Читать интересную книгу Поездка в горы и обратно - Миколас Слуцкис

Алоизас глядел на нее, окутанный дымом трубки. Ни единая мелочь, ни один волосок в его прическе не свидетельствовали о душевном смятении или телесной слабости. Словно посетил Олимп и посовещался со своими мудрыми богами. На лошадей даже глазом не повел. Сдержан, полон достоинства, спокоен. У нас все впереди, зачем торопить события, разве мы подростки, чтобы тайком таскать лакомые кусочки с накрытого для пиршества стола?

— Что тебя так взволновало, дорогая?

Обнял ее за талию, в этом не было ласки, лишь покровительство и самоуверенность: вот так, дорогая! Не инстинкты нас, мы их обуздываем! Тогда они не страшны и не нарушают внутренней гармонии, мудрость — только в сдержанности.

— Ничего.

— Лошадей видела? — Его не смутило, что она нежно, хотя и недовольно повела плечом. — Никакой романтики во всем этом нет, дорогая. Везут лошадок на мясокомбинат.

Лионгина молчала.

— В наше время лошади убыточны. Для работы используют их все реже. Зато в Средней Азии конина — лакомство.

Конским потом и воспоминаниями пахло все слабее.

— Из Литвы тоже поставляют лошадей в Среднюю Азию. Мясо — жестковатое, но колбаса — с примесью говядины — вкусная.

Алоизас говорил солидно, с полным знанием дела. И беспристрастно. Так, вероятно, внушал он, что хорошо или плохо, что низко, а что нравственно, своим студентам. В рукописях неколебимая логика его мысли подкреплялась цитатами на нескольких языках. И опечатки так и не смогли разрушить их железные ряды.

Уныло поблескивали рельсы соседней колеи. Ничего не произошло. Никого навстречу не везли.

В купе шумно ввалился человек. Это случилось на маленькой станции, где продавали жареных кур и семечки — все непрерывно плевались. Сверкали носы коричневых полуботинок, шуршал натянутый на новый, с иголочки, костюм финский плащ, ярко-красные, словно индюшачий зоб, выглядывали из-под брюк носки, а лицо, подвижное, как у хорька, и одновременно доверчиво-открытое, пылало жаром. Пот скатывался по носу, капал на аккуратный, тоже импортный, чемоданчик, который человек не затолкал под скамью, а осторожно положил на колени. На маленьком, в кулачок, лице голубыми осколками синели глазки, суля показать фокус, и не просто каким-то зрителям, а им, молодоженам из Литвы.

— Наконец-то Егорыч среди порядочных людей. Ура, детки! — проскрипел он низким, сорванным или еще по какой-то причине охрипшим голосом. Глазки постреливали весело, как на приятелей или ребятишек, которых ему бесконечно приятно видеть.

— Пролез-таки, шалавый! — долетел ему вдогонку голос проводницы, ее величественная, выпирающая из форменной гимнастерки грудь возникла в дверях. — В общем вагоне твое место! Я тебе покажу, как в купейный лезть!

— Видали, детки? Егорыч душу распахивает, а эта наседка… — Даже не обернувшись, он небрежно ткнул рукой в ее раздутую брезентовую планшетку. Мелькнула десятка, как чудодейственный лучик солнца, и женщина, поворчав для вида, удовлетворенно отправилась восвояси.

— Порядочек! Егорыч дремать не станет, дорогое время понапрасну тратить не будет. Ей-богу, детки! — И на столике рядом с бутылкой кефира, булочкой и принадлежностями женской косметики возникла бутылка коньяка «ОС», которую он, как фокусник, извлек неизвестно откуда. — Выпьем!

— Он что, знаком тебе? — процедил Алоизас и покосился на жену, не поворачивая головы.

— Мне? — Лионгина не поняла и виновато улыбнулась.

— Знакомый, спрашиваю, что ты ему так ласково улыбаешься? — Алоизас не склонен был шутить.

— Откуда, Алоизас? Но… — Чем-то понравился ей этот бесшабашно вторгшийся к ним человек — пестрота его одежды и широкие жесты свидетельствовали о другой, непонятной ей жизни.

— Занятно, занятно, продолжай. — Алоизас стиснул зубы, но презрение еще не искривило губ.

— Да нет… Я ничего не собиралась говорить.

— Когда нечего говорить, следует молчать.

— Хорошо, буду молчать. — Она покраснела, хотя неожиданный сосед не мог понять произнесенных шепотом, не слишком лестных для нее литовских слов. Да он и не обращал на них внимания — любовался своей бутылкой, как чудесно распустившимся цветком.

Речи мужа были, как всегда, разумны, ее — необдуманны, однако Лионгине показалось, что Алоизас за что-то мстит ей. Уж не за несбывшуюся ли ласку в вагонном проходе? Или за минутное свое замешательство, которое он постарался затоптать, как неосторожно упавшую из трубки искорку?

— Я тебе не надзиратель и не нянька. — Алоизас сухо кашлянул, чтобы снова не разыгралась ее фантазия. Неизвестно, что может прийти в голову неопытной молодой женщине, если ее способны растрогать лошади, которых везут на бойню.

— Что я такое сделала?

— Пока — ничего.

— Может, мне лучше выйти?

— Я, например, не собираюсь бежать из своего купе.

— Выпьем по-царски, детки! — Человек заерзал, устраиваясь поудобнее, отщелкнулась крышка чемоданчика. Внутри аккуратно уложенные бутылки коньяка, пол-литровая банка красной икры и палка твердой, дочерна копченой колбасы. — Как цари выпьем! И наговоримся вволю!

— Если рассчитываете на мою компанию, то напрасно. Я не употребляю алкоголя, — негромко сказал Алоизас, сдерживая раздражение.

— Капельку выпьешь! Со мной, друг сердечный, пить весело. Не жадный я. И по людям истосковался! Эй, хозяюшка! — кликнул Егорыч проводницу, высунувшись в проход. — Стаканы! Ножи, вилки, живо! За скорость — плачу особо!

Послышались шаркающие шаги, звякнули стаканы, им навстречу полетела свернутая трубочкой пятирублевка. Пока они оба глазели на происходящее, как на спектакль, стаканы наполнились, а на тарелку вывалился ком икры.

— Всем поровну. Егорыч как в аптеке накапал! — Человечек задрал голову, опрокинул стакан и расхохотался, щеря утыканный золотыми зубами рот. — Ух, радость сердечная! Я-то уж совсем было духом пал, а тут приличная компания… Ну, братцы, детки! Смелее!

— Кажется, я говорил вам, что не… Дама выскажет свое мнение самостоятельно, — Алоизас становился все сдержаннее и официальнее.

— Я? Нет, нет! — запротестовала Лионгина.

Алоизас отвернулся к окну, Лионгина последовала его примеру. Садилось солнце, красное, налитое. В его угрюмом свете простиралась бескрайняя равнина. По ней, догоняя поезд, ползли овраги — глубокие, с крутыми размытыми берегами. Не овраги — шрамы, грозные трещины… Как в доисторические времена, когда человек был беспомощным и одиноким. И теперь он одинок, вздохнула Лионгина.

— Брезгуете, значит? — Егорыч снова выпил, рукавом вытер губы. От второй порции коньяка его глазки заколыхались синими озерцами.

— К сожалению, ничем не можем помочь. — Алоизас прикрыл рот ладонью. Другой рукой похлопал Лионгину по колену — отныне его забота будет простираться и на нее.

— Зачем же так, а? Обидел вас Егорыч? Оскорбил? — Синева его глаз омрачилась. — Что дамочка нос воротит, это дело понятное. Восьмое марта и все такое прочее, избалована. Но ты-то мужик! Мужик ты или?..

Голос попутчика — не грубые его слова, а голос — так униженно просил, что Лионгина понадеялась: махнет в конце концов Алоизас рукой на свой отказ, легко усмехнется и поднимет стакан, приглашая и ее пригубить, чтобы не обижать хорошего человека. Но Алоизас сидел неподвижно, сложив на коленях стиснутые, слегка подрагивающие руки. Места занимал столько, сколько положено одному человеку, — не больше, однако, обрастая неуступчивостью, постепенно становился шире и больше.

— Не сердитесь, мы очень сожалеем, что… Мы очень извиняемся, — непроизвольно вырвалось у Лионгины, сама не знала, почему заговорила, может, потому что молчание становилось невыносимо злым, даже жестоким. — Мы не хотели вас обидеть.

Алоизас презрительно скривил губы.

— Не сердитесь. Мой муж… Мы… — Впервые встреченный человек чем-то напоминал ей отца, хотя между ними не было никакого сходства. Интересно, в незнакомой обстановке, среди посторонних, отец тоже пытался бы вырвать из своего сердца одиночество, рассчитывая на понимание? Нет, нет, она отгоняла эту мысль, но никак не могла смотреть на попутчика враждебно. — Мой муж действительно… не пьет.

— Не пьет? — Егорыч смахнул со лба обильную росу. — Такой здоровенный мужик и не пьет? Погоди, погоди, дамочка, может, уже нельзя ему? Пил и завязал? Тогда, конечно, другой коленкор…

— Неужели я похож на бывшего алкоголика? — Алоизас высокомерно вздернул подбородок. — Такого, с сизым носом?.. А ты… Моя женушка и врать умеет? — Вновь перейдя на литовский, он презрительным шепотом словно бы пришпилил ее к скамье, как легкомысленную бабочку, и продолжал по-русски — Я в принципе против пьянства. Рюмку по особому случаю могу поднять, и ту лучше в ресторане…

— В ресторане? Отличная идея, детки! Айда в ресторан! Деньжат у Егорыча хватит, это уж точно! — Он распахнул пиджак, на оттопыренном пачкой денег внутреннем кармане мелькнул яркий фирменный знак.