Следует отметить, что викинги, поначалу отнёсшиеся к монаху настороженно и с некоторым презрением, через пару месяцев поняли, что добродушный толстяк Целестин — человек совершенно незаменимый. Его умение быстро вылечить гноящуюся рану, вправить вывих, сбить жар да и незаурядные художественные способности заставили-таки высокомерных к чужакам норманнов невольно зауважать служителя доброго бога.
Как-то раз, месяцев через восемь после пленения, тонкая душа Целестина-художника не выдержала того, что над кораблём, на котором он путешествует, полощется обычный белый (если быть точным — серый) парус без всяких приятных глазу и возвышающих дух изображений. И вот после набега на мавританский городок невдалеке от Малаги в руки дружины Эльгара помимо прочей добычи попали кувшины с красками. Хёмунд — тот самый громила, что нашёл отца Целестина на сицилийской галере, — будучи уверен, что в кувшине вино, опрокинул содержимое себе в рот, после чего его борода надолго приобрела мерзкий, фиолетовый с просинью, цвет, а сам он долго плевался и кричал о том, что этих негодяев мавров надо перебить всех до единого за такие шуточки. Отец Целестин сразу смекнул, что к чему, и уговорил Эльгара пристать на пару дней у какого-нибудь пустынного берега. Ярл вначале ничего не понял и даже слушать о стоянке не желал, но где лестью, а где обманом монах выговорил три дня. Дракар пристал к скалистому бережку в Бискайском заливе, парус был снят, выстиран в морской воде, высушен, и святой отец принялся за работу. Предварительно Целестин выяснил у Эльгара, что тот хочет видеть на своём парусе. Ярл заявил, что символ его рода — красный змей. Художник только плечами пожал — ну что с варвара возьмёшь! Ладно, будет ему змей. Нет ведь что-нибудь благочестивое изобразить…
И вот на третий день над кораблём ярла Эльгара поднялся парус, и викинги открыли рты от изумления: ярко-красный, словно живой, дракон в лучах восходящего солнца казался до ужаса настоящим.
В тот день отец Целестин получил на ужин тройную порцию и мешочек с арабскими золотыми динариями, каковые его волновали гораздо меньше, чем громадный окорок. Кроме того, расположение дружины к блудному сыну Святой Матери-Церкви возросло настолько, насколько суровый воин может быть расположен к фантазёру живописцу. Сосредоточенно обгладывая кость, отец Целестин напряжённо думал, что бы ещё такое разрисовать. Разве что сам корабль…
Эх, хоть они и язычники, эти норманны, но вообще-то парни неплохие… И совсем не такие чудовища, какими хотят казаться….
Они были в виду берегов Фрисландии, когда пришёл тот чёрный для дружины Эльгара день. На горизонте показались три корабля, которые приближались с быстротой гигантских птиц, — то были даны, и вёл их один из четырёх братьев клана Скёльдунгов — тех, что попытались оспорить у сыновей первого короля Дании Годфрида трон. Эти самозванцы после побега из своей страны получили у императора Франкии большие ленные владения во Фрисландии, но в то же время не брезговали и пиратством у своих берегов. Три их корабля да полторы сотни мечей против двух кораблей Эльгара и едва шести десятков мечей его дружины… Отец Целестин понял, что вот тут-то и настал конец его странствиям, потому что выходов из этого положения было два: один — сразу на Небеса, а другой — в рабство к датчанам, славившимся своим бесчеловечным отношением к пленникам. Об этом монах успел услышать не одну байку от своих спутников-норманнов. Но одно дело — слушать на ночь страшные сказки, а совсем другое — видеть, как они начинают превращаться в реальность. И одно дело — рассуждать за крепкими стенами Константинополя о том, что все северные варвары — даны, свей, норманны или какие иные — суть разбойники и головорезы, наказание Божие и исчадия ада, а другое — знать людей целый год, делить с ними все опасности трудного пути и повстречать вдруг их смертельного врага…
Эльгар приказал драться до последнего.
Корабли сблизились — на норвежских дракарах не хватало гребцов, а датчане почти всех посадили на вёсла. Парус, расписанный отцом Целестином, безжизненно висел — ветра не было. Вот уже слышно молодецкое уханье данов и можно разглядеть их лица. Взлетели в воздух абордажные крючья — десятки крюков, привязанных к верёвкам. Норвежцы не успевали их перерубать, да и невозможно это было — уж очень их много. Безмолвная серая даль Северного моря огласилась боевыми кличами, и на палубы кораблей Эльгара хлынул поток вопящих и размахивающих короткими мечами данов. Отец Целестин решил не прятаться, как в прошлый раз, а, призвав, по своему обыкновению, на помощь всех святых, выхватил подаренный ярлом Эльгаром меч, с которым небезуспешно упражнялся вот уже целый год, вспоминая то, чему научился в восточных странствиях, и приобретая новое…
Звон железа окружал его повсюду. Несмотря на внушительные объёмы, монах действовал весьма ловко и даже зарубил пару шальных датчан, решивших, что эта бочка с салом станет лёгкой добычей. Ну увернётся отец Целестин раз, ну другой, ну третий, так ведь рано или поздно…
Спаси нас всех Пресвятая Дева Мария!
Уже убили Хёмунда — датчанин рассёк ему лоб. Отец Целестин успел подумать, что синяя краска с его роскошной бороды так и не успела отойти; мертвы уже десятки своих и ещё больше датчан; норвежцев оттеснили на корму корабля, где они встали спина к спине — ощетинившаяся железом кучка смертников, знающих, что пощады не будет, даже если они сами бросят оружие. И отец Целестин тоже среди них — ох и везёт ему сегодня! И к чему бы это?
Похоже, что Господь Бог и все святые всё-таки вняли молитвам монаха, ибо норвежцы вовсе не заметили, а даны поздновато спохватились, когда с севера вдруг явились пять кораблей, один к одному похожих на дракары Эльгара. Бежать даны уже б не успели, и, как истинные викинги, они приняли бой, но на сей раз, столкнувшись с превосходящей силой, были смяты и в панике отступали на свои корабли. Отец Целестин расслышал возглас своего ярла:
— Торин! Сам Один привёл тебя сюда!
Этим самым Торином, видимо, и был норманн среднего роста, русоволосый и, ясное дело, с бородой, довольно аккуратно, на взгляд отца Целестина, подстриженной. Он в ответ приветственно поднял меч и спустя мгновение невероятной силы ударом вышвырнул одного из данов за борт.
— Наша взяла! — заорал над ухом монаха кто-то из дружинников, и отец Целестин, видя, что непосредственная опасность ему больше не угрожает, сделал вполне естественную для святого отшельника вещь: выронив из руки окровавленный меч, он грохнулся на колени и стал истово молиться, да так, что не видел и не слышал ничего вокруг.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});