Кто-нибудь обязательно приносил магнитофон, и парни подпевали звучавшей песне: «Демо-били-за-ци-я-а!» Да, новобранцы еще на призывном пункте мечтают о дембеле.
Теперь не поют.
— А куда папа пошел? — спросила дочка.
— Дела там…
— А он придет?
— Придет, конечно. Сейчас сделает и придет…
Дочка потопталась и попросилась:
— Можно на ручки?
— Устала?
— Ага. Ноги…
«Меня копирует», — захотелось усмехнуться. В последнее время сама часто жаловалась на ноги — начинало их ломить и выворачивать, и вот дочка тоже стала говорить. Но, наверно, действительно устала — прошла для своего возраста много.
Взяла на руки. Тяжелая. Зря коляску не взяли. Еще ведь обратно идти. Но уже втроем…
О, вот родители.
— Где наш-то? — оглядываясь, спросил отец.
— Пошел отмечаться.
— Ну да, ну да, — достал сигареты. — Может, медкомиссия еще…
И это замечание, как теплая вода, приятно обдало ее. Вот сейчас проверят и найдут то, из-за чего нельзя забирать. Зрение, давление, это, как его, плоскостопие.
— Внуча, а ты чего на маме?
— Устала она, от самого дома пешком.
— А коляску чего не взяли?
— Да вот ругаю себя, — отвечала она на вопросы матери, а сама смотрела на дверь в буром здании — ждала, каким выйдет муж.
Вышел не радостный и не грустный. Обычный. Как тогда, когда получал билет в кассе автовокзала или посадочный в аэропорту в соседнем городе (в первые годы она часто ездила его провожать до самолета).
Поздоровался с отцом за руку, кивнул матери. Взял на руки дочку. Та положила голову ему на плечо. Как-то вся приникла. А сын схватил его свободную руку своей.
— Я вчера забыл сказать… Если свинью колоть без меня будете — позовите Виктора. Поможет.
Отец отмахнулся:
— Да решим. Эт пустяки, — и c сочувствием, жалостью, что ли, смотрел на него, на своего зятя.
— Все взял-то? Подумай, — вступила мать. — Еще есть время сбегать.
— Да все вроде.
— Носки теплые?
— Взял, взял… Брат, ты что трясешься? Тепло же.
— Не заболел бы! — Мать с готовностью заволновалась. — Дай лоб потрогаю…
Она отвернулась. Тяжело было видеть сейчас родные лица. И вымученные слова давили, и возникающая тишина тоже.
Другие вели себя так же. Явно что-то спрашивали уезжавшего. Может, про те же носки. Будто от носков зависит, как там все сложится…
А мимо площади проезжали машины, через дорогу краснел кирпичный музей, гордость их городка, старинный, построенный лет сто пятьдесят назад. Недалеко, через скверик, стоял Спасский собор, другая гордость, еще более старый. Сейчас собор ремонтировали, колокольня обнесена лесами.
Она подняла голову, заметила — креста на колокольне нет. И на других маковках тоже. Понятно, сняли из-за ремонта, но сейчас в этом померещился какой-то страшный знак, будто их совсем уж бросили, оставили и не помогут.
— Да что такое с тобой? — Голос мужа; она подумала, что обращается к ней и улыбнулась еще до того, как перевести на него взгляд.
Нет, он говорил сыну. Тот стоял бледный и действительно трясся, как от холода или высокой температуры.
— Папка… — ткнулся ему в живот лицом.
Она думала: сейчас начнет просить не уезжать, заплачет еще, забьется. Но сын не просил и не плакал. Наверняка всё понимал, знал. Он и телевизор с интернетом смотрит, и в школе о чем-то ребятишки между собой говорят. Уж точно о том, что происходит.
И сейчас она, мать, отец стояли и смотрели на мужа и зятя, на детей и внуков. Одна на руках, другой прячет лицо в папкином бушлате, заношенном, засаленном, пахучем.
Чтоб не разрыдаться, стала — почти всегда помогало — ругать себя. Сейчас за то, что не постирала. Если бы позавчера вечером, то сегодня бы высох. Или нельзя бушлаты стирать?.. Пуховики можно… Или хотя бы почистить надо было. Вот, скажут, жена в самом грязном отправила.
— Привет, родные! — появилась запыхавшаяся сестра. — Извините… с работы еле… Успела.
— А твой придет? — неодобрительно спросила мать.
— Навряд. У него завал там вообще, говорит. Ну и вчера ведь попрощались.
Свояки особо не дружили, встречались по большей части на семейных торжествах. Муж сестры работал в администрации, в департаменте благоустройства. А так как благоустройства не наблюдалось, над ним шутили: мол, продуктивно работаешь. Тот оправдывался: «На кузов щебня приходится по месяцу денег просить. Иногда сами скидываемся. Про асфальт уж молчу».