Читать интересную книгу Ригель - Мария Галина

Тихо тикало невидимое насекомое. Пильщик? Древоточец?

Скатав одеяла, неловко спустился с лестницы. Одеяла кололись.

Джулька так и сидела, обхватив колени руками и уставившись в темное окно. Это ему не понравилось.

— Хочешь зажечь печку? — великодушно разрешил он, — валяй. Только окно открой.

— Нет, — Джулька мотнула рыжей головой, — она опять прилетит.

— Я поставлю завтра сетку на раму. Правда. У Ваньки должна остаться еще сетка, — соврал он, — я видел.

— Тогда почему он тебе сразу не дал?

— Ну… может, думал, у нас есть. Ты погоди, я сейчас.

Был давным-давно такой скринсейвер, уютный домик, то одно, то другое окно загорается, появляются и исчезают в окнах темные силуэты, из трубы вдруг вырывается тоненькая струйка дыма, луна медленно движется по темному небу, иногда ее пересекает летучая мышка… Потом началось повальное увлечение заставками, одна другой круче, рыбки какие-то, коралловые рифы… потом как-то быстро сошло на нет… Эта была самой лучшей.

* * *

Посреди горницы стоял верстак, и Ванька что-то деловито на нем выпиливал. У Ваньки всегда были хорошие руки.

Приятно пахло свежей стружкой.

— А… Алена где?

— К Бабекате пошла. Банки Бабкате ставить. Бабекате банки ставить-то пошла. Спину прихватило у Бабыкати.

— Она ж Бабукатю, вроде, терпеть не может.

Ванька пожал плечами.

— Это деревня. В деревне надо со всеми ладить. Не умеешь ладить, вали.

— Но Бабакатя…

— Вот откуда у тебя это чистоплюйство? Бабакатя как Бабакатя. Она тут знаешь, может, тоже не всю жизнь жила. Она, может, только на старости лет сюда перебралась. Она, может, доктор наук на самом деле, Бабакатя. Филолог.

— Что?

Бабакатя — доктор наук? И вся эта ее страшная тупая повадка — просто маска? Но зачем?

— Пошутил я, — Ванька сдул с дощечки нежнейшие белые стружки, — а ты и поверил. Дурачок.

— Да ну тебя, — сказал он сердито.

— А ты чего вообще пришел? — дружелюбно спросил Ванька. — Чего надо?

— Слушай, — он помялся, — дай-ка мне телефон Заболотных.

Ванька перестал делать вжик-вжик и, прищурившись, посмотрел на него.

— Зачем?

— Кое-что хочу спросить у них.

— Что?

— Ты знаешь, мне показалось… кто-то ходил у нас там что ли. И картинка детская. Вот.

Он вытащил сложенный вчетверо листок из кармана ветровки.

Ванька развернул его, отстранил, вгляделся. Похоже, у Ваньки-Каина портится зрение. Возрастное.

— На чердаке нашел, — пояснил он на всякий случай.

— Может, она там с прошлого лета лежит? — предположил Ванька.

— Может, — согласился он неуверенно.

— Думаешь, убежала девчонка? — Ванька вернул ему листок и рассеянно отряхнул треники от древесной крошки. — Сюда? Сама на поезде, потом пехом? Это вряд ли. Да где бы тут она… сам видишь, все на виду.

— Ну, — все так же неуверенно сказал он.

— А только телефон я тебе не дам. Сам позвоню. Мало ли. А то еще напугаешь. Они сейчас, знаешь…

— Позвони, — сказал он, — узнай, ага? И мне звякни сразу. И вот что… у тебя сетки нет? Ну, от комаров, бабочек.

— В «Алых парусах» была, — укоризненно сказал Ванька, — что ж не купил?

— Забыл, понимаешь…

— Ну так нету у меня сетки, — ему показалось или в голосе Ваньки прозвучало что-то вроде торжества.

— Да? — он вздохнул, потоптался еще немного, — жаль. Так звякнешь?

— Звякну, — сказал Ванька и опять сделал «вжик».

— Так я пошел?

— Валяй. Кстати, еще один объект обнаружили. Здоровущий. Прямо за солнцем, — сказал Ванька ему в спину.

* * *

Девчонка, как ее звали, Фекла, ну и дурацкая теперь мода на имена, могла прятаться на чердаке еще прошлым летом. Дети любят прятаться.

Точно, прошлым летом. Потому что как бы она сейчас туда пробралась? В доме все время ведь кто-то есть.

Он, правда, уезжал в Чмутово, но Джулька оставалась. Ну да, Джульке ночью мерещилось, кто-то ходит, но дом старый, половицы скрипят, нагреваются, охлаждаются, сохнут, набухают… К тому же мало ли какая живность тут водится? Звери на самом деле не так боятся человека, как нам кажется.

И вообще, зачем прятаться в жилом доме? Пустых полно, собственно, почти все дома пустые, а тот, второй дом, который прикупил себе Ванька-Каин, еще и протоплен, и, вроде, Ванька забросил туда какие-то дошираки, супы в пакетиках, и лавка, и матрас на лавке… Он вообще хозяйственный, Ванька.

Гостевой Ванькин дом стоял, отражая окнами темное переливчатое небо. На миг ему показалось, в одном из окон блеснуло, вроде как фонарик или что…

Он глубоко вдохнул нежный сырой воздух.

А вдруг сюда все-таки забредают бомжи, какие-то пришлые люди, хотя вот Ванька уверял, что нет, слишком далеко от железки.

Надо Ваньке сказать, но это опять идти к нему за ключом, или звонить, а он пошлет, он злой, и вообще плохо Джульку так надолго одну. Утром скажу.

От темной изгороди отделился темный кто-то, и он вздрогнул.

Но тут же расслабил мышцы.

— Алена?

Шурша штормовкой, она прошла мимо, чуть задев его плечом. Широко раскрытые глаза казались темными ямами.

Шла она медленно, тяжело, точно пьяная, но она, вроде, не пьет. То есть, ну как не пьет… как все нормальные бабы.

— Тебе нехорошо? Может, помочь? — окликнул он ее уже в спину.

Она не ответила, а все так же широко расставляя ноги, словно бы моряк на палубе, прошла к Ванькиному дому.

Он пожал плечами. В конце концов, Ванькина Алена, пускай Ванька и разбирается. Еще немного постоял, вглядываясь в темные окна гостевого дома, и пошел домой.

* * *

— Не будем топить печку?

Он незаметно выдохнул: вот же, все в порядке.

— А будем что? — он подумал, что Джульке все-таки скучно. Слишком простая жизнь, никакого места для всяких тонкостей и душевных извивов: приготовили, поели, помыли посуду, спать легли…

— Ну, спать будем, — сказал он, стараясь, чтобы голос его звучал весело и ласково.

— А если не хочу-у?

— Ну, садись поработай, — он кивнул на ее маленький серебристый Sony, — ты ж хотела закончить к осени.

— Я боюсь, к осени не полу-уучится, — она вздохнула глубоко и прерывисто и тут же зевнула, — тут нет литерату-уры…

Ну вот модем же есть, она, вроде, какой-то блог завела, чтобы практиковаться, первое время писала про Россию, как бы взгляд со стороны, всякие смешные детали, моменты, но потом охладела как-то, мало кто ей отвечал и читал мало кто, наверное потому, что все-таки нет легкости, в языке нет легкости, а люди это чувствуют.

— Я чай сделаю. Хочешь чаю?

— Хорошая мысль, — сказал он.

Здешний чай, стоило ему чуть остыть, пускал по поверхности радужную пленку, если разбить ложкой, она так и плавала, кусками, норовящими соединиться. И пачкал чашки. Наверное, из-за воды, в Америке такого, вроде, не было.

Полез в Гугль, набрал «обнаружили объект солнечная система». Действительно. Что-то вроде кто-то наблюдал такое. Но месяц назад, и не подтвердилось.

Вышел в сени, прикрыл за собой дверь, позвонил Ваньке.

Ванька мялся и подбирал слова, и ему стало неприятно в животе.

— Убежала? — спросил он шепотом.

— Черт ее знает, — он понял, что Ванька злится, что у Заболотных все плохо, а Ванька не умел разбираться с чужими неприятностями, он и со своими не очень-то умел, — она, вроде, в санатории. Ну, или не в санатории. Что-то такое. Они звонят туда, выясняют. Но ведь ночь.

— Они тебе перезвонят, когда выяснят?

— Утром, — злобно сказал Ванькин голос, — все утром. Что я тебе, Чип и Дэйл, чтобы круглые сутки на посту?

— А… Алена как?

— В каком смысле? — уже отчетливо сквозь зубы проговорил Ванька.

— Ладно, — сказал он, — ладно. Проехали.

Сложенные одеяла все же были тоньше, чем матрас, сетка врезалась в тело, легонькой Джульке хоть бы хны, а он ворочался, прислушиваясь, но не слышал ничего, кроме шуршанья и тиканья насекомых и слепого шороха листьев за окном. Луна, заглядывающая в окно, раздулась и сделалась багряной, потом побледнела до нежно-розоватой, полупрозрачной, потом укатилась. Если Ригель взорвется и станет светить, как эта луна, это же хрен знает, что будет, подумал он, засыпая.

* * *

Утром на крыльцо пришел здоровенный кузнечик и умер: было такое впечатление, что кузнечик по каким-то своим причинам сделал это нарочно. Кузнечик лежал, встопорщившись всеми своими шипами и острыми телесными углами, и, как и вся тутошняя жизнь, походил на механизм, сейчас, впрочем, вышедший из строя. Пока Джулька не увидела, он аккуратно подсунул под тельце яблоневый листик и выбросил все это в буйные заросли у штакетника, мимоходом подумав, что там, наверное, уже целое кладбище крохотных мертвых телец, заложившее основу какой-то новой питательной жизни, копошащейся, влажной и неприятной.