Читать интересную книгу Отзвуки родины - Элизабет Вернер

Молодой барон вздрогнул, сжав кулаки.

– Ты очень откровенна!

– Только правдива, Гельмут! А там, где дело идет о жизни и будущем, необходимо быть правдивым, даже в ущерб вежливости. Я была правдива по отношению к тебе, я не могла иначе.

Казалось, она ждала какого-то возражения, но его не последовало. Гельмут не отвечал; он долго оставался в той же позе, когда давно уже был один. В тишине отчетливо слышалось гудение моря, с глухим шумом разбивавшегося о прибрежные скалы. Старые родные голоса моря звучали то грозно, то ласково.

Глава III

Граф Оденсборг между тем имел продолжительный разговор с управляющим; он выслушивал отчеты, отдавал распоряжения и приказания, словно был хозяином майората. Сам Гельмут нисколько не заботился о таких скучных и неприятных вещах и не проявлял ни малейшего желания познакомиться ближе с положением дел в своих имениях.

Выйдя из своей комнаты, граф встретился на лестнице с баронессой Мансфельд, бывшей хозяйкой замка, возвращавшейся из парка, где она гуляла, несмотря на бурную погоду. Семидесятилетняя старушка отличалась когда-то замечательной красотой – это видно было еще и теперь; ее внучка Элеонора поразительно походила на нее. Теперь под черным креповым вдовьим чепчиком сверкавшие серебром волосы и лицо выдавали годы баронессы, но ее стан еще не согнулся, а светлые, ясные глаза выражали несокрушимую свежесть души и тела.

Молодой владелец майората до сих пор еще смотрел на себя как на гостя бабушки, и делал это тем непринужденнее, чем меньше намеревался пробыть здесь. Казалось, все молча условились не касаться в разговоре щекотливого пункта. Гельмут вообще был очень равнодушен ко всему, с обычным легкомыслием и насмешливостью относясь к различиям в мнениях.

Зато тем лучше умел заставить считаться со своей точкой зрения граф Оденсборг, хотя он никогда не защищал ее открыто. Холодный знатный дипломат, словно стена, стоял между бабушкой и внуком, искусно препятствуя всякому их сближению. Старой баронессе он не оставлял ни малейших сомнений в том, что считает своего пасынка исключительно своим достоянием и вовсе не склонен терпеть здесь чье бы то ни было постороннее влияние, но все это делалось в самой вежливой форме. И теперь он с исключительным вниманием поздоровался с почтенной старушкой и присоединился к ней.

Они вошли в комнату с балконом, где еще находился Гельмут. Скрестив на груди руки, он шагал взад и вперед; и на его обычно ясном челе залегла глубокая складка. При появлении бабушки он поднял голову и поспешил к ней навстречу.

– А ведь я еще не видел тебя сегодня, бабушка, – целуя руку и как бы извиняясь, промолвил он.

– Нет, Гельмут, обычно ты приходил ко мне здороваться после завтрака на несколько минут, но сегодня я напрасно ждала тебя.

Этот, хотя и очень мягкий, упрек, по-видимому, поверг молодого барона в немалое смущение. Он взглянул на графа.

– Я хотел прийти и сегодня, но папа…

– Я посоветовал Гельмуту не беспокоить вас, – вмешался Оденсборг. – Случайно я услыхал, что вы ждете Арнульфа Янсена, а так как тогда у вас, вероятно, обсуждались бы такие важные вопросы, что всякая помеха была бы нежелательна…

– Исключительно мои частные дела, граф, – совершенно спокойно произнесла баронесса. – Кроме того, я жду Янсена не раньше как через час. Он обещал мне помочь советом и содействием в устройстве Викстедта, потому что мне придется самой управлять им, когда я перееду туда.

– В Викстедт? – озадаченно спросил Гельмут. – Ты хочешь покинуть замок?

– Конечно! Ты ведь знаешь, твой дедушка оставил мне в наследство маленькое имение.

– Да, но только для проформы, потому что Мансфельд – майорат. Ведь дедушка никогда не думал, что ты покинешь место, где являешься хозяйкой уже полвека.

– Я была ею, – серьезно сказала баронесса, – а теперь хозяин – ты.

– Это ничего не меняет. Неужели в доме внука ты будешь считать себя чужой?

– Но мой внук стал чужим для меня за долгие годы, которые провел вдали от меня.

На этот раз в ее словах звучал не упрек, а только боль и тоска, и они не преминули произвести на молодого человека должное впечатление. Но, прежде чем он успел ответить, вмешался граф Оденсборг:

– Я чрезвычайно сожалею, баронесса, что нельзя было чаще присылать вам Гельмута, как вы желали. Мы много путешествовали, затем смерть моей жены, затем учение Гельмута, просто не представлялось возможности.

Старая баронесса взглянула прямо в лицо графу:

– Даже и тогда, когда мой муж умирал и хотел еще раз взглянуть на внука?

– К сожалению, мы получили письмо слишком поздно, почти одновременно с известием о смерти.

– Я знаю, граф, кому обязана тем, что Гельмут не должен был возвращаться на родину, – с долго скрываемой и наконец прорвавшейся горечью ответила старушка.

– Вы несправедливы ко мне, баронесса, – с холодным раздражением возразил Оденсборг. – Вы и ваш супруг никогда не могли простить вдове вашего сына, что она отдала свою руку датчанину.

– Моя невестка была свободной в своем выборе, – сказала баронесса. – Мы стремились только к ребенку нашего сына, которого вы так решительно отдаляли от нас.

Оденсборг пожал плечами.

– Я сохранял сына матери! Она имела на него большие права.

– Его родина и его семья также имели на него некоторые права, но я вижу, что мы потеряли их. Следовательно, я должна переселиться в Викстедт.

Гельмут слушал этот разговор в крайнем смущении.

В первый раз открыто коснулись их взаимоотношений, и это крайне неприятно подействовало на него; однако, подойдя к бабушке, он просительно произнес:

– Бабушка, ты не должна уезжать! Это ведь будет похоже на то, что я выгоняю тебя. Я знаю, ты всей душой привязана к этим местам, где прожила всю жизнь, где у тебя сохранились самые теплые воспоминания.

– Пожалуйста, не беспокой баронессу, Гельмут, – прервал его граф. – Вероятно, у нее имеются основательные причины для такого решения.

При теплых, сердечных словах внука лицо баронессы осветилось мимолетной радостью, но эта радость быстро растаяла, когда бабушка увидела, что с вмешательством отчима Гельмут немедленно смолк, и лишь на устах ее скользнула страдальческая улыбка.

– Ты видишь, относительно моего отъезда мы вполне согласны с графом Оденсборгом. Я на будущей неделе уезжаю из Мансфельда.

– Если уж ты так непременно хочешь, – неуверенно промолвил Гельмут, – но мне это очень больно, бабушка!

– И мне также, дитя мое, однако я только подчиняюсь необходимости, а тебе, во всяком случае, перенести ее легче, чем мне.

Кивнув головой ему и графу, она вышла из комнаты.

Молодой барон не пытался больше удерживать ее, но лицо его выражало неудовольствие, когда он после ухода бабушки обратился к отцу:

– Папа, ты не должен был допускать этого.

– Да разве я выгоняю баронессу? – холодно спросил Оденсборг. – Никто не заставляет ее уезжать, и, мне кажется, ты достаточно настойчиво упрашивал ее остаться.

– Да, но…

– Но она не может примириться, что с новым хозяином приходят новые порядки, что вместе с ним на немецких традициях, которые так долго поддерживал ее супруг, ставится крест. При таком различии наших взглядов дальнейшее совместное проживание едва ли было бы приятно. Надеюсь, ты сам видишь это, хотя, повинуясь невольному чувству, только что решился на просьбу, исполнение которой могло бы повергнуть нас всех в великое затруднение.

Конец ознакомительного фрагмента.

Сноски

1

Автор упоминает здесь о прусско-датской войне. Шлезвиг-Голштиния – первоначально самостоятельные германские герцогства – в XV в. вынуждена была принять личную унию с Данией: датские короли одновременно были и герцогами шлезвиг-голштинскими. Затем Дания мало-помалу отобрала от герцогства все их права и вольности и постепенно обратила в датские провинции. Голштинцы не могли мириться с таким положением вещей, в герцогствах рос антагонизм против поработителей-датчан, в конце 50-х годов XIX столетия вылившийся в открытую революцию. Последняя была подавлена, но недовольство и брожение только усилились. Эта глухая ненависть к датчанам проходит красной нитью через всю повесть автора и многое объясняет в ней. B шестидесятых годах снова поднялась борьба между Шлезвиг-Голштинией и Данией; в дело вмешалась Пруссия, и вспыхнула прусско-датская война, закончившаяся присоединением Шлезвиг-Голштинии к Дании.