меня нет собственной горничной, и поспешил исправить эту оплошность.
Пока горничные распаковывали мои чемоданы, я неторопливо прогуливалась по спальне с невероятно высокими потолками и кроватью из лакированного дерева с балдахином, с удивлением обнаружив, что, несмотря на теплую августовскую погоду, в камине пылает огонь: ненужная роскошь. Однако всего через несколько мгновений горничные набросились на меня со щетками, гребнями и шпильками, готовясь превратить мой простой шиньон в изысканную модную прическу. Возможно, они решили сосредоточить усилия на прическе, когда поняли, что с моим небогатым гардеробом ничего нельзя поделать.
Стоило мне переступить порог сверкающей золотом парадной столовой, пройти мимо фресок и гобеленов, прославляющих подвиги рода Мальборо на поле боя, мимо семейных портретов, созданных такими гениями живописи, как Джошуа Рейнольдс[14], Джон Сингер Сарджент[15] и Томас Гейнсборо[16] – и та уверенная в себе, спокойная, разговорчивая молодая женщина, какой я была с Уинстоном все эти месяцы, куда-то исчезла. В его мире я чувствовала себя ненастоящей. Меня равно пугали навязчивые напоминания об исторической важности рода Черчиллей и легкая шутливая беседа, которую вели между собой Уинстон, его мать и Санни. Я предпочла отступить на второй план: моя старая привычка еще с тех времен, когда Китти была жива, а я следила из тени за своей прекрасной сестрой, очаровывавшей всех обаянием и умом.
После обеда мужчины и женщины разошлись. Уинстон приблизился ко мне. Я боялась, что мое молчание за столом могло вызвать у него озабоченность, может, даже разочарование, но вместо этого он попросил у меня прощения.
– Дорогая моя Клементина, простите ли вы меня за то, что я совершенно монополизировал застольную беседу? Я столько говорил с матерью и Санни, что вам не удалось ни слова вставить.
Я попыталась припомнить, о чем же они так увлеченно беседовали: признаться, обстановка и картины в обеденном зале меня несколько отвлекли. Разговор вертелся вокруг предстоящей встречи между королем Эдуардом и кайзером Вильгельмом, где должно было обсуждаться увеличение германского флота. Нужно было сказать что-то на эту тему.
– Уинстон, уверяю, нет ни малейшей нужды в извинениях. Меня чрезвычайно заинтересовали ваши замечания о военно-морской экспансии и попытках Германии соперничать с Англией в военно-морской сфере. Я совершенно согласна с тем, что наша страна должна сохранять главенствующее положение на море и не дать Германии возможности бросить нам вызов.
Его круглое лицо озарилось широкой улыбкой:
– Вот что я люблю в вас, Клементина. В отличие от большинства молодых женщин, у которых от подобной беседы глаза стекленеют, вы слушаете, понимаете и проникаетесь важными моментами современности. Ваш интеллект привлекает, как и благородство ваших мыслей.
Я поняла и оценила сделанные мне комплименты, но в то же время все мои мысли занимало сейчас одно слово: «Люблю». Он что, действительно сказал «люблю»? Ни один из нас прежде не произносил этого слова. Я не могла – не смела – ответить, только кивнула, бросив на него взгляд из-под опущенных ресниц.
– Знаете, – то, что у него считалось шепотом, звучало вовсе не так уж тихо, – давайте мы с вами прогуляемся по розовым садам Бленхейма завтра поутру, и вы мне скажете, заслуживают ли они своей славы. Также обещаю показать вам озеро.
– С удовольствием, – ответила я.
– Прекрасно, – он нежно погладил мою руку. – Скажем, в десять в малой столовой?
Я согласно кивнула, и мы пожелали друг другу хорошего вечера. Легко ступая, в приподнятом настроении я присоединилась к леди Рэндольф и миссис Смит за десертом, надеясь несколько улучшить не слишком блестящее впечатление, которое, должно быть, произвела на них ранее.
Следующее утро. Десять, начало одиннадцатого, почти одиннадцать… Уинстон и никто другой так и не появились. Куда же он подевался? Разве мы не договаривались на этот час побродить по розовым садам? Я уже отведала предложенные на завтрак блюда, выбрав из всего изобилия яйца-пашот, летнюю клубнику со сливками и крепкий чай, и стояла перед окнами, разглядывая ухоженные сады Бленхейма, когда кто-то, наконец, вошел в столовую.
Я обернулась на звук шагов, рассчитывая увидеть смущенного Уинстона. Вместо этого в арочном проходе возник изумленный Санни. По выражению его лица я поняла то, что должна была сообразить раньше, а именно, где же Уинстон – поскольку он успел признаться мне в том, что привык работать до рассвета, а потом отдыхать почти до полудня. Уинстон все еще спал. Я пришла в ярость: как он мог поставить меня в такое неловкое положение! – и собиралась было уже молча выйти из зала. Ну и что, что передо мной стоит герцог Мальборо.
– Мисс Хозьер, меня послали пригласить вас в поездку по поместью, – Санни явно был готов прикрыть своего дорогого друга и кузена. – Совершенно очевидно, что Уинстон задержался. Понимаете, работа…
Должно быть, на моем лице явно читалось недоверие, но Санни тем не менее продолжил:
– Он надеялся, что вы найдете возможным встретиться с ним в час. К этому времени он должен закончить работу; к тому же в любом случае розами лучше любоваться в это время.
То, что я чувствовала, все больше противоречило тому, как я должна была себя вести. С одной стороны, я чувствовала себя оскорбленной, с другой – я была гостьей стоявшего передо мной уважаемого человека и испытывала глубокое чувство к тому, кто сейчас все еще спал в своей постели. Я решила ответить сердечно, но так, чтобы было ясно, чего я жду.
– Это было бы чудесно. Но могу я надеяться на то, что увижу Уинстона в большом зале точно в час?
Санни посмотрел мне в глаза, и в его взгляде мне почудилось одобрение.
– Могу вам это обещать, – ответил он, подкрепив свои слова энергичным кивком.
Когда я спустилась по большой мраморной лестнице рядом с большим залом в одну минуту второго, Уинстон уже ждал меня. На лице его было то сконфуженное выражение, которого следовало ожидать несколько часов назад. Подойдя к нему, я выпрямилась во все свои пять футов семь дюймов, оказавшись чуточку выше Уинстона. Я хотела, чтобы он понял, что я ожидаю от него уважения и предупредительности.
Он взял мои руки в свои со словами:
– Чувствую, я всегда буду извиняться перед вами.
– Иногда вы извиняетесь, когда нет необходимости, – ответила я, надеясь, что он понял по тому, как я подчеркнула слово иногда, что сейчас не тот случай.
– Да, мое поведение требует наказания, – наполовину заявил, наполовину попросил он.
– Да, – сказала я, и сделала паузу перед моим приговором. – Но я прощаю вас. – Он громко облегченно вздохнул.
– Пойдемте в сады?
Я улыбнулась,