Читать интересную книгу Война перед войной - Михаил Слинкин

Что касается Маяковского, то «Стихи о советском паспорте» Иван Игнатьевич все же вычеркнул, вняв уверениям Дмитрия, что такие словосочетания, как «в тугой полицейской слоновости» и неологизмы «молоткастый» и «серпастый», не поддаются адекватному переводу. Но после долгих препирательств решительно оставил начальные строки «Левого марша», кратко и емко характеризующие, по его мнению, задачи военных в послереволюционный период:

Разворачивайтесь в марше!Словесной не место кляузе.Тише, ораторы!Вашеслово,товарищ «маузер».

Дмитрий понял, что других уступок от патриота Ивана Игнатьевича ждать нечего, и попытался перевести на дари оставшиеся в лекции литературные примеры. Но ту белиберду, которая получалась, никак нельзя было читать публично без подробных предварительных комментариев. И Дмитрий решился. Когда на следующий день заезжали к хазарейцу за свежим хлебом, он заглянул к нему в библиотеку и взял несколько томиков персидских поэтов, здраво рассудив, что чтимые и персами, и таджиками, и афганцами классики помогут ему выбраться с честью из сложной ситуации, не уронив достоинства Ивана Игнатьевича.

Весь вечер ушел на поиск необходимых произведений, похожих по объему или поэтическому строю на литературные примеры из лекции.

Утром, наглаженный, в начищенных по случаю мероприятия до стального блеска ботинках, Иван Игнатьевич с некоторой тревогой спросил Дмитрия: «Готов?»

Дмитрий утвердительно кивнул. Не было причины для беспокойства. Иван Игнатьевич не понимает дари, а аудитория — соответственно, русский.

Для лекции солдат усадили на землю в теньке, у арыка. Офицерам поставили стулья, лектору и переводчику — стол, на котором справа и слева от непременного графина с водой были придавлены камушками, чтобы не унесло ветром, оригинал и перевод творческого порыва Ивана Игнатьевича. С кратким вступительным словом, растянувшимся на пятнадцать минут славословий в адрес великого северного соседа — преданного друга и соратника борющегося афганского народа, выступил командир полка. Подошла очередь Ивана Игнатьевича. Застегнув верхнюю пуговицу армейской рубашки, он поднялся со стула и начал с пафосом, проявляя недюжинное ораторское мастерство, читать заранее приготовленный текст. Дмитрий сразу же попытался подстроиться под характер речи лектора, повторяя временами не только его интонации, но и жесты.

«Главное — поймать тон и ритм, — думал Дмитрий, — особенно тогда, когда начнутся примеры».

Добравшись до Горького, Иван Игнатьевич обрисовал его вклад в дело революционного воспитания обездоленных масс, а Дмитрий в отведенную ему для перевода паузу вставил маленькую отсебятину о том, что и у восточных народов есть свои классики-бунтари и классики-гуманисты. И когда лектор перешел к чтению с особым выражением любимого произведения о буревестнике, который с криком реет, черной молнии подобный, Дмитрий с тем же выражением начал читать написанный в форме «садж» — прозой с включением рифмованных кусков — небольшой рассказ из «Гулистана» Саади.

В финале «Песни…» Иван Игнатьевич, перейдя на крик и подчеркивая восклицательную интонацию приседанием и отмашкой свободной от листов лекции руки, заключил:

Буря! Скоро грянет буря!Это смелый Буревестник гордо реет между молний над ревущим гневно морем; то кричит пророк победы:Пусть сильнее грянет буря!

На что Дмитрий эхом отозвался на персидском строками великого Саади:

Одно сынов Адама естество,Ведь все они от корня одного.Постигнет одного в делах расстройство,Всех остальных охватит беспокойство.Тебе, не сострадающий другим.Мы человека имя не дадим.[13]

Дождавшись, когда стихнут аплодисменты, вдохновленный Иван Игнатьевич с еще большим жаром продолжил выступление. И дальше аудитория принимала лекцию и ее автора столь же восторженно и эмоционально. Длительные, переходящие в овацию аплодисменты сорвал отрывок из «Левого марша», который Дмитрий «перевел» строками поэта-бунтаря Омара Хайяма, нашедшими живой отклик у афганских солдат — выходцев из самых низов общества:

О небо, к подлецам щедра твоя рука:Им — бани, мельницы и воды родника,А кто душою чист, тому лишь корка хлеба.Такое небо — тьфу! — не стоит и плевка.[14]

Когда же мероприятие закончилось, растроганный командир полка за традиционным чаем в своем шалаше долго благодарил немного смущавшегося, но чувствовавшего себя именинником Ивана Игнатьевича, тряс ему руку и удивлялся, обращаясь к Дмитрию, как это простой советский военный знает блестяще не только родную литературу, но и чтимых на персоязычном Востоке поэтов.

Недавно назначенный в полк по советскому примеру замполит тут же попросил переводчика провентилировать с неожиданно ставшим популярным советником вопрос еще об одной лекции, но бдительный Дмитрий сразу же осек молодого, но прыткого партийца, сказав, что такие вопросы с кондачка не решаются. Нужно, чтобы сам автор созрел для новой творческой работы, а раньше месяца-двух и заикаться об этом не стоит.

По дороге домой, в машине, счастливый Иван Игнатьевич спросил Дмитрия:

— Ведь смог же?

— Смог, — согласился Дмитрий, бросив осторожный взгляд на прячущего улыбку в пшеничные усы Владимира Ивановича.

Тот, внимательно слушавший лекцию, конечно же, догадался, на какую уловку был вынужден пойти Дмитрий. Но насколько близка и какой страшной будет буря, к которой призывал любимый крылатый персонаж Ивана Игнатьевича, не догадывался пока еще никто.

V

Между тем гражданская война в Афганистане как бы исподволь незаметно начинала расползаться по стране, скатываясь сверху вниз от узкого круга интеллектуально-политической элиты к средним образованным слоям, вовлекая их, а потом и все остальное население в беспощадную кровавую бойню. Еще вялая, разрозненная открытая вооруженная борьба между сторонниками и противниками левого режима от приграничных сельских районов, постепенно разгораясь, перемещалась к городам, охватывала их дальние подступы, пока еще оставляя возможность использовать основные автомагистрали между центрами провинций, но угрожая вскоре перерезать и их и превратить оплоты новой власти в осажденные крепости…

В полку начали пропадать офицеры. Кто-то дезертировал и уходил к мятежникам, следуя своим убеждениям, кто-то, опасаясь репрессий из-за родственных связей с известными противниками режима или принадлежности к богатым кланам и семьям, бежал за границу. Командир полка, происходивший из семьи небогатых, но феодалов, мрачнел с каждым днем.

Неожиданно пропал прыткий замполит. Назначенный на его место такой же молодой лейтенант на вопрос Дмитрия о судьбе его предшественника ответил, что тот направлен послом в Пакистан. Когда же еще один партиец «уехал послом в Пакистан», Дмитрий прямо спросил нового замполита, что все это значит. Двадцатилетний революционер объяснил, что так они говорят о тех, кто был накануне арестован, заключен в тюрьму или расстрелян. И прежний замполит, и второй «посол в Пакистане» принадлежали, оказывается, к неправильной партийной фракции.

Владимир Иванович, внимательно следивший за ситуацией в стране, получая информацию в основном от Дмитрия, переводившего ему сообщения местных газет и радио, решил проверить, сообразуясь с обстановкой, боеготовность полка и вывести на учение хотя бы один батальон. Для рекогносцировки на местности выехали в сопровождении взвода солдат на юг, в направлении пустыни Регистан. Командир полка, с удовольствием бравшийся за любую работу, отвлекавшую его от мрачных предчувствий, тщательно спланировал поездку, подготовил и людей, и технику, и карты, и даже добыл где-то арбузы для того, чтобы легче было утолять жажду во время поездки по жаркой пустыне. По дороге командир спросил Владимира Ивановича, как тот оценивает афганских солдат.

— Хорошие солдаты, — сказал Владимир Иванович. — Стойкие, неприхотливые, исполнительные. Вот недавно наблюдал, как проводили учение по охране и обороне аэродрома, так солдаты, оборудовав позиции и сложив из камней огневые точки, пролежали в них несколько часов на страшной жаре, дожидаясь команды «Отбой!». Наши бы давно разбрелись в поисках воды или, хуже того, водки.

— Хорошие солдаты, — почему-то грустно подтвердил командир. — Плохо только, что неграмотные все. Да кормить бы их получше и обмундирование новое получить.

Переводивший разговор Дмитрий был полностью согласен и с Владимиром Ивановичем, и с командиром. Действительно, афганские солдаты неприхотливы и исполнительны. Но таких голодных, оборванных и грязных, как в Кандагаре, он нигде не встречал. Выгоревшая за долгие годы носки латаная-перелатаная форменная одежда буквально светилась на них. В ней даже в город не пускали. Берегли. А в увольнение отправляли только тех, кто имел «гражданку». Единственным достоинством такой формы было то, что залегший на позициях солдат в грязно-серой одежде полностью сливался с такого же цвета землей и становился совершенно незаметным, если только сквозь дыры и ветхие нити заплат не проглядывало светлое нижнее белье.