуда джентльмены решают там свои вопросы? - Она кивнула на дверь в кабинет, досадливо поморщилась. Она играла, все время играла, громадный будто встал перед Сторожевым экран телевизора, в котором сейчас двигалась, говорила, "жила" его любимая актриса Анна Лунина. Но в том-то и дело, что - жила. А она играла. И тот же изумительно правдивый голос, и те же все ее маленькие хитрости - их актеры называют приспособлениями, - чтобы расположить к себе, чтобы повести за собой, чтобы ей верили, верили всякому ее жесту, слову, гримаске этой встревоженных губ. А чему тут не верить? Тут все по правде. Это не роль, это - жизнь, уважаемая актриса. Это такой сценарий, по которому тебе еще слезы лить.

- Что рассматриваете? Вспомнили по экрану?

- Да, я очень люблю вас. Любил...

- Увидели в жизни и сразу же разлюбили? Я пью виски со льдом. Хотите? Она уселась на высокий стул перед баром, не заботясь, что юбка у нее уж очень высоко поднялась. - Ноги у нее были что надо. Все у нее было что надо. Да она и знала про это.

- Я сегодня с пива начинал, - сказал Геннадий, устало прикрыв ладонью глаза. - Пиво на пиво.

- Садитесь рядом. Вот вам банка с пивом. Открыть?

- Да умею я, умею! - Он взял банку, рванул чеку, яростно повел глазами, куда бы метнуть эту гранату.

- Чего вы злитесь? Вы - кто?

- Жэковский тут слесарь и электрик.

- Так Рем Степанович задумал какой-то ремонт? - радостно спросила она. - И все заботы?!

- Про ремонт он мне ничего не говорил.

- Да, какой уж ремонт... А чего вы злитесь?

- На себя, не на вас.

- Еще бы недоставало! Так, стало быть, любили и... разлюбили?

Она близко глядела на него, а он изо всех сил, а ведь неробок был с женщинами, выдерживал ее взгляд, дивясь, что глаза у нее не карие, а фиолетовые, да, фиолетовые с карими точечками - с ума сойти, какие глаза.

- Рем Степанович рассказывал мне, что родился в этом вашем Последнем переулке. А вы?

- Я - тоже.

- Так и подумала. Не родня ли ему?

- Нет.

- Что-то у вас есть общее. Переулочек-то ваш с лихой славой. Отчаянные вы все тут парнишечки. Ну что уставился? Не твоя я, его я.

- Понял, могла бы и не расшифровывать.

А все-таки они были равно молоды, это их объединяло, делало их ну, что ли, союзниками в том всеобщем заговоре молодых против старых, о котором никто не говорит, его как бы нет и в природе, но он - есть.

- Седой - да, много лет - да. Все так. Но я люблю его, мальчик. И он, седой этот, грузный этот человек, он дюжину молодых за пояс заткнет, целую дюжину.

- Понял, не кричи.

- Разве я кричу? Ах, я кричу! Да, пожалуй... О чем, о чем они там шепчутся?! Что тут происходит, Гена?! - Она перешла на шепот, но вот теперь она и стала кричать.

- Откуда мне знать? Я тут у него первый раз в жизни. А ты сама его спроси. Кто он тебе? Дружок на недельку?

- Мальчик, не заступайте черту. Да застегнись ты хоть на одну пуговицу. Тоже мне Ален Делон!

Бесшумно раздвинулись створки двери, и в кухню, будто подтолкнули его, выскочил Белкин, запнувшись в своей пробежке. Восхищенно, молитвенно воззрился он на женщину, ожили его блеклые глазки, подобралось, сколь возможно, одутловатое, с натеками щек лицо.

- Красавица... красавица, - бормотал он, - глазам больно глядеть...

- Аня, налей товарищу, - входя, сказал Рем Степанович. - Он был хмур, тер ладонью лоб, щеки. - И мне чуть-чуть плесни виски. Ты что будешь пить, Олег? - Рем Степанович растер лицо, согнал с него хмурость.

- Сибирскую, если есть. В ней помене воды, поболе забвения.

- Что делает с человеком перепуг. - Рем Степанович зашел за стойку, стал отыскивать в рядах бутылок "Сибирскую" водку. Нашел, сам начал наливать. - Столько? Больше?

- Будет, руки трясутся, расплескать страшусь.

- На и не страшись. Пей, Олег. Как ты вырядился? Ты не подумай, Аня. У него элегантнейшие имеются костюмы. И вообще, франт и ухажер. Но вот, гляжу, потянуло к наипростейшей простоте.

- Не надо меня поднимать, Рем Степанович, - вдруг построжал лицом Белкин. - Да, опускаюсь, опускаюсь, сам вижу. Как погнали из министерства, стал опускаться.

- Да ты вроде обиделся?

- Сам вижу. Страшно мне. Поэтому мытьем стаканов занимаюсь в павильоне "Соки", а скоро...

- Хватит! - прикрикнул Кочергин. Глаза у него вспыхнули, выстрелили яростью.

Белкин сжался, отвернулся от этих глаз, стал жадно глотать из фужера, привычно таясь, отгораживаясь, как пьют в подворотнях.

- Милый, что с тобой? - Таких глаз, какие сейчас были у Анны Луниной, на экране, в самом-рассамом крупном ее плане, Геннадий никогда не видел. Таких, испугавшихся за другого, преданных, недоумевающих, вдруг чего-то устрашившихся. Кончилась игра, забыла актриса, что она актриса.

- Геннадий, пойдешь с Белкиным, тут недалеко. - Рем Степанович отгородился от глаз Ани, хлебнув из бокала. - Он тебя к одному человечку отведет, а по дороге проинструктирует. Записочку тебе надо будет передать. Только и всего. И назад. Идите, братцы, ступайте. Олег, чтобы больше никаких сюда звонков. Этот дом - это мое прибежище, я тут дух перевожу, я тут вот с Аней встречаюсь, книжки почитываю. Понятно объясняю? Если что, свяжешься с Геннадием, запиши его телефон. Идите!

- Идем, идем! - Белкин допил, глянул, чем бы закусить, но отверг протянутый ему Аней крекер, навис было рукой над тарелкой с соломкой для пива, но и эту закуску отверг, видно, страшась, что воздействие выпитого от жевания ослабнет. Пробежечкой, пробежечкой устремился он к выходу, трепетно вслушиваясь в себя, радуясь наплывающему на мозг туманцу.

Когда затворял за собой дверь, Геннадий услышал плачущий голос Ани, правдивый ее голос, требующий сейчас ответной правды:

- Милый, что с тобой, что с тобой, что с тобой?

Щелкнули замки, заглушив ответ Рема Степановича. Наверняка бодрые какие-нибудь слова, мужественные.

5

Шагать рядом с этим семенящим человеком было трудно. Еще трудней было все время молчать, а Белкин не желал разговаривать, оберегая свой туманец, замерло его перепуганное, потекшее, с трясущимися щеками лицо. Не повернуть ли к дому? Не наплевать ли на эту работенку - уж больно какую-то выгодную, какую-то легкую? Ничего не стоило взять да и повернуть домой, а деньги эти, восемь этих четвертных - Геннадий притронулся к карману, и бумажки хрустнули, - а их немедленно же вернуть Кочергину. Мол, раздумал, недосуг. И вообще, ну вас с вашими секретами. Ничего не стоило так поступить, даже рванулся было, подался плечами, чтобы повернуть назад. Но не повернул. Там, в доме у Кочергина, появилась Анна Лунина. Все усложнилось теперь из-за этой женщины. В ушах не отжил еще звук ее голоса, слова эти остановились, не уходили: "Милый, что с тобой, что с тобой?.." А с тобой, Аня? Как ты там очутилась, скажи? Зачем это тебе?

А этот Рем Степанович, он берет от жизни все самое лучшее. Не промах мужичок. Какая мебель, какие ящики. Спросить бы, почем платил за них. А за Аню?

- Кто он у вас все-таки? - спросил Геннадий Белкина, и тот понял вопрос, мигом отозвался, да так горячо вдруг заговорил, будто этот же вопрос в нем самом давно стучал в виски:

- Он у нас ого-го еще! Он не погорел, как я. Нет! Этого с ним не случится. Связи у мужика крепче морских канатов. Голова! Личность! А как держится? Ну, крупные неприятности у него, у всякого бывает. Но как держится. С бабой вот времечко решил провести на вершине проснувшегося вулкана. Это так не всякий сумеет, иной бы запаниковал. Наши, среди наших, его Батей зовут. Батя! Одна надежда на него! - Губы у Белкина, покуда он выкрикивал все это, мелко тряслись. Пришлось ему даже пальцами попридержать их, но и пальцы затряслись.

- Выручит, стало быть? - спросил Геннадий. Он не мог приноровиться к пробежке Белкина. То обгонял его, то отставал, настигая широким шагом.