Мысль о всемогуществе науки у Беляева неотделима от захватывающих приключений, от поэтичных картин вольного полета Ихтиандра в безмолвии океанских глубин. Продолжая жюль-верновскую романтику освоения моря, Беляев приобщает нас к иному мироотношению. Но и сама по себе эта фантастическая романтика имела художественно-эмоциональную и научную ценность: скольких энтузиастов подвигнул роман Беляева на освоение голубого континента!
Нынче разрабатывается сразу несколько программ проникновения человека в гидрокосмос. Еще недавно исследователи беляевского творчества писали, что нынешние „люди-амфибии“ — аквалангисты — осуществили мечту о приходе человека в океан. Но это не совсем так.
В 1959 году профессор физиологии Лейденского университета Иоханнес Кильстра поставил серию опытов на мышах и собаках, заставляя их дышать перенасыщенной кислородом водой. Исследуются и другие пути „амфибизации“ — предварительное насыщение кислородом не окружающей воды, как в опытах Кильстра, но самого организма; извлечение кислорода из окружающей воды посредством особых пленок-мембран. В 1962 году патриарх акванавтики Жак-Ив Кусто на Втором международном конгрессе по подводным исследованиям заявил, что, по его мнению, через полвека сформируются новые люди, приспособленные к жизни под водой. Это будет достигнуто с помощью союза инженера и врача. Акванавтам будут вживлены миниатюрные аппараты, вводящие кислород непосредственно в кровь и удаляющие из нее углекислый газ. Легкие и все полости костей будут заполнены нейтральной несжимаемой жидкостью, а дыхательные центры заторможены. „Я вижу новую расу Гомо Акватикус — грядущее поколение, рожденное в подводных поселках и окончательно приспособившееся к новой окружающей среде“, — сказал Кусто. Одни из первых подводных домов — прообразы грядущих поселков, о которых мечтал Кусто, — были сооружены в крымской бухте Ласпи. Дома эти назывались „Ихтиандр-66“, „Ихтиандр-67“ и так далее. И сооружали их члены клуба аквалангистов „Ихтиандр“. Символично, не правда ли?
Нельзя не вспомнить, что подводный поселок впервые был описан опять-таки в романе Александра Беляева, Только уже не в „Человеке-амфибии“, а в „Подводных земледельцах“ (1930).
9
Мысль о несовершенстве человеческой природы волновала Беляева глубоко лично. С нее, как мы помним, и начиналось творчество писателя-фантаста, Сейчас журналисты чуть ли не с удивлением восклицают: „До Барнарда был… Доуэль!“ (кейптаунский врач Кристиан Барнард первым осуществил в 1967 году пересадку сердца). А ведь в свое время Беляева обвиняли в отсталости! „Рассказ „Голова профессора Доуэля“, — отвечал он на упреки литературной критики, — был написан мною, когда еще не существовало опытов не только С. С. Брюхоненко, но и его предшественников по оживлению изолированных органов. Сначала я написал рассказ, в котором фигурирует лишь оживленная голова. Только при переделке рассказа в роман я осмелился на создание двуединых людей (голова одного человека, приживленная к туловищу другого. — А. Б.)… И наиболее печальным я нахожу не то, что книга в виде романа издана теперь, а то, что она только теперь издана. В свое время она сыграла бы, конечно, большую роль…“
Беляев не преувеличивал. Хотя и у этого романа были литературные предшественники (новелла немецкого писателя Карла Груннерта „Голова мистера Стойла“), вдохновлялся фантаст экспериментами отечественных ученых. Роман „Голова профессора Доуэля“ обсуждался в Первом ленинградском медицинском институте. Ценность его состояла, конечно, не в хирургических рекомендациях, да их там и нет, а в смелом задании науке, заключенном в этой метафоре: голова, которая продолжает жить; мозг, который не перестает мыслить, когда тело уже разрушилось. В трагическую историю профессора Доуэля Беляев вложил оптимистическую идею бессмертия человеческой мысли.
Фантастическая идея „Головы профессора Доуэля“ и поныне используется в десятках научно-фантастических произведений» но уже на качественно новом уровне, подсказанном развитием кибернетики. В новелле А. и Б. Стругацких «Свечи перед пультом» (1960) сознание умирающего ученого переносят в искусственный мозг. С последним вздохом человека заживет его индивидуальностью, его научным темпераментом биокибернетическая машина. Непривычно, страшновато и пока — сказочно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Роман Беляева ценен не только тем, что привлек и продолжает привлекать внимание к волнующей научной задаче. Сегодня, может быть, еще важней, что Беляевым были хорошо разработаны социальные, психологические, нравственные, этические аспекты такого эксперимента. Академик Н. Амосов как-то сказал, что, если бы не было иного выхода, он ради того, чтобы сохранить счастье мыслить, смирился бы с вечной неподвижностью изолированной головы. Задача создания двуединого организма порождает еще более сложные нравственные вопросы. Романы Беляева как бы заблаговременно ставили их на широкое обсуждение.
Внутренний мир человека тоже интересовал Беляева как объект научной фантастики. В романе «Властелин мира» (1926) Штирнер вторгается в этот внутренний мир с помощью своей внушающей машины, заставляет женщину полюбить его, подчиняет своей воле людей в борьбе за власть. Фантастическое изобретение позволило писателю построить динамичный сюжет, создать захватывающие ситуации. Однако фабульная роль «внушающей машины» — не самая главная. Последняя часть романа — апофеоз мирного, гуманного применения внушения. Бывший кандидат в Наполеоны уснул, склонив голову на гриву льва; «Они мирно спали, даже не подозревая о тайниках их подсознательной жизни, куда сила человеческой мысли загнала все, что было в них страшного и опасного для окружающих». Этими строками завершается роман. «Нам не нужны теперь тюрьмы», — говорит советский инженер Качинский. Его прообразом послужил Б. Кажинский, проводивший вместе с известным дрессировщиком В. Дуровым (в романе Дугов) опыты по изменению психики животных. Раскаявшись, Штирнер с помощью своей машины внушил себе другую, неагрессивную индивидуальность, забыл преступное прошлое. Бывшие враги стали вместе работать над передачей мысли на расстояние, чтобы помогать рабочим объединять усилия, артистам и художникам — непосредственно сообщать образы зрителям и слушателям. Мыслепередача у Беляева — инструмент нравственного воспитания человека и совершенствования общества.
В романе «Человек, потерявший лицо» (1929) нарисована захватывающая перспектива искусственного воздействия на железы внутренней секреции. Но его герою, талантливому комику Тонио Престо, избавление от физической неполноценности приносит только несчастье. Красавицу кинозвезду, которую полюбил Тонио, интересовало лишь громкое имя уморительного карлика. Кинофирмам нужно было лишь его талантливое уродство. И когда Тонио обрел совершенное тело — он перестал быть капиталом. Его человеческая душа оказалась никому не нужна. Измененная внешность отняла у него даже права юридического лица: его не признают за Тонио Престо.
Правда, он сумел отомстить своим гонителям. Во главе разбойничьей шайки Тонио с помощью препаратов доктора Сорокина расправляется с прокурором, судьей, превращает губернатора штата в негра, чтобы заядлый расист на собственной шкуре испытал все прелести расовой дискриминации. Но такой финал, в духе истории о благородном разбойнике, не удовлетворял писателя.
Беляев переделал роман, возвысив Тонио до социальной борьбы. Актер становится режиссером, постановщиком разоблачительных фильмов, ведет борьбу с Голливудом. Новый роман — уже не о жертве общества, а о борце за справедливость — Беляев назвал «Человек, нашедший свое лицо» (1940).
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})10
В произведениях, которые условно (по существу, они глубже и шире) можно отнести к биологической фантастике, Беляев высказал, может быть, свои самые смелые и оригинальные идеи. Но и здесь он был связан научным правдоподобием. А в голове его теснились идеи и образы, не укладывавшиеся ни в какие возможности науки и техники. Не желая компрометировать молодой жанр научной фантастики, писатель замаскировал свою дерзость юмористическими ситуациями, шутливым тоном. Заголовки вроде «Ковер-самолет», «Творимые легенды и апокрифы», «Чертова мельница» как бы заранее отводили упрек в профанации науки. Небольшие новеллы избавляли от необходимости детально обосновывать те или иные гипотезы: сказочная фантастика просто не выдержала бы серьезного обоснования. Здесь велся вольный поиск, не ограниченный научно-фантастической традицией, В этих шутливых рассказах Беляев словно спорил с собой, испытывал сомнением саму науку, здесь начиналась та фантастика без берегов, с которой, вероятно, хорошо знаком современный читатель…