Читать интересную книгу Уличные птицы (грязный роман) - Верховский

В конце зимы Кудрявый закашлял кровью, он вытирал красное с губ снегом и виновато улыбался.

Весну Граф почувствовал стоя в пивной. Почувствовал не как-то романтично, а просто отхлебнул очередной глоток, и внутри проснулась жажда воздуха, вздохнул глубоко, и в привычной вони обнаружил примесь нового запаха – весна.

Днем, после работы Граф затащил Кудрявого в баню, пили пиво с водкой, после парной Графу стало нехорошо, он вышел в трусах на улицу и еще раз явно ощутил весну.

* * *

Небо становилось теплей и ниже, грязь во дворах стала непроходимой. Ночь отступала, вечерами в каждом дворе “забивали козла”. В эти дни чудно пилось уже казалось надоевшее за зиму пиво.

Время было позднее, Граф стоял в “стекляшке”, пиво кончалось, и народ постепенно рассасывался. Два поддатых крепких парня в кожзамовых куртках упорно подливали и так уже пьяному долговязому очкарику, который пару часов назад светанул хорошими деньгами. Дождавшись, когда народ разойдется, и бросив мутный взгляд на Графа, они потащили длинного лоха прочь, подгоняя его пинками. Граф остался один допивать свою последнюю, восьмую, кружку. Краснорожая продавщица Ася рылась в подсобке. Граф качнулся в сторону прилавка, облокотившись проскользил вдоль, прихватил источенный длинный, узкий нож, которым нарезали бутерброды и проковыривали дерьмо в засорившейся раковине. Оторвавшись от прилавка, Граф резко направился к выходу, распахнул дверь.

Мен в кожзаме сопнул, как кабан, и сделал движение навстречу Графу. Треснул лопнувший кожзам, и кончик грязного, пахнущего селедкой и ливером лезвия, остудил озо’рное сердце. Кожзам ухнул филином, схватился за деревянную ручку ножа, отпущенную Графом на свободу, и стал мертвым. Тело его, отшатнувшись от Графа, упало на спину в рыжую грязь. Из-за угла, хлюпая резиновыми сапогами, прижав руки к животу, боясь опорожниться в штаны, выбежал обалдевший от имеющего место расколбаса косолапый подельник Кожзама. Он, испуганной шавкой, косясь, обежал Графа, торопливо опустился на одно колено возле тела, и, стараясь не смотреть в мертвое лицо, дрожащей рукой выпас и вытащил содержимое внутреннего кармана усопшего.

- Дай сюда,- прошипел Граф.

Разбойник взглянул на голос, и увидел в свете фонаря огромный черный силуэт с распахнутыми черными крыльями; встав на оба колена, и опершись одной рукой в землю, лиходей протянул силуэту три пачки денег, из-за которых двадцать минут назад порешили длинного лоха. Граф пошел прочь. Человеческая боль, не имеющая названия, тяжелая и серая, как свинцовое пушечное ядро, полнила его грудь. За спиной Графа оставались два трупа, и плачущий человек на четвереньках с полными штанами дерьма.

* * *

В эту ночь Граф не пил перед работой, он грузил, и похмельный пот с его лица капал на горячий хлеб, а сердце, как сломанный насос, билось с проворотами, толкая в плечо и отзываясь в ошалевшей печени... Кудрявый, добротно вмазанный, до состояния болтливой приподнятости, суетился вокруг Графа: бегал к девкам за аспиринчиком-корвалолчиком и в форме для выпечки черного носил ледяной воды на голову Графа.

Утром, с последней хлебовозкой, Граф, в огромном белом халате поверх фуфайки, уехал за грузчика в пригородный поселок – “так, повыгуляться”. У поселкового магазина стояло несколько телег запряженных лошадьми. Граф сгрузил часть хлеба в магазин, остальное распределил по телегам - в соответствии с накладной. Купил в магазине и осушил до дна трехлитровую банку “Березового сока”. Сказавшись своему водиле, что остается в поселке оттянуться у знакомой девки, не спросясь, залез сзади в одну из хлебных телег. Тронулись. Из-за горы хлеба закрытой брезентом Граф не видел возницы, лишь по едкому запаху чувствовал, насколько крепкий самосад тот курит. Возница был молчалив, он пускал дым и изредка ласково похлестывал кнутиком лошадиный зад.

* * *

Граф маялся в дурмане, который знаком всем запойным пьяницам. Сон и реальность перемешались, как сухой чай и речной песок. Душа распухла и болела, она придавливала легкие – мешала дышать. Отросшие до плеч волосы перепутались, они неприятно лезли в рот и щекотали нос. Снаружи и внутри головы раздавались отчетливые вскрики и реплики знакомых и незнакомых голосов: “Слепой!”- нервно вскрикивал один голос; “Точно, точно, слепой,”- доносилось из глубины; ”Оно и лучше, что слепой,”-сказал голос Кудрявого; “И я про тоже,”- сказали из глубины; ”Встать!”- скомандовал визгливый голос. Граф рывком поднялся и взглянул на реальность – телега ползла по улице маленькой деревушки, целыми стояли всего три дома. Над головой, среди великолепных позолоченных султанчиков ракиты, орала безумная птица.

- Приехали,- выдохнул Граф.

- Это ты приехал, а мне еще эх..,- отозвался возница и повернул к Графу лицо - нездоровое смуглое, с проваленными глазницами затянутыми синими атрофированными веками.

- И как же ты, сердешный..,- спросил Граф.

- Что я - Лошадка. Уж пятнадцатый год едем, а конца нет… А ты, касатик, замолви за нас…

Шустрая маленькая старушка, мелко и быстро перебирая ножками, как жучок, подбежала к телеге, с почтением поздоровалась с возницей, достала из застиранного передника несколько монеток и вложила их в его сухую руку; подняла передник за нижний конец и положила туда восемь черных буханок. От старушки пахнуло как из русской печки. Графу захотелось молока и баню.

* * *

Граф проводил взглядом хлебную телегу и, взяв слегка к северу от проселка, пошел в обратном направлении, через озимое поле; белый халат его развевался на ветру, и издали он был похож на заблудившегося, сошедшего с ума санитара.

Граф зашел в лес. В лесу местами еще лежал снег, на оттаявшей земле там и сям торчали “строчки”, кое-где синела “сон-трава”. Повсюду огалтело-радостно визжали пичуги. Граф полез напролом через кусты, промочил ноги в болотце, обшарил карманы в поиске спичек, но кроме пластмассовой пробки от портвейна, трех пачек сотенных, еще пахнущих Бодайбо, и тупой «опасной» бритвы, захваченной в умывальнике хлебозавода, ничего не нашел. Граф долго, опершись спиной о дерево, брил голову. Он закончил и зашвырнул бритву в кусты.

Ночью Граф устроился на высоком песчаном берегу резвой речки, под корнем вывороченной сосны. Небо очистилось, и в глаза Графа звездами смотрел Мир. Граф вытянул руку, потрогал небо, набрал полную грудь воздуха, до хруста напряг все мышцы и беззвучно в инфразвуковом диапазоне завыл:

- Силы!- небо молчало, виновато жмурясь звездами.

Граф перевернулся лицом вниз, сжался в позу эмбриона, уперся головой в песок и, что было мочи, заорал Земле:

- Силы!- Земля молчала, только лес встрепенулся испуганно.

К утру Граф жутко продрог. Он вылез из-под корня, снял и выбросил испачканный и порванный ветками халат, и трусцой, смешно, побежал между корабельными соснами. Весь день Граф петлял по лесу, пытаясь заблудиться, но черт все время выводил его к большаку. Вечером Граф проголосовал, и его взял первый же грузовик. Шофер -большущий, с округлым тройным подбородком, в байковой расстегнутой до пупа рубахе и теплом, мягком белье, представился Графу:

- Колек,- он ласково улыбался и, не задавая вопросов, рассказывал о своей работе, о поселке, в котором он живет, о своих классных друзьях и жене.

* * *

Через несколько часов грузовик подъехал к большому ярко-освещенному железнодорожному узлу, перевалился, кряхтя, через несколько железнодорожных переездов, и углубился в темноту поселка. Колек поставил машину на автобазе, и предложил Графу переночевать в комнате отдыха шоферов, а днем “забил” Графу “стрелу” у ресторана:

- А если че не срастется, шукай у рестарана Николу Ладожского”,- сказал Колек слегка в нос, растягивая последние слоги, рождаемых им слов, и глядя на Графа как-то отстраненно.

“О, ты как”,- подумал Граф: по приезду в поселок Колек стал абсолютно другим, незнакомым колючим и раздраженным Николой Ладожским.

Ночью Графа никто не потревожил. Отоспав 12 часов кряду, запихнув деньги в вату фуфайки и натянув чью-то засаленную кепку, Граф вышел на улицу. Населенный пункт, в который занесло Графа, был натуральным “клубком экзотики”. По улочкам в одиночку и парами передвигались персонажи разнообразнейшие. В жопу пьяный солдатик-краснопогонник с длинноволосым кудрявым дядей в непомерной ширины клешеных джинсах с клиньями из цветастого кримплена и дубленке-полуперденчике, волокли за лапы дико визжащего поросенка. Старушонка, почти лысая в резиновых сапогах на босу ногу, в нижних зеленоватых панталонах и выношенном пуховом платке вокруг тщедушного тела, неслась куда-то - что есть прыти, спотыкаясь и поскальзываясь на остатках льда, встречавшихся среди грязи улицы. Суровый тракторист провез в ковше орущего мужика с гармошкой. Ближе к центру поселка бесцельно, как уличная собака, гуляла ярко-раскрашенная морщинистая женщина с подглазинами, в широкой шляпе с пером. Еще нелепее, на фоне избушек, смотрелся большой стеклянный магазин с неоновой вывеской “КНИГИ”, напротив, через дорогу, наклонившись, стоял вросший, как минимум, на полметра в землю, зеленый сарай с надписью белой краской “ТОВАРЫ”. Граф выбрал “КНИГИ”.