Вхожу. Рукопожатие: Феральди главный начальник всего личного состава морского ведомства (флот, арсеналы, офицеры, судовые команды), важное лицо; впрочем, он учтив и симпатичен. Приветствую его со всем подобающим почтением.
– Ну, дорогой директор, – мир или война?
Он самоуверенно улыбается:
– Мой дорогой командир, вчера вечером я сказал бы вам: «Не знаю». Но сегодня утром я скажу вам напротив: «Знаю», потому что действительно знаю.
Он знает, что мир. Мир без всякого сомнения.
– Да?
– Да, мой дорогой командир. И дело идет не о вероятности: у нас есть полная уверенность.
– Браво! Следовательно? в таком случае я могу вернуться туда, откуда приехал?.. Я приехал из Гренады, вы знаете… я был там еще третьего дня…
Уклончивый жест:
– Да, очевидно… все-таки не сейчас, само собой разумеется: подождите, пусть дипломаты придут к соглашению насчет… этого дела… текста… Неизбежно понадобится несколько дней, вы знаете.
– Знаю!.. Впрочем, что же произошло в промежуток между вчерашним днем и сегодняшним?
– Произошло то, что я не спал: шестьдесят четыре телеграммы! Впрочем, все совершенно успокоительные: Австрия идет на уступки.
– Вот как? Это меня удивляет… потому что… если подумать…
– О, нет! это не должно вас удивлять: Австрия не существует с того момента, как Германия пожелала не раздувать ссоры…
– Это-то меня и удивляет.
– Это-то и не должно вас удивлять!.. Сегодня Германия ни в чем не уверена… Завтра, когда закон о трехлетней службе будет отменен, когда возобновится русская революция, когда… ну, конечно, у кайзера будут хорошие карты… и он, может быть, глуп, этот человек, но не до такой степени, чтобы начать игру, не имея в руках козырного туза и уверенности, что вскроет его при следующей сдаче…
– Существует не только кайзер, существует его сын… существует окружающая их клика… Эти дворянчики в остроконечных касках, которые мечтают лишь о ранах да шишках… В этом гадком мире за пределом для войны, за хороший casus belli жадно хватаются, даже если предлог только…
– Хватаются, если могут ухватиться!.. Они не ухватились… итак…
– Это ясно… итак… Все-таки…
– Все-таки – сегодня утром – мир, прочный мир. До свиданья, мой дорогой командир, и спите безмятежно.
– Deo gratias! Но еще рано, и я пришел сюда просить не о кровати… в особенности вас, с такой законной энергией заслужившего отдых. Я не до такой степени жесток… Нет, я явился просить только приказа…
Руки Феральди раздвигаются и воздеваются к потолку.
– Приказа?.. Какого приказа?..
– Приказа об отправлении в дорогу. Морское министерство отстало от военного на сорок три года: нам неизвестны личные книжки, дни и часы отправления и т. д… Поэтому, в случае мобилизации, куда я должен отправиться?
– Об этом я решительно ничего не знаю. И, естественно, никакого приказа не могу вам дать.
– Значит, я имел лишь удовольствие побеседовать с начальником личного состава? Не пойти ли мне к вице-адмиралу, управляющему отделом?
– К вице-адмиралу! Он знает об этом еще меньше, чем я, право! Мой дорогой командир, серьезно, если, сверх ожидания, будет объявлена всеобщая мобилизация, отправляйтесь, куда пожелаете. Будьте спокойны, вам всюду найдется дело!
Я всегда сильно опасался, что Франция не вполне готова к войне. Ей даже не хотелось верить, что вот-вот посыплется эта черепица. Война была невозможна. Итак, к ней готовились вяло, это было нечто роковое. Тем не менее…
Феральди невозмутимо и иронически смотрит на меня?
– Вы ведь прослужили двадцать лет!.. Вас все еще удивляют подобные вещи?
– Нет. В случае надобности, скажите по-дружески, с какого вокзала посоветовали бы вы мне уехать?
– Боже мой!.. Вы числитесь в Тулонском порту, не правда ли?.. Отправляйтесь туда!.. Линия значительно лучше, чем другие… Наконец, если вы непременно того желаете… остаются для назначения резервные миноносцы… Вам это подходит?
– Мне все подходит.
– Тогда я постараюсь…
– Благодарю… Кстати, чтобы присоединиться к моему будущему экипажу… само собою разумеется, что не может быть и речи о путевых издержках.
– Ну, конечно! не во время войны!
– К счастью, мир обеспечен!.. Что это было бы, если бы и в самом деле война… Итак… до свидания, дорогой директор.
– До свидания, дорогой командир, и счастливого пути. Снова тротуар Королевской улицы.
Что за нелепая идея пришла мне в голову отправиться за секретными сведениями в министерство! Не пойти ли мне лучше пощупать редакцию какой-нибудь большой газеты? Мне вспоминается, что я посылаю якобы научные заметки и, если можно так выразиться, критические… нет, так называемые музыкальные обзоры (не я их так называю!) в пять или шесть газет…
– Шофер! Улица Ришелье, 200.
Маленькая прихожая, которую знает вся планета, и неизменный лакей, который на людской памяти никогда не покидал маленькой прихожей.
Он бросается ко мне навстречу:
– Ах, господин де Фольгоэт!.. вы к самому редактору?
– Нет, старина, во время бури адмирала не беспокоят!.. В подобном случае достаточно начальника штаба. Он здесь, начальник штаба, я хочу сказать – главный секретарь?..
– Для вас, господин де Фольгоэт, господин Прэль всегда здесь.
Жана Прэля, главного секретаря «Парижской Газеты», все хорошо знают. Его резкую сердечность можно сравнить разве только с его умом и с верностью его чутья.
– Как! Это вы? Я думал, что вы в глубине Испании… Ведь я подписывал вам ордер на добавочный гонорар три недели тому назад, черт меня побери.
– Ну да, я там и был. Но там один лакей уверил меня, что должна разразиться война. Вы понимаете, лакей… это не кто-нибудь… На Королевской улице, наоборот, меня только что уверяли, что мир окончательно восстановлен! Прэль, кто прав: министерство или лакей? Как думаете вы сами?
Прэль расхохотался:
– Мой бедный, старый друг! вы не из Гренады приехали, вы с Луны упали!.. Послушайте, вы однако совсем не дурак… Стоит только подумать минутку: в настоящее время война уже все равно что объявлена!..
– Как так?
У меня ноги подкашиваются от изумления. Я падаю на стул.
Прэль с важным видом сидит в своем зеленом кожаном кресле. Я думаю, проживи я сто лет, никогда бы не забыл я ни этого кресла, ни этого ясного, отрывистого голоса, ни этого решительного жеста руки:
– Надо только поразмыслить четыре секунды. Давайте-ка рассуждать, Фольгоэт: после выборов 1914 года, после красных выборов, цвета бычачьей крови, в Германии в особенности, разве такой ловкий и смелый консерватор, как Вильгельм II, не говоря уже о других консерваторах, более смелых и менее ловких… не должен инстинктивно думать о войне? Тем более о войне против республиканской Франции и анархической России?