Хабермас рассказывает о том, что крупнейшие американские газеты, такие как "Вашингтон пост", "Нью-Йорк таймс" и "Лос-Анджелес таймс", "боятся попасть в руки концернов или фондов, которые захотят "оздоровить" эти претенциозные медиа неуместными представлениями о доходности[?] Что стоит за такими широковещательными заголовками? Очевидно, опасение, что рынки, на которых сегодня приходится утверждаться национальным газетным предприятиям, не соответствуют той двоякой функции, какую до сих пор выполняла качественная пресса: принося прибыль, удовлетворять запрос на информацию и образование".
Хабермас решительно отвергает чисто рыночный взгляд на СМИ. Отвергает лукавую теорию, что-де потребители (покупатели газет) принимают самостоятельные решения в соответствии с собственными предпочтениями. Нет, говорит он, "в ходе многолетнего чтения как раз и формируются новые предпочтения, убеждения и ценностные ориентации". Критикует он и тех деятелей, которые полагали, что "ответственность за создание и потребление телевизионных передач можно спокойно передать одному лишь рынку". Он считает, что "слушатели и зрители являются не только потребителями, то есть участниками рынка, но в то же время и гражданами, имеющими право участвовать в культуре, наблюдать за политическим процессом и быть причастными к формированию политических взглядов".
Автор разбирает примеры того, как "государство пытается в отдельных случаях защитить такое общественное благо, как качественная пресса". Он считает, что без рыночных механизмов в условиях демократии обойтись нельзя, но они должны дополняться государственным субсидированием СМИ.
Из рассуждений Хабермаса вытекает, что речь идёт не о том, чтобы раз и навсегда принять какой-то "очень хороший", "справедливый", "полезный" закон, а о том, чтобы непрерывно шёл процесс совещательного рассмотрения споров, ибо только на нём основана возможность достичь в долгосрочной перспективе более или менее разумных результатов. Вряд ли эти его рассуждения полезны лишь для Германии или США, нам они тоже могут сослужить пользу.
Эссе о прессе встроено Хабермасом в более широкий спектр рассмотрения современных проблем - в частности, социологических. Здесь он находит основания для немалых тревог, хотя, конечно, речь идёт об уровнях благосостояния, несравнимых с нынешними российскими. Но он зорко видит тенденцию к ухудшению дел и, главное, понимает, отчего это происходит. В связи с этим Хабермас цитирует передовую статью газеты "Франкфуртер Альгемайне Цайтунг": "Многие только сейчас сознают, насколько сильно конкуренция со стороны коммунизма, пока она существовала, сдерживала капитализм. Сами по себе демократия и рыночная экономика столь же плохо застрахованы от саморазрушения, как и тоталитарные системы". А мы и не знали[?]
Юрий БАРАНОВ
Чугунный, нежный, высокогорный
Чугунный, нежный, высокогорный
Ярослав Смеляков - 100
Стремительно катится лава.
Прорублена в проблеск клинка
Посмертная Блюхера слава
И мёртвая жизнь Колчака.
Одномерно? Всё ведь теперь видится ровно наоборот? А кто и когда сможет посмотреть на тот наш ужас стереоскопично? Может, в этом и есть весь вопрос русской смуты, похоже, не прекращавшейся за 400 лет ни на секунду, а лишь скрывавшейся, словно огонь в невидимый торф.
В 1934 г. Смеляков был принят в Союз писателей СССР, тогда же и собравшийся на первый съезд. А 14 июня того же года сразу в четырёх газетах - "Правде", "Известиях", "Литературной газете" и "Литературном Ленинграде" - прямо-таки залпом грянула публикация М. Горького "Литературные забавы", в которой цитируется письмо некоего "партийца": "Несомненны чуждые влияния на самую талантливую часть молодёжи. Конкретно: на характеристике молодого поэта Яр. Смелякова всё более и более отражаются личные качества поэта Павла Васильева. Нет ничего грязнее этого осколка буржуазно-литературной богемы. Политически (это неново знающим творчество Павла Васильева) это враг. Но известно, что со Смеляковым, Долматовским и некоторыми другими молодыми поэтами Васильев дружен, и мне понятно, почему от Смелякова редко не пахнет водкой, и в тоне Смелякова начинают доминировать нотки анархо-индивидуалистической самовлюблённости, и поведение Смелякова всё менее и менее становится комсомольским. Прочтите новую книгу Смелякова. Это скажет вам больше (не забывайте, что я формулирую сейчас не только узнанное, но и почувствованное)".
Смеляков был арестован 22 декабря 1934 г. Следователь сказал ему на допросе: "Что же, ты надеялся, мы оставим тебя на свободе? Позабудем, какие слова о тебе и твоём друге Павле Васильеве сказаны в статье Горького? Не выйдет!" И "за участие в контрреволюционной группе" поэт был приговорён к трём годам исправительно-трудовых лагерей.
Первая "отсидка" Смелякова оказалась не очень долгой. Он ударно работал в тюрьме бригадиром, был выпущен досрочно в начале 1937 г. и переведён воспитанником трудовой коммуны № 2 НКВД, располагавшейся на территории подмосковного Николо-Угрешского монастыря, основанного в 1380 г. Дмитрием Донским в честь победы над Мамаем. На том месте святому благоверному князю, ведшему рать к Куликову полю, явилась икона Николы Чудотворца, и князь сказал: "Сия вся угреша сердце моё" ("Это всё согрело сердце моё"). Опальный Смеляков стал в Угреше ответственным секретарём новой газеты "Дзержинец".
В 1930-х г. у Смелякова случился роман с Маргаритой Алигер, посещавшей литобъединение вместе с ним, С. Михалковым, Л. Ошаниным. Интересна история с кольцом, подаренным поэтессе Смеляковым (массивное серебряное - череп с двумя скрещёнными костями). Ярослав сказал Маргарите, что пока она кольцо будет носить, с ним, Ярославом, ничего плохого не произойдёт. По словам Лидии Либединской, которой Алигер рассказала эту историю уже после смерти Смелякова, каждый раз, когда кольцо снималось с руки и терялось, с Ярославом приключалась беда. В пересказе Е. Егоровой финал этой мистически-завораживающей истории звучит так: "Перед последним арестом Смелякова в 1951 г. кольцо надломилось и потом 20 лет пролежало в столе среди бумаг, но в день похорон поэта Маргарита нашла его целым, хотя сама в ремонт не сдавала[?]"
Перед войной молодой поэт написал цикл "Крымские стихи", публиковался в "Молодой гвардии", "Литгазете", "Красной нови"[?] В ноябре 1939 г. был призван в армию Ухтомским райвоенкоматом, уцелел в Финской "незнаменитой" войне, вернулся в Москву весной 1940 г. и был принят на работу в аппарат Союза писателей.
В 1941 г. Смелякова из резерва призвали в армию, зачислили рядовым в 3-ю Фрунзенскую дивизию народного ополчения. Воевал на Северном и Карельском фронтах. Ходили слухи о его гибели. Е. Долматовский написал трагическое стихотворение, посвящённое его памяти. Лишь Алигер верила, что Смеляков жив: вернувшись из эвакуации зимой 1942 г., она неожиданно нашла дома кольцо, подаренное Смеляковым, которое куда-то задевалось в её квартире перед отъездом в октябре 1941 г.
А Смеляков очень быстро попал со своей частью в окружение и финский плен, каторжно работал на хозяина, обращавшегося с узниками крайне жестоко.
"Я вовсе не был у рейхстага и по Берлину не ходил", - сокрушённо писал он.
Наблюдение критика Л. Аннинского: "По возрасту и настрою Смеляков, конечно, должен был бы стать поэтом войны - не окопно-солдатской, какую донесли до нас поэты из поколения смертников, а войны, осмысленной стратегически и эпически, - какую описали дождавшиеся своего часа Твардовский и Симонов".
А в победном 1945-м Смеляков написал каменные строки "Моё поколение":
Я строил окопы и доты,
железо и камень тесал,
и сам я от этой работы
железным и каменным стал.
Я стал не большим, а огромным -
попробуй тягаться со мной!
Как Башни Терпения, домны
стоят за моею спиной.
Вторая "ходка" Смелякова была прямиком из финского плена, в 1944 г. Через два года вышел, но на Москву для него был наложен запрет. Пришлось работать в многотиражке на подмосковной угольной шахте. В Москву ездил украдкой, в ней не ночевал. Принято считать, что первые послевоенные годы провёл в Электростали. Но Е. Егорова утверждает, что имеются свидетельства о прибытии его по этапу в Сталиногорск (ныне Новомосковск Тульской области).
Собрата вытащил из забвения К. Симонов, и в 1948 г. вышла книга Смелякова "Кремлёвские ели", собравшая до- и послевоенные стихи. Это, однако, спровоцировало в печати острую критику: дескать, сочинитель лишь внешне оптимистичен, а по сути - "всегда о смерти".