Голова гудит, кожа на лице стягивается, превращая его в уродливую маску. А я мысленно скольжу по воде, возвращаясь в Льюис. Прохожу мимо кинотеатра — куча человеческих костей в фойе, пауки в аппарате для попкорна. Проекционную облюбовали летучие мыши. «Вулворт» выгорел до основания. «Уол-Март» сохранился как здание, но выметен начисто. Ни банки бобов, ни бутылки пива. Ничего. Пусто.
Я скольжу между заброшенными домами. Вот какая-то гадость в ванне. Когда началась заварушка, бабуля упала и сломала бедро. О ней никто не вспомнил, ее никто не поднял. Собаки сожрали ребенка, оставшегося в доме. Грязные бассейны с липкими стенками. А что же местная средняя школа? Ох, приятель, на кладбище, пожалуй, пошумнее будет, чем в этих классах.
Я прокручиваю память назад. Проношусь мимо разгромленных складов, пересекаю дорогу, пролетаю через лежащую в руинах паромную станцию… быстрее… быстрее… еще быстрее… и вот уже мчусь над водой к Салливану.
Вечер. Горожане спокойно занимаются привычными делами. Миссис Хэтчард дает сольный концерт на пианино в «Браунс Отеле» на площади. Группа ребят спешит по Централ Уэй к кинотеатру «Миллениум».
Хо! Да это же я сам! Сижу в домике — заметьте, подальше от города. Подальше от добропорядочных граждан Салливана. Все еще сидишь, Валдива? Решаешь, как бы высказаться? С чего начать?
Ну, Валдива, с чего?
«С начала», — пищит кто-то, кто поселился у нас в голове. Тот, у кого всегда наготове какой-нибудь мудрый, но совершенно никчемный совет. Прекрасно, умняга. Попробую с начала. Как мне это помнится. Итак, самое ранее воспоминание?
Что ж, это легко.
Мама везет меня стричься. Мне было, наверное, года три. И меньше всего на свете я хотел ехать в парикмахерскую. Я так этого не хотел, что проплакал всю дорогу. Я ненавидел парикмахера, то, как он крутит мою голову, наклоняет ее вперед, потом назад и вбок. Я ненавидел его за то, что он рассматривает мои волосы. Будто там, между волосяных фолликул, происходило что-то забавное. Цирковое шоу. Но больше всего я ненавидел обрезки волос, заползавшие под рубашку, колкие, от которых жутко чесалась кожа.
— Вас постригут, молодой человек, хотите вы того или нет.
Мама произнесла это уже в десятый раз. Обычно она спокойная и довольно веселая.
Но теперь ее губы сжаты в твердую линию. Пальцы крепко вцепились в руль. Я вел себя несносно, можете поверить, ее это чертовски раздражало.
А потом я получил жизненный урок. Один из тех, которые становятся сюрпризом для ребенка. У взрослых не всегда все выходит по-ихнему, так, как они хотят.
Без всякой на то реальной причины заднее колесо машины вдруг отвалилось.
Таково мое первое воспоминание. Мама ведет машину. Я сижу сзади. Мы оба смотрим, как колесо катится по дороге. Катится быстрее, чем мы. Мама поначалу выглядит шокированной. Но потом останавливает машину (задняя ось, должно быть, оставила на асфальте изрядную борозду) и начинает смеяться. Как сумасшедшая. Я тоже смеюсь, а колесо преспокойно и неспешно катится дальше.
На мой взгляд, оно вполне могло прокатиться через весь штат.
Ну вот! Таким было мое первое воспоминание. Теперь уже нетрудно написать, что случилось потом, как все развалилось и как вышло, что я сижу в домике, а на моих шнурках засохшая кровь чужаков. Узелки не отличишь от запекшихся кровавых сгустков.
5
В тот вечер, когда застрелили Авраама Линкольна, в театре находился некий Валдива. Бабушка и дедушка рассказывают, что Мортон Валдива помог вынести раненого президента из театральной ложи. Мортон служил судовым врачом. И вот он рвет на полосы рубашку и пытается остановить кровотечение у лежащего на ковре Линкольна. Но люди президента не знали старика Морта и оттащили его, боясь, что он сделает только хуже. Бабушка и дедушка уверяют, что мой предок вполне мог бы спасти Линкольна, если бы ему только позволили сделать свою работу. Таково семейное предание. Отлично. Но однажды, очень давно, мне показали хлопчатобумажную рубашку, вставленную, как картина, под стекло. Когда-то она была белая, но я увидел ее грязно-серой. И от нее действительно был оторван край полы, с помощью которого Мортон Валдива собирался остановить вытекающую из огнестрельного ранения кровь, и, может быть, спасти жизнь великого человека. Более того, на рубашке имеется пятно, оставленное, по словам деда (он рассказывал об этом благоговейным тоном верующего, показывающего кусочек Истинного Креста), кровью Линкольна.
В каждой семье есть свои легенды. В вашей — свои. Вроде того, что ваши предки приплыли в Америку на «Мэйфлауэре», что они прямые потомки Покахонтас, что они жали руку Нейлу Армстронгу перед тем, как того зашвырнули на Луну или что они веселились на улицах Берлина в ночь падения Стены.
Приближая историю нашего клана к современности, скажу: мои родители познакомились в колледже. Отец не столько учился, сколько крутил музыку на студенческом радио. Получалось неплохо. Одна местная станция взяла его вести ночную программу, проигрывать романтичные рок-баллады. Он не устроил собственное шоу. Подобно опытному старателю, мой отец рылся в импортном мусоре музыкальных магазинчиков или обращался — в прямом эфире! — к слушателям и просил их присылать пленки с собственными записями. Вскоре он стал, что называется, Культовой Личностью. Слащавые рок-старички полетели в окно. Через несколько недель у него было самое сексуальное, самое продвинутое, самое крутое музыкальное шоу в штате. Подростки сидели по домам только ради того, чтобы услышать этот великий новый звук. Его идеями пользовались станции покрупнее. Он женился на маме. Через год его позвали на Эм-Ти-Ви. Отца ждали великие дела. Но он умер. Мне было тогда всего полтора года.
Знаете, природа умеет шутить. Ни с того, ни с сего, человек вдруг рождается с заячьей губой, или с девятью пальцами вместо обычных десяти, или с родимым пятном в форме клубничины на подбородке. Природа побаловалась и с электрическими сигналами, регулировавшими работу сердца у моего отца.
Вечером он лег спать, здоровый двадцатичетырехлетний мужчина. Где-то ночью, какой-то нервный узел отправил сигнал нервам, контролирующим сердцебиение. О'кей, ребята, отсоедините-ка этого от сети.
Все просто. Сердце остановилось. Утром он уже не проснулся. Может быть, вам это покажется черствостью, но я не испытывал к отцу никаких сентиментальных чувств. Похоже, он был отличный парень, большой талант и все такое, но я-то его не знал. Позднее, когда мне исполнилось лет восемь, я стал много думать о нем. Я не помнил ни его лица, ни голоса. Что может помнить ребенок? Напрягая память, я слышал музыку, мощную, возносящуюся ввысь. В моем воображении возникла фигура, как бы заполнявшая собой всю комнату. Мне нравилось думать, что это отец возвращается как ангел-хранитель.
А жизнь шла своим чередом. Мама находила других мужчин, но они не задерживались надолго. Отношения с одним закончились рождением сестры. Я никогда не воспринимал ее как дочь какого-то другого мужчины. Он тоже бесследно исчез. Впрочем, в непорочное зачатие мне уже и тогда не верилось.
Надо признаться, Челла не была тихим ребенком. Довольно долгое время необходимость делить дом с сестричкой не доставляла мне особой радости. Но через несколько лет мы научились уживаться и отлично поладили друг с другом.
Так мы и жили — мама, Челла и я — в небольшом домике в маленьком городке штата Нью-Джерси. Мама работала на одну компанию, занимавшуюся маркетингом. Денег чаще всего не хватало. На крыльях наших машин всегда расцветали симпатичные цветочки ржавчины. Все шло по обычному графику — школа, каникулы, Рождество, дни рождения. Никаких потрясений. Если не считать эпизода с Чанком, о котором я уже упомянул.
Да и весь мир жил по обычному графику. Конечно, не как в сказке, где исключительно тишь да гладь. В мире случались войны, голод, наводнения, ураганы, засухи, финансовые кризисы, политические убийства, революции, подписания договоров — продолжите сами. Вы же все это видели по телевизору. Хорошего мало, но для планеты Земля и человечества в целом. Как говорится, обычное дело.
И вот пока все это происходило, я ушел из школы, показал средний палец колледжу и нашел работу в местном аэропорту (да, братья и сестры, я был тем парнем, который швырял ваши чемоданы на бесконечную ленту конвейера). Кинозвезды тусовались на вечеринках по случаю вручения «Оскара»; фермеры обрабатывали поля; политики заключали соглашения; простые люди, вроде нас с вами, заказывали пиццу к любимой кинодраме про медиков, ходили по магазинам, работали или занимались домашними делами и даже спали в собственных постелях, а тем временем кое-где творилось нечто необычное. Нечто настолько необычное, настолько выходящее за рамки заурядности, что поначалу никто ничего не заметил. А если кто-то и заметил, то выбросил из головы.