– Здорово! – сказал Диакеза. – Хорошо, что без слов. Все равно ее никто не понял бы, фепелявую ворлону.
Маринка заплакала, Алешка дал Диакезе в лоб. Директор вызвал маму.
Мама поняла, что разговаривать с ним было бесполезно.
– Я настаиваю, чтобы вы дали правильную оценку поступку вашего сына и строго наказали его.
– Я уже дала оценку, – ответила мама.
– Что ж, я рад…
– И похвалила его.
– Вы отдаете отчет своим словам? – вспыхнул и взорвался директор. – Я поставлю вопрос об исключении вашего сына из школы. Вы знаете, кого он побил? Это сын нашего спонсора!
– Плохо наше дело, – притворно вздохнула мама. И дальше стала говорить еще жалобнее: – Где уж Алешке с ним равняться. У него-то отец простой чиновник. Всего-то полковник полиции. Начальник отдела Интерпола. Правда, сам президент дважды вручал ему ордена и приглашал на дачу, но какое это теперь имеет значение? Где уж нам… До свидания. Я сегодня же напишу заявление с просьбой отчислить моего сына Алексея из вашей школы. Придется ему в Англии учиться.
Директор побледнел и открыл рот. Мама встала и грустно вышла из кабинета. А Бонифаций сказал директору из своего угла:
– Так вы скоро останетесь без учеников. – Помолчал. – И без учителей.
– Я извинюсь! – вскочил директор. – Я ее догоню!
– Вы лучше телеграмму дайте.
Бонифаций, он очень смелый. И сердитый. Он даже нам всем раздает, если надо, подзатыльники. Но пусть только попробует тронуть нас кто-нибудь посторонний. Он тут же становится грозным львом. Недаром его Бонифацием прозвали. Ну, еще и из-за прически. Такая вся в мягких кудряшках, будто над копной сена ураган промчался.
В общем, глупая, но поучительная история. Которая в тот же день получила продолжение. Еще более глупое и поучительное.
Вечером Алешка и дядя Федор занимались с его машиной. И тут кто-то подошел сзади и схватил Алешку за ухо. Это был (или была?) Скарлатина.
– Если ты, щенок, – прошипел он (или она?), – еще раз подойдешь к Шурику, я оторву тебе оба уха. Врубился?
– Не надо, – спокойно сказал дядя Федор. – Что с мальцом воевать? Он еще молодой, ухи быстро отрастут. Вы лучше его бате уши оторвите. Вон, как раз он подъехал.
У нашего подъезда остановился папин навороченный служебный джип. Из него вышли папа и еще один офицер, оба в камуфляжной форме. Папа что-то сказал своему сотруднику, и тот отдал честь и уехал.
– А где он? – вдруг спросил дядя Федор. – Куда Скарлатина делся? – И даже заглянул под машину.
Алешка посмотрел по сторонам, потом на асфальт:
– Даже лужи от него не осталось.
Эх, если бы у всех нормальных детей были бы в папах полковники полиции!
Но это еще не все. Мы уже собирались пить чай, как кто-то позвонил в дверь. Алешка открыл. Это приперся Диакеза.
– Я это… Как его… Извиняюсь.
– «Извиняюсь», так не говорят, – поправила его мама. Она на всякий случай возникла в прихожей. – Самому себя извинить нельзя, тебя должны извинить другие. Те, кого ты обидел.
– И вообще, – сказал Алешка. – Ты не по адресу. Иди к Серегиным. – И захлопнул дверь.
С этого дня очень многое изменилось.
Диакеза почему-то стал подлизываться к Маринке. Даже пригласил ее в гости.
– Я к чужим людям, – сухо ответила она, – в гости не хожу.
– Да, – обидчиво проныл Диакеза, – к Оболенским-то ходишь.
– Мы ей не чужие, – сказал Алешка.
Но Диакеза не отставал. Он тоже начал таскать из буфета булочки и сникерсы и ухаживать ими за Маринкой. Маринка посоветовалась с Алешкой и сказала Диакезе:
– Ладно, я тебя прощаю. Хочешь со мной дружить – таскай сосиски.
А дядя Федор уже начал ворчать:
– Я энти сосиски уже в морозилку кладу. Мы с ними не справляемся.
А еще через некоторое время Диакеза стал напрашиваться в гости к Серегиным.
– Я очень геологию полюбил, – ляпнул он. – Всякие ископаемые. И месторождения.
– Любил бы он их где-нибудь в другом месте, – пожаловался мне Алешка. – Что-то тут, Дим, очень подозрительное.
Да, я вспомнил. Этого квартирного жулика Шмагина все-таки поймали. Но толку от него не добились.
Сначала он отвирался, что в квартире Серегиных вообще не был.
Ему предъявили доказательства: на его отмычках экспертами была обнаружена смазка от замка Серегиных. Провели опознание по голосу. Собрали несколько человек, и они все орали: «Молчи, а то укушу!» Маринка безошибочно указала на голос Шмагина.
– Ну, был я на этой фатере, был. Но, однако, ничего в ей не брал. Нечего в ей брать. Пустая фатера. Одне книжки да фотки на голых стенах.
– А зачем же проник в нее?
– По ошибке, гражданин следователь. Ошибился адресом. Фатера та, а нумер дома совсем другой.
– Так, Шмагин, хватит дурачком прикидываться. «Фатера», «нумер», «ошибился»! А сам на компьютере отмычки подбираешь, замки сканируешь, прослушки ставишь. Ведь ты в своем деле профессор, а под дворника косишь.
– Ваша правда. Я ведь артист. Вор должен быть артистом. Иначе это не вор, а шмакодявка.
– Кто тебя навел на эту квартиру?
– Сам на нее вышел. Понаблюдал, информацию собрал. Сделал расклад: жильцы недавно въехали, значит, вещи еще не все разобрали. Зашел, пару чемоданов взял, пару коробок под мышки, компьютер в зубы – и пошел. Другое дело геологи. Где геологи, там золотишко. Они ведь как? Они ведь так: нашли месторождение, чайную ложку – государству, чайную чашку в свой карман.
– По себе-то не надо судить, Шмагин.
– А я не только по себе. Вот вы, законники…
– Тут ты угадал. Я одного задержал – в СИЗО его упрятал, а второго – себе на дачу, огород копать. Ну хватит, будешь говорить? Или на дачу поедем?
– А я все сказал.
– Куклу зачем унес?
– Да со зла. Столько возился, а взять нечего. Хотел еще окна побить, да постеснялся, зима ведь.
И больше от него ничего не добились.
Это нам все папа рассказал. Он, когда можно, иногда нам про свои дела рассказывает. Но, я думаю, не для нашего интереса, а для своего. Он все эти штуки вслух проговаривает в домашней обстановке, в окружении благодарных слушателей, и у него решение появляется. Особенно когда Алешка ему подсказывает.
– Тут странная вещь получается, – папа задумчиво помешивал чай в стакане, забыв положить сахар. – Мы решили выпустить его под подписку. – Алешка заботливо положил ему сахар в стакан. – Преступление, по сути, не серьезное. Попытка кражи. Да и то – недоказанная. Установили бы за ним наблюдение и вышли бы на заказчика. – Папа все крутил ложечкой в стакане. Я тоже ему сахара добавил. – А Шмагин вдруг уперся: не пойду на волю, и все! Должен, говорит, получить наказание как честный человек.
– Пап, – сказал Алешка и еще подсыпал сахара, – этот честный человек боится из тюрьмы выйти. Ему на свободе ухи оторвут.
– Я тоже так думаю, – вздохнул папа и наконец положил в свой стакан сахар. – Люблю послаще, – сказал он. Отхлебнул и вытаращил глаза: – А это что?
Когда мы ложились спать, Алешка мне шепнул:
– А знаешь, Дим, почему этот Шмага боится своих наводчиков? У Серегиных он искал что-то очень-очень дорогое. И они могут подумать, что он нашел это дорогое, а от них спрятал. Для себя лично.
– Понятно, – вздохнул я. Мне и без этого «дорогого-дорогого» проблем хватало.
Глава IV
«Сим-Сим, открой дверь!»
А время шло. Новый год приближался. Все как-то менялось в его преддверии. Не менялись только «трояки» и проблемы. Они мешали друг другу. Помимо оценок, мне нужно было справиться с еще одной задачей. Которую задал мне неутомимый Бонифаций. Он у нас еще и литературным кружком руководит. И мы в этом кружке сочиняем кто чего хочет. У нас есть поэты, барды, драматурги, прозаики. Мы собираемся раз в неделю, читаем вслух свои произведения, а потом беспощадно критикуем друг друга. Бонифацию это страшно нравится, он говорит, что такое общение будит в нас творческие идеи и помогает формировать наши этические и эстетические вкусы. Чтобы мы не писали в сочинениях, например, такого: «Плюшкин навалил у себя в углу целую кучу и каждый день туда доваливал».