Читать интересную книгу Мне 14 уже два года - Ирина Костевич

Я уже успокоилась, хотя по-прежнему было жгуче стыдно. Занятия шли своим порядком, мои мысли и чувства — своим. Что будет после школы? Признаюсь, я уже много чего навоображала. Не так все и плохо. А сколько всего впереди!

Уроки почти закончились — кто физру за урок-то считает? В спортзал никто не торопился.  Мы сидели в раздевалке — унылом холодном месте. Я представила, как можно будет попозже подбить одноклассниц нарисовать здесь огромные цветы. Наверное, директриса не станет ругаться, если получится клёво.

В это время глупые пятиклассники пытались втолкнуть к нам какого-то пацана, который верещал, как резаный: «В бабскую раздевалку — ни за что!!!» Девчонкам надоело, и они приперли дверь скамейкой. Тут к нам опять стали ломиться.

— Ну сколько можно! — Фарида схватила свернутый в трубку ватман, резко пнула скамейку и … долбанула по башке влетевшего к нам Булатика.

Вот везёт же парнишке! Даже когда Фарида не хочет его задеть, все равно он получает! Наверное, издевался над ней в прошлой жизни. Карма, не иначе…

— Вы чего? Блин! Я же по делу! Никто арсовскую сотку не видел? Мобила пропала!

Девочки пожали плечами. Светка протянула свое: «Поздра-авляю…» Потом заинтересовалась:

— А вы ему звонили? Может, завалялась в сумке где…

— Эврика! — Булатик, вместо того, чтобы хлопнуть по лбу себя, успел попасть по Фариде.

Ну почему это пришло в голову Светке, а не мне? Хотя… Пока я и номера Арсена не знаю.

Между тем практичная Света, с большим чувством собственного превосходства звонила Арсену. Я представила, как он сейчас обрадуется, услышав знакомую трель откуда-нибудь со дна своей сумки. Или из потайного кармана. Все-таки не хотелось верить, что его красивый телефон кто-то украл. Вот сейчас все найдется, он придет благодарить Свету, а я буду стоять, как левая… Интересно, у него для светкиных звонков есть особая мелодия? Хоть бы не было!

Тут, пока звонила Света, у кого-то из девчонок тоже зазвонил мобильник. Однако никто не торопился брать трубку. Светка разозлилась:

— Что, так трудно сотку заткнуть?

— А это чья? — хором спросили Мархабо и Сандугаш. Как они ухитряются одно и то же говорить? Я за ними не впервой замечаю. Остальные только плечами пожали. Ни у кого такой мелодии не было.

— Как у Арсена, — растерянно сказал Булатик. Света перестала звонить — телефон тут же смолк. Начала — и через секунду вновь раздалась знакомая трель. Это что же: если Арсена действительно обворовали, то сотку спрятали у нас в раздевалке? Значит, сюда приходил вор? Может, он еще чего-нибудь утащил?

Меня аж передернуло, так противно сделалось. Да ещё перед глазами так явственно встала картина, как я лезу в бабушкину коробочку. Да, бабушке тоже не хотелось расставаться с деньгами. К тому же оказавшимися не ее… Опять загорелись лоб и щёки.

В это время девчонки, молодцы, начали разыскивать сотку по звуку. Света капризничала и торопила, предупреждая, что у нее вот-вот кончится зарядка. Тоже мне, «звезда»! Как будто, кроме нее, ни у кого больше мобильника нет! В нашей раздевалке собрался уже весь класс, а позади этой толпы возвышалась огромная женщина в желто-фиолетовом спортивном костюме. Наверное, физручка… Наконец под грудой вещей нашли сумку, из которой доносилась мелодия.

Светка брезгливо, двумя пальцами, взяла сумку и подняла повыше:

— Чье??!

Черная сумка с веселым скелетиком, такая родная…

— Но это ж моя сумка! — закричала я.

— А чё сотку не брала? — тупо спросила Фарида.

Я так же тупо показала ей свою — все время сжимала ее в руках.

Тут я поймала светкин взгляд. Вид у нее был при этом какой-то отмороженный. Оглянулась — отовсюду на меня таращились примерно так же. А потом я встретилась глазами с Арсеном…

— Арсен, это же я, Мира! Я не воровка! Как ты можешь на меня так смотреть!!! И ты не веришь мне??? — мне хотелось закричать это так громко, чтобы услышала вся школа, весь город, вся планета!

Но я не могла кричать. Я даже говорить не могла. А он… Никто никогда в жизни не смотрел на меня ТАК. С таким разочарованием, презрением…

— Дуремара, может, объяснишь, как это к тебе попало? Или бедняжка опять запуталась? — это  уже не Светка. Это сказала зубрилка Сабина с тугой косой. У нее был очень принципиальный вид.

Голос раздался будто не мой, пересохший, как из песка:

— Я не Дуремара!

— А кто же ты после этого, — закричала Светка. — Дуремара и есть. Бойкот Дуремаре!

Кто за бойкот?

Все подняли руки. Физручка почему-то — тоже.

Увидев, что я смотрю на нее, она хрустнула суставами пальцев:

— Я бы с тобой в разведку не пошла! Мы таким в команде темную устраивали! Вот не зря я  не хотела идти в школу работать — гнилое здесь все! Ко мне на урок даже не приходи — ничего выше двойки не увидишь! Ворьё!

— Да она все время крадет! Ее же только сегодня к директору вызывали! Наверное, и из той школы поэтому выгнали! — крики неслись со всех сторон.

— А мы её еще жалели! — проходя мимо, Сабина так толкнула меня плечом, что я отлетела к стенке. Той самой, которую мечтала раскрасить вместе с одноклассницами.

–  О-о! Дай пять! — Светка звонко шлёпнула Сабину по ладони, в едином порыве все одобрительно зааплодировали. Физручка — громче всех.

Неужели это именно те люди, которые так недавно утешали меня? Еще и соревновались, у кого лучше выйдет…

— Уходи из раздевалки, у нас тут ценные вещи!

И какая уж разница, кто это сказал?

ЖИЗНЬ — ТАКОЙ НЕЛЕПЫЙ СОН!

Я НЕ ХОЧУ ЖИТЬ!

Глава 8. Ночь на пятое сентября

Не помню, как доехала до татешки, что ей говорила, что отвечала она мне. Помню только ледяной градусник под мышкой, и как тонометр сдавливает руку, и запах дымящегося одраспана[4], и шум дождя, когда ночью мне вызывали «Скорую». Потом татешка ворчала, подтирая пол за врачами, которые, не разувшись, наследили в комнате. А меня всю трясло, трясло, трясло, и я сосредоточенно стучала зубами, будто это было самым важным делом на свете.

Напротив кровати висит на стене мой батик. Я дарила его татешке этой весной. На батике — цветущая яблоня у реки, отражающаяся в ночной воде, а в небе три луны — как яблочки. Моя татешка очень хочет выйти замуж, и чтобы у нее были дети. Трое — как лун-яблочек на небе ее батика. Хотя у некоторых ее ровесниц уже и внуки есть, татешка все равно верит в свое семейное счастье.

А еще татешка верит, что у меня дар. Мол, все, что я рисую, сбывается. Как восхищалась она моими работами на выставке в изостудии — даже неловко было! А сейчас — прижимает меня к себе своими маленькими ручками, убаюкивает, и  говорит, что испытания даются людям, чтобы стать сильнее. «Испытания — тренажер успеха!» — специально с сильным акцентом, чтобы рассмешить меня, изрекает она.

Со стороны, наверное, мы с ней прикольно разговариваем. Она, когда волнуется, переходит на казахский. Я ее понимаю, но сама отвечаю на русском — быстро разговаривать по-казахски не умею. А раньше у меня с этим вообще плохо было. Помню, привезли из аула двоюродного братца, и оставили у нас на несколько дней. Малыш не понимает по-русски и ничего не боится. Бежит, куда ноги несут! Меня приставили за ним следить. Я родственников прошу: «Хоть скажите, как по-казахски «нельзя» будет, чтобы я могла Ануарку «пасти». — «Болады! Скажешь «Болады!» — Ануарка послушается». Пошли мы гулять. Тут он ка-а-ак рванет на проезжую часть! Кругом машины носятся, я перепугалась так, что все слова из памяти вылетели, и кричу ему что есть сил: «Бельмеймын[5], Ануар, бельмеймын!» Прохожие на меня оглядываются, а он сам остановился посреди дороги, и так озадаченно смотрит. Тут я вспомнила, что «бельмеймын» на казахском будет «Не знаю»! Сейчас Ануар живет во Франции, его папу назначили туда в дипкорпус. По-французски, родственники слышали, шпарит вовсю.

Он-то с родителями, хоть и на чужбине. А я вот на родине одна-одинешенька. Бабушка со мной, наверное, никогда в жизни теперь не заговорит. Как хорошо, что есть тётя Роза!

Татешка маленькая и очень быстрая. У нее любимая шутка — увидит меня, кричит: «Жаным[6], просыпайся!» — «Тетя Роза, я не сплю!» — «Ты спишь, жаным!» Пока она это кричит, параллельно делает какое-нибудь дело. Р-раз — и тесто замесила. Р-раз — и яичница уже готова! «В Книгу рекордов Гиннесса занести меня надо обязательно!» — хвастает всякий раз, а сама смеется-заливается.

Работает она посменно, а когда не в столовке, всё бегает по каким-то психологическим тренингам, ездит по святым местам — никогда на месте не сидит. Вот и сейчас — вернулась из Туркестана, рассказывает, чтобы меня отвлечь, что там видела. Ее слова долетают до меня сквозь туман, по дороге теряя смысл. Иногда, чтобы она не обижалась, я киваю ей и что-то отвечаю. Все внутри меня сжато — не только душа, но и где-то в глубине живота, и в голове — и давит все сильнее, сильнее. Так, что невозможно дышать. За что мне это? Почему все сразу? Может, это то, что взрослые называют черной полосой в жизни? Я никому не делала зла, не желала плохого. Лица моих одноклассников сливаются в одно, и на нем — страшные глаза. Почему-то это лицо огромной физручки, лицо грозит мне, и я бегу, и надо прыгнуть в какую-то яму, но не могу — слишком глубоко, я все медлю и не решаюсь. За мной гонятся, догоняют, сейчас схватят… Кричу, а голоса не слышу, весь крик уходит в немую тоску, хочу выдохнуть — и не могу.