Читать интересную книгу Отверженный дух - Маргрит Стин

— Ну и что? Зато она нравится мне. — Арнольд поражал меня своим мягким, но поистине неодолимым упрямством. — Можно я возьму ее с собой? Маме не нравится — ну и отлично. Вот я и увезу ее в Оксфорд!

Что могло так очаровать его в этой гнусной штуковине? Я терялся в догадках. Странным показалось мне и то, что мистер Льюис тоже как-то по-своему заволновался, задрожал всем телом и крепко стиснул пальцы.

— Она не имеет ровно никакой ценности, мой мальчик! — Об этом, полагаю, можно было лишний раз не напоминать. — Прикрой ее, прикрой сейчас же!

— Но кто она такая, эта «мисс А.С.»?

— Ты слышал, что я тебе сказал? Убери!

Что еще удивляло меня в приятеле, так это готовность добродушно и безропотно сносить нагоняи от старших. В семье, поистине боготворившей его, Арнольд для всех оставался непослушным малюткой, милым несмышленышем, причем ролью своей совершенно не тяготился.

Вот и сейчас он лишь рассмеялся, завернул портрет в бумагу и сунул его за сундуки. Мистер Льюис тут же повернулся и заковылял прочь…

Я стоял в полумраке, вглядываясь в темное, угрюмое лицо. Какой она была, эта странная женщина? Несомненно, тщеславной: достаточно, во всяком случае, тщеславной, чтобы заказать собственный портрет. Ну и, конечно, весьма недалекой — иначе сумела бы по достоинству оценить работу… Впрочем, грубый набросок этот, как ни странно, производил-таки впечатление, и на редкость отталкивающее. Такими живыми были эти глаза-миндалинки, и такой гладкой каждая черточка этой злобной физиономии, что мурашки побежали у меня по коже. Пожалуй, только платье не вызывало тут омерзения, но и оно, при всей своей марльборианской фасонистости, принадлежать могло, скорее, богатой торговке, нежели женщине с хорошим положением в обществе.

Опустилась душная, липкая ночь. Где-то вдали прогремели раскаты грома; приближалась буря — одна из тех, что долго и тяжело висят над Темзской долиной, наливаясь разрушительной силой, сжимая свинцовым обручем под собой все живое пространство, а потом вдруг снимаются с места и уносятся, чтобы пролить дождь на соседнее графство. Я полежал немного, сбросил простыни и снова стал пытаться заснуть; наконец не выдержал, поднялся и, не включая света, поднял шторы, чтобы впустить в комнату немного свежего воздуха.

Свет луны, окончательно утонувшей в клубах облаков и пара, смешал тени деревьев и пятна клумб в один серо-болотный мрак. Я стоял, вглядываясь в сад, пытаясь распознать хоть какие-нибудь очертания; вдруг что-то светлое мелькнуло в траве. Снизу, с веранды до меня донесся приглушенный голос Арнольда: «Ты здесь?».

Светлое пятнышко — сверху мне это хорошо было видно — сжалось за кустом. Арнольд, в купальном халате, накинутом поверх пижамы, прямо под моим окном сошел с веранды на гравий и, неуклюже перебирая босыми ступнями, зашагал по лужайке. Пока он шел так, озираясь по сторонам и тихо окликая беглеца, пятнышко стремительно перемещалось от одного укрытия к другому. Вдруг длинная молния острым зигзагом рассекла над деревьями мрак; в ту же секунду фигурка с пронзительным птичьим криком выпрыгнула вверх и завертелась волчком.

— Тс-с-с! — зашипел Арнольд.

Крик повторился; теперь в нем явно звучала насмешка. Арнольд попытался схватить мальчика и промахнулся. Что-то в высшей степени непристойное было в этой нелепой погоне грузного, неповоротливого мужчины за обнаженным ребенком, который то легким перышком отскакивал в сторону, то, затаившись, подпускал к себе преследователя, чтобы потом в последний миг невероятным образом извернуться и капелькой ртути выскользнуть из протянутых рук.

Но по мере того, как продолжалась эта дикая пляска, и мальчик, мотыльком порхая по лужайке, заставлял отца раз за разом глупо прыгать, спотыкаться и падать на колени, до меня постепенно стало доходить, что все это — никакая не погоня, скорее игра, или, может быть, танец, и что нечто подобное мне уже однажды пришлось наблюдать в доме Льюисов.

Мальчик взвился в воздух, описал немыслимый пируэт и рухнул в траву. Отец замер на секунду, нагнулся было, чтобы ухватить белое тельце, но ребенок вдруг подпрыгнул необъяснимым образом, метнулся к дорожке и с тоненьким легким смехом влетел в дом. Поплелся обратно и Арнольд; до меня донеслось его тяжелое дыхание, затем скрип, звуки шагов и наконец стук закрывавшегося окна.

Не знаю, долго ли еще стоял я так, уставившись в темный сад, пульсирующий нервными бликами жаркой летней ночи, но когда вернулся в постель, то понял, что выспаться в эту ночь мне не суждено. С детства не страдая сомнительным даром богатого воображения, я всегда предпочитал рациональный анализ чувственному восприятию; то, что происходило сейчас, никак не укладывалось в рамки объяснимого. Война, должен заметить, не оставила глубоких ран в моей психику, и бессонница, которой страдал я, как впрочем и все остальные, в лагере военнопленных, последнее время о себе не напоминала.

Меня охватила необъяснимая тревога; откуда-то сверху спустился удушливый страх. Я забился под одеяло и некоторое время лежал съежившись, будто ожидая удара от невидимого, затаившегося в темноте врага. Постепенно напряжение стало спадать, но тут же в голову полезли самые неприятные мысли, воспоминания, обрывки разговоров, и через час она у меня уже гудела, как потревоженный улей. Несколько раз я ловил себя на том, что беседую вслух — с кем-то, видимо, очень уж мне досадившим, — наконец вспомнил, с чего все началось, и хлопнул себя по лбу: какой идиот! Я встал, пошел в ванную, принял хорошую дозу сельтерской, затем вернулся в комнату и поднял шторы. За окном уже было утро. Позади осталась бессонная ночь, первая за многие годы. Где-то вдалеке прогрохотал грузовик, бодро зашелестела ему в ответ листва. Как не вязалась эта обыденная идиллия за окном с призрачными видениями минувшей ночи! Да не приснилась ли мне вся эта свистопляска?

Возвращаться в постель не имело смысла: помочь теперь мне могли лишь прохладный душ да бодрая прогулка. Дом уже проснулся: где-то что-то стучало и звякало, отдаленное шипение пробуждало надежду на ранний завтрак. В тот момент, когда я растирал себя полотенцем, на площадке открылась дверь.

— Доминик-Джон, ты куда? — послышался голос Фабиенн.

— К себе в спальню.

— В таком случае, откуда?

— Из папиной.

— Ты что же, всю ночь там провел?

— Нет, до этого он был у меня: ушел только час назад.

— Ты спал хоть немного?

— Конечно.

— А папа?

— Откуда же мне знать, если я спал? — звонко ответил детский голосок. — Я пойду еще полежу, почитаю немного.

— Завтрак нести?

— Будь добра: кофе с молоком, гренок с хлопьями и бо-ольшой банан, только чтоб без черноты!

— Ну иди ложись, сейчас принесу.

— Да, и еще: постучи, пожалуйста, когда будешь входить. Терпеть не могу, когда я читаю вслух, и кто-то входит без стука.

— Ну конечно, мой милый, — согласилась Фабиенн на удивление кротко.

Я подумал, что мальчику, и верно, стоило бы постучать, да только совсем по другому месту.

Глава 3

1

Пока я шел по тропинке вдоль канала, мысли вновь унесли меня в прошлое, к тому моменту, когда я, впервые попав в тесный льюисовский лабиринт бесчисленных знаков, символов и условностей, почувствовал себя вдруг пришельцем с другой планеты. Мои родители, по-видимому, отнесли бы Льюисов к разряду людей «простых, но светских»; во всяком случае, оба этих затхлых словечка как нельзя лучше характеризовали всю женскую половину семейства: вечно опечаленную миссис Льюис и ее милых, невзрачных и очень невинных дочерей, Мэри и Хелен.

Отец Арнольда, насколько мне было известно, отошел от дел, но по-прежнему оставался совладельцем небольшой маклерской конторы в Блонфилде, частичке той гигантской мусорной кучи, в которую жадность человеческая превратила божественные ландшафты Саут-Райдинга. Девушки жили с родителями: Мэри посещала педагогический колледж, Хелен подрабатывала в приемной местного доктора, надеясь в будущем здесь же получить место медсестры: обе старательно, по крупицам, закладывали фундамент будущего, стремительно растрачивая ту единственную ценность, которой обладали в настоящем, — собственную молодость. Уже через несколько часов после нашего знакомства сестры, одна из которых была всего-то на два-три года старше, превратились для меня в каких-то пресных тетушек, временами чем-то полезных, в основном как бы несуществующих.

Когда Арнольд сказал мне, что живет в загородном доме, я, естественно, вообразил себе этакий особняк, обитатели которого заняты охотой и лошадьми вперемежку со зваными ужинами и прочими светскими мероприятиями. Лишь сойдя со ступенек поезда и увидев своего приятеля, со всех ног несущегося ко мне по платформе, я осознал свой позорный промах.

— Смотри-ка, я и не сообразил, что ты прикатишь первым классом! А каким же еще, скажи!.. Ух ты, это все твои вещи? Слушай, без такси нам, пожалуй, не обойтись.