Читать интересную книгу Завещание лейтенанта - Владимир Макарычев

– Знать, барин, дело недавнее. Годков двадцать назад произошел бунт в севастопольском рабочем экипаже. Взбунтовались, когда объявили власти противочумной карантин. Бунт быстро подавили, а всех офицеров с командиром подполковником Неженцовым разжаловали в рядовые. Только господин Малахов, командовавший там же ротою, в уважение отменной службы, уволен в отставку тем же капитанским чином. Поселился в Корабельной слободе. До самой смерти работал главным надзорным за местным рынком. – Старый солдат посмотрел осторожно на офицера, словно боясь, что его самого заподозрят в участии в бунте, продолжил: – Малахов следил за качеством продуктов, судил обманщиков, а свои справедливые решения оглашал вот на этом самом кургане, который и назвали[22]…

Закончить фразу старый солдат не успел. Совсем рядом прозвучал резкий окрик: «Господам офицерам завтракать!» Николай как ни всматривался, не увидел даже малейших признаков походной столовой. Кругом преобладал грязно-белый цвет, напоминающий чехлы в прихожей дома адмирала Невельского, закрывающие мебель от пыли. Из землянки между тем, с осторожностью полевых сусликов, один за другим выползали офицеры, одетые в несвежие нательные рубахи. Ночной сосед, молодой унтер-офицер с белоснежной улыбкой, приобнял, увлекая в пространство, скрытое под широкой парусиной. Ровный квадрат четыре на четыре метра, обрамленный по периметру небрежно уложенными камнями, служил офицерской полевой столовой. Из мебели – два изломанных стула да пара досок в качестве стола. Пустые кружки и миски лежали тут же, аккуратно сдвинутые к краю. Перед входом два медных котелка, подогревающихся на углях. Офицеры брали кружки с мисками, подходили к солдату, наливавшему им чай из черпака. Затем большой деревянной ложкой аккуратно наполнял другую миску горячей кашей, аппетитно пахнущей бараниной. Не успел выбрать место на плоском камне у стенки землянки, как голосом уставшего адъютанта прозвучала команда: «Господа офицеры!» Николай один подчинился. Привстал, согнувшись вопросительным знаком. В низенькой столовой показался капитан-лейтенант. Николай отметил, только он и вошедший офицер были одеты в кителя. Судя по отданной команде, офицер являлся авторитетным человеком. Высокий рост мешал стоять прямо в низком укрытии. Изящно наклонил вперед гибкое тело, отчего костистое лицо вытянулось, выдвигая вперед выбритый до синевы подбородок. Всем своим видом он внушал независимость и надежность.

– Капитан-лейтенант Острено Феофан Христофорович[23], – буднично представился вошедший Николаю и протянул для приветствия руку. От растерянности тот выронил миску с кашей, но ответил крепким рукопожатием. Острено улыбнулся, резко и больно сжал его кисть и в то же мгновение легко освободил свою ладонь.

Его внимание быстро переключилось с Николая на окружающих.

– Господа, – негромко начал Острено, – слышали последнюю новость?

Легкий одобрительный шумок поддержал рассказчика.

Неторопливо отхлебнул горячего чая. Губами попробовав обжигающую медь кружки, смерил быстрым взглядом южных глаз завтракающих, будничным голосом продолжил:

– Слыхали? Французы собираются домой. Урожай винограда собрали их жены и заквасили вино, а немцы стоят в очереди за право снять первыми дегустацию. Правильно! С их жен.

Нестройный хохоток пролетел ласточкой перед дождем. Все ждали главную шутку, последовавшую тотчас же:

– Непредсказуемо повели себя и англичане. Помните, как бывший главнокомандующий князь Меншиков-Изменщиков, преисполненный гуманизма, выдал главное наше оружие врагу? Показал противнику чумное кладбище! Тогда не обратили внимания на предупреждение, а сегодня ночью, спустя полгода, вспомнили. Посмотрите, как они отползают от нашего кургана. Как от чумки!

Офицеры с недоверием переглянулись, но последовали за Острено на свежий воздух. Действительно, в утренней дымке, предвещающей дневную жару, у подножья холма шло активное приготовление. Бледно-голубые мундиры французских пехотинцев перемешивались с красными шапочками турок. С кургана хорошо просматривалось движение тыловых соединений противника в сторону передовой линии окопов. То был первый бастион, расположенный у Большой бухты, на последней оконечности кургана.

– На бегство точно не похоже, – щурясь от всюду проникающего солнца, высказал мнение пожилой капитан пехотинец. В его голосе чувствовалась тяжелая усталость, перерастающая в равнодушие. Очередная шутка Острено еще больше привела в уныние:

– Худшее, что нам сегодня грозит, господа офицеры, – закуривать от отрезанной ноги.

Наблюдающие живо представали картину: после ампутации достаешь папиросу из сапога своей только что отрезанной ноги и спокойно закуриваешь. Лучше быть убитым, чем попасть на операционный стол! Считалось, что врач обязательно отрежет руку или ногу, только попади в госпитальную палатку. Пугала не боль, а последующая жизнь в немощи. В том была гордость за самого себя, стремление активно жить и приносить пользу своему полку. Именно воинское подразделение служило центром, где отмечалась доблесть и его мнением дорожили сильнее собственной жизни. Отсюда и объяснение особой чести русского воинства.

После грустной шутки с тяжелым чувством офицеры направились в сторону своих орудий. Николая остановил Острено.

– Господин унтер-офицер, имеется важное поручение, – таинственно начал капитан-лейтенант.

Уверенный в грядущем зачислении в «охотники», Дымов подался всем телом к Острено. В это самое время с быстротой стрижа, снова, как и утром, пролетели две пули, пробив сетку из ивняка, прикрывающую орудийную бойницу. Глухо вошли в камень рядом с головой командира батареи.

– Ваше благородие, – сказал молодой артиллерист, – отойдите от амбразуры.

На предостережение солдата не обратили внимания, лишь Николай чуть подался в сторону, но спохватившись, что его маневр примут за трусость, занял прежнее место. Здесь давно не боялись смерти и не бравировали смелостью. Между тем Острено продолжил:

– Сию же минуту, господин унтер-офицер, вместе с Чайковским, – кивнул в сторону средних лет прапорщика, стоявшего особняком, в выцветшей некогда красной рубахе. – Значит, направитесь в распоряжение штаба, в корабельную слободку. Найдете интендантского комиссара и передадите ему список убитых и раненых.

Посмотрев вокруг, обратился к стоящему рядом Чайковскому:

– Якуб Владиславович, списки раненых, оставшихся по доброй воле на позиции, приготовлены?

Прапорщик поначалу замялся, но обменявшись взглядами с Острено, бодро доложил:

– Раненых на позиции человек пятнадцать, из них три офицера[24].

Чайковский обернулся к Дымову, добродушно улыбнулся, показывая широкие, как у лошади, белые зубы. Николаю не оставалось ничего другого, как унять свое тщеславие и приступить к исполнению приказа. Вместе с прапорщиком, используя эполемент[25] как укрытие, вышли с безопасной стороны, в тыл батареи. Время показывало одиннадцать. До начала последнего штурма оставался час.

По открытой местности, двигаясь по склону холма, следовало пройти порядка двух километров. Внезапно, сначала на середине кургана, а потом и в стороне их батареи начали рваться ядра. Канонада осадных орудий с каждой минутой усиливалась. Зловещий гул приближался с неминуемой очевидностью, как грозовое облако. Перекрикивая их вой, прапорщик предложил:

– Давайте вернемся, иначе через пять минут нас накроет.

Множество взрывов по курсу их движения, в корабельной слободке, подняли тучу пепельной пыли. Противник, казалось, решил расстрелять весь боезапас. Уговаривать Николая не пришлось. Посыльные поспешно вернулись под укрытие своей батареи, нырнув в землянку. Прошло некоторое время, пока глаза привыкли к темноте. Теснота усиливала жару. Солдаты, приспосабливаясь к духоте, снимали верхнюю одежду. Разноцветье рубах, запах пота и мочи, казалось, усиливался с каждой порцией разрывов.

Постепенно батарейцы разговорились. Слова и возгласы, смех над шутками вытеснили напряжение. Наконец случилось то, чего боялся Николай: их заметил Острено.

– Не донесли наградные? – спросил он прапорщика. Не дожидаясь ответа, повернулся к затуманенному от пыли выходу землянки, со злостью выкрикнул: – Значит, сегодня праздник у тыловых комиссаров![26] Каждый покойник для них новая прибыль, посему, господа солдаты, матросы и офицеры, приказываю всем оставаться живыми, дабы не кормить «пиявок».

Шутка оказалась хорошо понятной и вызвала громкий хохот. Дымов видел, как командира батареи подчиненные уважают за отсутствие высокомерия и честность. Чувствовалось, Острено любит во всем порядок. Казалось, попроси, и приход смерти рассчитает. Комиссары знали эти его качества и побаивались его. Воровали интенданты поголовно, да еще пустили в свое оправдание шутку: «Чем солдат голоднее, тем злее».