Читать интересную книгу Дорога испытаний - Борис Ямпольский

У главного почтамта выгрузили брезентовые мешки с почтой. Письма пришли сюда, в осажденный фронтовой город, дальним и кружным путем: до Харькова — в вагоне по старому как мир почтовому тракту, а потом уже добирались попутными военными эшелонами, вместе с танками, авиабомбами, маршевыми ротами до Дарницы, а из Дарницы их везли в больших зеленых военных машинах по мостам через Днепр, киевскими улицами до почтамта, а отсюда их повезут к городским окраинам — до штабов дивизий, полков и уже на конях — до угнездившихся на киевских холмах КП батальонов, откуда ползком ротные почтальоны доставят их адресатам в траншеи или индивидуальные ячейки. В дороге почту бомбят, обстреливают из пулеметов и снайперских винтовок, и многие письма проштемпелеваны осколками и пулями.

Во всю мощь гремит радио: «Увага! Увага! Говорыть Киев! Радиостанция РВ-9 на хвыли 539,6 метра».

Трансляция радиопереклички городов Москвы, Ленинграда и Киева идет вперемешку с зенитной стрельбой. Иногда голос Москвы уходит далеко-далеко и снова возвращается, еще более громкий, мощный, уверенный, победивший расстояние, заглушая зенитную стрельбу.

Все так же зажигаются на перекрестках попеременно зеленые и красные огни, сообщая улицам обычную размеренную жизнь, стоят те же милиционеры, только теперь они не в белых шлемах, а в касках, с карабинами. Ближе к Демиевке, у переезда через баррикады, место милиционеров заняли девушки-регулировщицы с красными флажками, и это означает, что здесь не только городская улица, но и военно-автомобильная дорога. И идут не машины, на которых написано: «Мясо», «Молоко», «Пончики», а огромные зеленые военные грузовики с авиабомбами в клетках, тягачи с артиллерией.

Так же открыты ателье мод, на вывесках нарисованы франты в клетчатых гольфах и ковбойках, но за длинными столами мастерицы шьют ватники и ватные штаны. Из выбитых окон летит вата, и ветер носит ее по улице вместе с алыми листьями.

Без перерыва, день и ночь, входят люди в подъезды высокого нового здания над древним Днепром, где помещается ЦК КП(б)У. До утра ярко освещены коридоры, и никогда не утихают телефоны. Но на совещаниях уже говорят не об осенних перевозках, подъеме зяби, новых музыкальных школах, переподготовке врачей и садовников, а об укреплении огневых рубежей и строительстве баррикад, о производстве колючей проволоки, мин и бутылок с горючим, о подготовке подрывников, минеров и партизан-радистов. Все нити круговой обороны сходятся к этому высокому новому зданию на берегу древнего Днепра.

…Этот день был по-особенному тихий, солнечный, с таким ясным голубым небом, словно вернулось лето. Городские парки наполнились серебристой паутиной. Тишине в природе как бы поддалась и война. Все тише и реже доносилась орудийная канонада, беспрерывно много дней громом грохотавшая за Соломенкой и в Голосеевском лесу, и наконец смолкла совсем. Не слышно было и самолетов в небе.

И старые рабочие Арсенала в кожаных куртках, с винтовками и гранатами, которые еще помнили бои на этих улицах с гайдамаками и сечевиками; и молодые бойцы истребительных батальонов, строем проходившие по Крещатику мимо кинотеатра «Комсомолец Украины», где они когда-то смотрели «Броненосец „Потемкин“», а затем и «Чапаева», мальчики, которые стали солдатами и которым все в городе — каждый дом, каждая вывеска и афиша — приносило столько воспоминаний; и проезжавшие через город на позиции солдаты — рязанцы и туляки, жители Алазанской долины и Памира, которые в первый и последний раз в жизни видели Киев; и девушки-регулировщицы в касках, с красными флажками; и танкисты в открытых люках танков, стоящих в засаде под каштанами; и зенитчики на крыше гостиницы «Красный Киев»; и шагающие по улицам патрули — все, все глядели в этот день на город и не могли наглядеться.

Но как странно пустынно и прозрачно над ним небо… Где вы, дружные заводские дымы Подола и Печерска, Шулявки и Соломенки, богатырским кольцом окружавшие Киев? Как тоскливо торчат бездыханные, точно обезглавленные, трубы заводов и фабрик.

Рабочий Киев дрался бок о бок с Красной Армией. Слесари, механики, вахтеры, учителя, бухгалтеры, сцепщики, парикмахеры, телеграфисты, кондуктора, милиционеры насмерть стояли на огневых рубежах круговой обороны — за Соломенкой, у Мышеловки, в Броварах…

…Чем ближе к окраинам, тем улицы пустынней, изредка прогрохочет трамвай, но, не дойдя до конечной остановки, возвращается назад, в город; дома стоят с зияющими пробоинами, и в окнах верхних этажей видно небо, а нижние заложены мешками с песком, из-за которых иногда выглянет ствол противотанковой пушки. В старой, знакомой всему району аптеке на углу, где жители чуть ли не целое столетие покупали валерьянку, горчичники, — перевязочная санбата, куда весь день, и особенно ночью, на скользких от крови носилках приносят бойцов прямо с передовой.

В магазине «Бакалея», где еще пахнет цикорием и лавровым листом, у прилавка сидит боец и в полевой телефон до хрипоты кричит:

— Я «Маргаритка»… Я «Маргаритка»!..

Но то ли его не слышат, то ли не верят, что у маргаритки может быть такой неподходящий сиплый бас, но он снова и снова выкрикивает свои позывные.

— Мина! Берегись! — Крик доносится одновременно с воем летящей мины, и под грохот разрыва вы поспешно скрываетесь во внутреннем дворе большого каменного дома.

Здесь жизнь продолжается. Раскрыты окна, пахнет кухонным дымом, дети играют в Чапаева и Тимура, прислушиваясь к разрывам мин. Из окна кто-то кричит:

— Владик, брось осколки, брось патроны, иди кушать.

Как железная пристройка к дому, в засаде стоит танк. И хотя танкисты прибыли только сегодня утром, мальчики уже всех знают по именам, а хозяйкам известно, кто холост, а кто женат, и, если женат, пишет ли письма жена, и сколько детей, и какие у них в школе отметки. Уже вокруг на веревках развешано выстиранное белье танкистов. Несут в чугуне горячий, с красными помидорами борщ и пахнущие духовкой пирожки. И танкист, пообедав, кричит на крышу зенитчику:

— Эй, воздух, кинь сигаретку!

А в сумерки, когда танк выйдет из засады на перекресток улиц, возле него соберутся дежурные с противогазами, обсуждая стратегические и тактические возможности круговой обороны.

Вы проходите еще несколько кварталов — к линии железной дороги. Здесь чаще звучит свист снарядов, и на ваших глазах они разрываются, опрокинув стоящий на рельсах пустой трамвайный вагон или подняв в воздух уличный киоск «Минводы».

На трамвайном пути сигнал: «Осторожно, листопад!» Прижимаясь к стенам домов, медленно пробираются раненые, изредка останавливаются и под защитой каменного портика отдыхают или даже подкрепляются холодным мясом из консервной банки. Жителей как будто нет, и вокруг не слышно ни женских голосов, ни детских криков.

Но вглядитесь в эту высокую седую женщину в пуховом платке и старомодных высоких ботинках, несмотря на близкие разрывы снарядов неторопливо идущую по железнодорожным путям с узелком, в котором, и не заглядывая можно наверняка сказать, пироги с капустой или сладкой пшенной кашей, крупные, как здесь их называют «яблуковые» помидоры, пара крутых яиц с солью, завернутой в пакетик, да еще сочные, цвета янтаря, сливы из собственного садика.

Вот уже не менее пятидесяти лет ежедневно носит она так «сниданок» сначала отцу — слесарю депо, потом мужу — механику того же депо, а теперь и сыну — инженеру. И все по этим путям, по этой дороге — сколько раз уже шпалы менялись, и даже рельсы, и старого деревянного вокзала нет, а новый — каменный — она каждый день появляется с узелком. Теперь она проходит мимо депо к стоящему у самого перрона на первой линии зеленому бронепоезду, укрытому серебряными ветвями ив. Она стучится в броневую обшивку паровоза:

— Это я, Данило Тимофеевич!

И нет на лице ее ни удивления, ни вопросов. Просто ее «старый» временно перешел из депо. Да если хорошенько вспомнить, это уже бывало — вот так же приносила она узелок и стучалась в железную обшивку паровоза на том же самом пути, только было это очень давно, она была еще молодой и сильной, и гнали тогда не то Петлюру, не то Деникина, а может, и кайзеровскую немчуру.

Легкий маневровый паровоз «ОВ», вечный труженик, день и ночь бодро свистящий на станционных путях, нежно прозванный железнодорожниками «овечкой», теперь закованный деповскими слесарями в броневые листы, тащит огромные, обшитые броней шестидесятитонные углярки, вооруженные легкими пушками и пулеметами.

Ночами бронепоезд с потушенными огнями носится по железным дорогам укрепленного района и оказывает поддержку не только железнодорожным истребительным батальонам, но и регулярным частям Красной Армии. Его видят в одни и те же сутки на западе, на севере и на юге, к нему привыкли, а железнодорожники даже в официальных бумагах пишут не Б/П, а по-родственному — «Борис Петрович».