Барбары дача. А Хельга… – тут голос Джорджа дрогнул, гость невзначай бросил осторожный взгляд на Диму. – Собрала всех… Это нас и спасло от взрыва.
Ирен шмыгнула носом, задумчиво отправляя вилку с картошкой в рот:
– Просто хотели мяса пожарить!
Джордж продолжал: за минуту до взрыва синерговизор взорвался тревожной новостью о войне. Затем экран погас. Потом была вспышка:
– Много вас, было? – спросил Дима.
Вдруг Мэгги затряслась и посмотрела на картошку, будто в жёлтой дымящей горке увидала чудищ. Барбара в очередной раз прижала девушку за плечо. Джордж и Ирен резко потеряли аппетит. Компания за столом превратилась в молчаливые камни на берегу. Дима не знал, как спросить про Олю при Кате, а Катя ссутулилась вместе со всеми. Вдруг Джордж встал:
– У вас есть курить? Давид… М-м-м… Пойдём на улицу.
Джордж достал вайп из кармана и, не нарушая молчание женщин, пересёк кухню. Дима последовал за толстяком. На пороге Джордж прошёл несколько шагов, затянулся дымом из коробочки и посмотрел в небо:
– Вы простите. Мэгги видела, и при ней нельзя говорить.
Дима обратил внимание на левое запястье Джорджа, где вместо браслета краснела кожа, будто силиконовую ленту отодрали с волосами. Драли так, что ногти оставили глубокие кровавые следы:
– Говорить что?
– Вы ведь с Хельгой были женаты… Не знаю, интересна ли вам судьба…
– Да, говори! Она осталась там?
Джордж тяжело вздохнул:
– Да… Осталась…
– Что случилось?
Джордж выдержал паузу:
– После взрыва мы собрались и ждали. Мы надеялись, что по браслетам нас найдут. Придут полиция или солдаты…
– И?
– И они пришли! Только это были не солдаты. Это были дезертиры… Из какой-то части, не знаю. Мы потом поняли это, когда за ними приехал патруль, и началась стрельба.
– Что с Хельгой?
– Это были звери! Под кайфом… Без стопов! Нас избили… Её… Их было много. А она одна… И там Хедгар. Он пытался её защитить и его заставили смотреть, – Джордж на секунду замолк, затем поморщился. – Вам, наверное, неприятно, это слышать. Не чужие люди были…
Диму пробрала дрожь:
– Так всё плохо?
– Да…
Дима представил, как взвод солдат набрасывается на беззащитную Олю и стаскивает с неё одежду. И муки Хедгара – чужого человека, уведшего жену, но всё же за соперника пробрала дикая ярость, оттого что он мучился, видя, как истязают его же женщину.
Дима остолбенел. Джордж продолжал шептать:
– Мэгги пряталась и слышала. У неё после этого… – он покрутил у виска.
– Долго? – процедил сквозь зубы Дима. – Долго она мучилась?
– Несколько часов. Не знаю… Я уже ничего не знаю и хочу забыть…
Джордж почесал раны от браслета:
– А труп?
– Мэгги видела. Мозги… И Хедгара тоже. Их обоих… – Джордж тяжело задышал и посмотрел вдаль, словно в соснах искал успокоение. – До девушки тоже добрались. Но тогда уже приехал патруль и стали стрелять, а мы выбежали. В лесу нас ждали Ирен с Барбарой. Прятались…
– Вы одни, кто спаслись?
– Да. – Джордж посмотрел на ободранное запястье. – Спаслись? Скажите! Вот кто мог подумать, что у этих тварей будут навигаторы? Они же нашли нас по браслетам! – Джордж жаловался в пустоту, разговаривая с самим собой.
– Вы, все сорвали браслеты?
– Да, иначе нас нашли бы! Это нас и спасло!
Дима с потрясением ощутил спиной стену. Смерть Оли въелась и тенью закрыла снежное великолепие. Пронзил укол сожаления, хотя жена всю жизнь была холодна и далека. Настолько, что семейная жизнь канула как камешек, пролетевший у уха; и спустя месяц Дима думал, что забыл Олю как ошибку. Но чудовищные мучения, рожи опьянённых дезертиров, разрывающих платье, терзающих знакомое тело. Нет. Оля заслужила многое, но не смерть как поруганное животное, подписавшее себе приговор:
– Вы уйдёте завтра. У нас мало продуктов.
– Я знаю. У меня есть домик у реки, мы шли туда.
– Пожелаю вам удачи!
Гость поморщился:
– Теперь я знаю, что могу рассчитывать только на себя. Почему вы не надели? Почему вы Хельгу не остановили? Почему так всё?!
– Это я у вас должен спросить! Зачем надели вы?!
Джордж не находил ответов:
– Будь прокляты эти браслеты! И теперь без них, я защищу сам то, что дорого! Только в это могу верить… А вы?
– А мы? – Дима сжал цевьё и указал на лес. – Что нам осталось? Жить и надеяться на благоразумие. Здесь, в тишине…