Данила никогда не станет биться с товарищем по оружию. Никакие слова и высшие интересы не будут для него сильнее боевого братства. Опричники здорово просчитали его.
Филарет невозмутимо стоял в центре арены.
– Напоминаю, – торопливо выкрикнул дьяк, – духовное лицо не может биться с ратником!
– Я знаю, – отозвался отец Филарет. – Да не смог бы ратник поднять на меня руку, и «Божий суд» бы не состоялся.
– Видать, придется ему самому биться, – глядя на Книжника, оскалился ратник. Только не было в этой улыбке доброжелательности: воин искренне считал Книжника изменником и предателем.
– Не придется! – разнеслось по Ивановской площади, и толпа удивленно замерла, глядя на нового человека, появившегося в центре судного круга. Кому-то уже довелось его видеть здесь, многие узрели впервые, но и первые, и вторые не скрывали любопытства. Ведь этот человек совсем не был похож на кремлевского. Одежда, оружие, длинные светлые волосы и рубленые черты лица выдавали в нем воина народа вестов. Потомка врагов, неожиданно ставшего союзником.
– Зигфрид! – Книжник подался вперед и зашипел от боли, когда крепкие пальцы стражников стиснули его плечи.
Воин глянул на обвиняемого и, не изменившись в лице, едва заметно подмигнул ему. После чего спокойно направился к центру арены. Стражники не сводили с него настороженных взглядов, но не препятствовали, повиновавшись знаку отца Филарета.
– Я готов драться за него, – объявил Зигфрид.
– По какому праву?! – выкрикнул опричник. – Ты не кремлевский, и негоже тебе в «Божий суд» лезть!
– Вот как? – усмехнулся Зигфрид. – Может, мне негоже было и за Кремль биться, когда на него Орда наседала? Может, и Книжнику негоже биться, раз вы считаете его нелюдем?
– Да хватит болтать, давай все решим делом! – нетерпеливо отмахнулся ратник. – Каким оружием драться хочешь?
– Вот этим! – Зигфрид поднял над головой руки в перчатках из потертой кожи. – Справедливо?
Толпа одобрительно загудела.
– Ну тогда держись! – расхохотался ратник, отбрасывая в сторону тяжелый ремень с ножнами и потуже натягивая бойцовые кольчужные рукавицы.
На камни полетел окованный металлом пояс веста с двумя кобурами, из которых торчали рукояти револьверов. Дьяк торопливо дал отмашку – наверное, понял, что схватку уже не остановить:
– «Божий суд» начинается!
Книжник сжался – и телом, и нутром. Он понимал, что друг рискует жизнью ради него. И меньше всего хотел, чтобы из-за него пострадал Зигфрид… и даже этот суровый ратник. Но таков был закон последней крепости Земли, и кто он такой, чтобы идти против обычаев предков?
Толпа замерла – в волнении, смешанном с азартом, восторгом и предвкушением крови. Так уж устроена человеческая порода: люди любят вид схватки, и чужая кровь будоражит почище вина. В отличие от своей, конечно.
Два воина, изучая друг друга, медленно кружили в центре арены. В руках не было оружия, но этого и не требовалось: оба были знакомы со смертоносными приемами, а смерть в судебном поединке – вполне приемлемый результат.
Дружинник сделал ход первым. Ловко уйдя в подкат, он кувыркнулся, стремясь лишить противника равновесия и одновременно ухватить того за ногу. Вест увернулся от первой атаки и нанес контрудар – локтем в лопатку ратнику. Тот зашипел от боли и ответил неожиданным разворотом. От удара плечом Зигфрид кубарем полетел на булыжники площади.
Толпа взревела.
Книжник сжал кулаки и зажмурился, словно пытаясь спрятаться в глубине самого себя, убежать, улететь далеко отсюда, в далекие воображаемые миры… Он отчаянно отгораживался от этого мира, от шума толпы, от звуков схватки.
И вдруг услышал голос. Далекий, едва различимый, который можно было принять за невнятный шум. Но Книжник узнал этот голос. Он мог принадлежать только одному существу, способному дотянуться до него через нейронные сети мозга. И «вслушавшись» в этот далекий голос, отчетливо различил:
«Помоги… Спаси меня…»
Семинарист задышал тяжело и часто, прикрыл глаза. Может, показалось?!
«Помоги… – донеслось до него сквозь треск эфирных помех. – Беда… Смерть…»
В мозгу кольнуло – и тьма перед глазами сменилась ослепительной вспышкой. Он зажмурился, пытаясь укрыться от этого пронизывающего света, но не мог – ведь и без того глаза были закрыты. Зарычав от боли, он замотал головой – и свет схлынул, оставив лишь клубящееся огненное пятно.
В контурах этого растущего огненного цветка Книжник уловил что-то знакомое, увиденное когда-то на древних фотографиях и рисунках. Гигантский огненный цветок… Нет, скорее, гриб – вот на что это было похоже.
В лицо ударило плотной жаркой волной, заставив покачнуться. Его бы сбило с ног мощной ударной волной, не будь это иллюзией, транслируемой в мозг откуда-то извне.
Ядерный взрыв – вот что это было. Книжник наблюдал, как горят и рушатся здания, как умирают люди и звери. Как этому несчастному миру приходит конец…
Видение схлынуло так же резко, как и обрушилось. Но осталось ощущение угрозы, наползавшей с неотвратимостью смерти.
Книжник распахнул глаза – словно внезапно вернулся в этот мир из путешествия по далеким мирам.
По барабанным перепонкам ударил многоголосый рев: люди не могли оставаться спокойными, наблюдая за схваткой.
Ратник и вест, сцепившись в смертельный клубок, катались по мостовой. Одного крепкого удара головой о камни могло хватить, чтобы решить итог «поля», одного короткого удара в нервный узел достаточно, чтобы соперник распрощался с жизнью.
– Стойте! – крикнул Книжник. – Остановитесь!
Дьяк Судебного приказа впился в него взглядом. Сражавшиеся в пылу схватки не слышали его, не слышала и толпа, жаждавшая кровавой развязки.
– Я признаю свою вину! Хватит!
Дружинник и Зигфрид продолжали яростно ломать друг друга.
– Остановить поединок! – гаркнул дьяк, и тут же с десяток крепких ратников бросились разнимать сцепившихся в схватке.
– Что ты делаешь?! – пытаясь вырваться, рявкнул Зигфрид. – В чем ты признаешься?! Зачем?!
– Я добровольно беру на себя вину за все, в чем меня обвиняют, но что я не совершал, – твердо сказал Книжник. – Я знаю, что мне грозит в таком случае – изгнание, равносильное смерти. Я навсегда перестану быть кремлевским, и каждый, кто меня встретит, будет иметь право прикончить меня, как враждебного мута. Ведь этого вы добиваетесь, так?
Книжник поднял голову и посмотрел в сторону князя. Тот сидел в тени, но парень был уверен, что смотрит ему в глаза. Полная тишина, воцарившаяся вдруг на площади, была страшнее этого приговора, что он выносил сам себе.
Изгнание. В этом мире оно равносильно смерти.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});