покойно… у живоначальной Троицы… у любезного твоего друга архимандрита Артемия". Благодаря этому заступничеству Максим Грек прожил оставшиеся годы (он скончался в 1556 г.) „в великой чести и похвале" [4]. Именно у Артемия нашел пристанище близкий к нестяжателям бывший московский митрополит Иоасаф. Наконец, по ходатайству Артемия был назначен игуменом знаменитого суздальского Спасо-Ефимьевского монастыря блаженный Феодорит. Эти факты случайно получили отражение в источниках, и, вероятно, заступничество нового троицкого настоятеля за гонимых было значительно шире.
Артемий, разумеется, понимал, что ставит себя под удар, но отказываться от своих убеждений не собирался. Как выяснил советский историк С. М. Каштанов, за те полгода, которые Артемий продержался на посту настоятеля, Троице-Сергиев монастырь не принял ни одного земельного вклада, не совершил ни единой мены или купли. Легко понять ненависть к новому настоятелю, разгоравшуюся среди привычных к стяжанию и вольготной жизни монахов. Артемий был буквально окружен шпионами, ловившими каждое его слово и строчившими доносы. Опасность исходила и от братии, и от высшего иосифлянского духовенства, и от „друзей", уговоривших Артемия принять должность, а ныне осуществлявших превентивные меры против возможного роста его влияния на царя. Протопоп Сильвестр и поп Симеон донесли Ивану IV на ученика Артемия монаха Порфирия, что он говорит еретические речи, а царь с этого времени „во учителе его Артемьи начал примечать по наречию", то есть подозрительно относиться к словам троицкого настоятеля, которого только что „зело любил и многажды беседовал" с ним.
Сохранившееся среди сочинений Артемия „Послание к царю Ивану" очень хорошо показывает положение, в которое попал настоятель Троице-Сергиева монастыря. Он отвечает на бранчливую, по обыкновению, царскую грамоту, содержащую плохо скрытый упрек и пугающую адресата поступившими на него доносами. Ответ Артемия смел и прям. „Совершение закону есть любовь, она закон весь и пророков содержит". Гордец, отвергающий этот закон, никакими делами не достигнет спасения, ибо Христос требует веры, а не труда. Артемий поучает царя, что есть правая жизнь, о которой „Божественное писание всюду вопиет", и правая вера, благодаря которой человек „внутри себя обретает Бога".
Для испытания стойкости людей в вере всегда являлось множество „хульных и нечестивых уст", клевещущих и приписывающих себе божественный разум. Надо идти мимо них - и они сами исчезнут без следа, разве в проклятии людей, увидавших безумие их, сохранится память о желавших „упразднить веру Божию своей самозаконной лестью". Истине противятся люди, растленные умом, не познавшие веру, имеющие ее мертву или недейственну, а скорее, только мнящие себя верующими.
Посмеявшись над теми, кто хочет заменить солнце тусклым огнем своей необразованности, рассчитанной на прельщение „неутвержденных душ", Артемий переходит к критике высказывания самого царя, порожденного, по его мнению, нашептыванием подобных лжеучителей. Иван IV „хотел бы уведать: как, читая Божественное писание, многие прельщаются в растленную жизнь или уклоняются в разные ереси?"
„Неправда! - отвечает Артемий. - Не от книжного писания прельщяются… но от своего неразумия и зло-мудрия". Разумное чтение никогда не приносило вреда, но и возникающие иногда заблуждения нельзя сразу объявлять ересью. „Еретиком человека в первый и второй раз не называй, ведай, что кто совратился и согрешает, тот самоосужден", его наказывает собственная совесть, он „сам не рад, поскольку по пути смиренных не захотел идти, но тщеславием усладился, родителем гордости".
Это был прямой вызов иосифлянам, жесточайше преследовавшим еретиков и требовавшим от светской власти беспощадного уничтожения инакомыслящих. Артемий не боялся показать, что понимает, откуда дует ветер. „И святителю, - пишет он, - не следует опускаться до невежествующих и заблудших, но в кротости наказывать. Это еще не еретичество, если кто от неведения в чем усомнится или слово просто скажет, желая найти истину, особенно о догматах или обычаях. Никто еще не родился разумным, но каждому слову необходимо учиться… от учения бо разум прилагается; недаром говорится о святых людях, что до самой смерти учиться подобает".
Обращаясь к царю, Артемий просит его учитывать несовершенство человеческого ума и не спешить гневаться на кого-либо, „но как подобает православному царю с Христовой правостью, кротостью и осмотрительностью делать все". Если стяжатели стремились представить малейшее разногласие как покушение на церковь и на самого бога, го Артемий утверждал: „Бог досаждаем не бывает; как говорит божественный апостол, что сеет сам человек, то сам и пожнет". Виновным можно признавать только того, кто явно говорит против истины и не желает слушать никакого убеждения. Но и здесь автор призывает по-христиански „исправлять согрешающих духом кротости".
Что же касается „наших ложных клевет", то здесь Артемий бескомпромиссен. Он требует у царя праведного суда, „поскольку ты, православный царь, правду любить обещался Богу. Потому я и писал тебе, объявляя свое мнение. И если, государь, в чем погрешил я с моей точкой зрения, вели объявить мне, испытав перед собою божественным писанием, может быть не согласен мой разум с разумом святых отцов? Тогда я рад каяться и прощения просить. И если, государь, как говорят многие, ныне нельзя жить по Писанию - пусть укажут нам, почему нельзя?!"
Артемий называет себя „грешником", однако его смирение перед человеческим судом весьма условно. Недаром он вспоминает о Христе, который был готов пострадать: но горе тем, в руки которых предается страдалец! „Тебе, православному царю, - пишет Артемий Ивану IV, - недостойно предавать меня (казни) на основе неверных и ложно составленных клевет. То, что ныне мнится неведомо, - пророчески замечает проповедник, - со временем будет явственно, и ныне это разумные понимают". Бог „видит ловцов, севших вместе с богатыми в засаду, чтобы убить неповинного".
Доносчиков Артемий глубоко презирает, а в монашеском общежитии подслушивать и передавать чьи-либо слова вообще считает беззаконием. Но чтобы вывести их на чистую воду, требует: „Вели, государь, тем под присягой сказать то, что тайно тебе говорили". Праведный суд - божественное установление, и того, кто его не блюдет, не спасут ни службы, ни посты, ни прочие ритуалы.
Впрочем, по главному вопросу, реально стоящему за всевозможными мелочными доносами на Артемия, он хочет объясниться с царем, не дожидаясь суда. Артемий подтверждает, что он против того, чтобы монастыри владели селами - огромными накопленными ими земельными богатствами. Это его личное мнение, высказываемое открыто, однако он никогда никого не заставлял отказываться от владений насильно. Возможно, что-то Артемий говорил несвоевременно - чтобы монахам „жить своим рукоделием и у мирских не просить" - „но я истину говорил"!
В конце 1551 - начале 1552 года Артемий ушел из Троице-Сергиева монастыря в Порфирьеву пустынь, чтобы жить трудом своих рук и не видеть, как стяжательствующее монашество эксплуатирует массы крестьян. Из Заволжья