было страшно смотреть, настолько больными и обессиленными они выглядели; те сразу направлялись в палатку медпомощи.
Но самые драматичные финиши, как я теперь знаю, случаются ближе к полуночи, когда истекают отведенные на гонку семнадцать часов. Вот когда ты видишь, как несгибаемый дух заставляет тело превозмогать разрывающую боль и дикую усталость, как воля неимоверным усилием заставляет ногу сделать еще один, всего один шаг, а потом другой, и еще, и еще. Когда эти заключительные финишеры на последнем дыхании достигают города, вид у них такой, будто они прямо сейчас отдадут богу душу. А впереди, не позволяя им сдаться, уже маячит финиш, накатывают волны эмоций, азартные крики выстроившихся по бокам трассы страстно болеющих друзей и родственников влекут их к заветной черте. Сначала они еле ковыляют, спотыкаются, потом механически переставляют ноги, но в какой-то момент умудряются перейти на бег, чтобы пересечь финишную черту, а там уже рухнуть в экстазе от победы над собой. Именно в эти последние перед полночью минуты тебе во всей глубине открывается, почему серия Ironman выбрала себе лозунг «Нет ничего невозможного».
Эрнесто
Видя, как перед полуночью финишируют участники-любители на Ironman, заряжаешься вдохновением. Но в самолете по дороге домой во мне родилось и даже окрепло убеждение, что никакие деньги мира не в силах соблазнить меня на участие в этой гонке. Более того, я не мог отделаться от мысли, что увиденное мной не только выходит за рамки всех мыслимых норм, но и беспокоит меня. Что способно побудить человека тренироваться по несколько часов каждый божий день, из года в год — и все ради шанса пройти через весь ад этого испытания и доказать себе, что «нет ничего невозможного»? Классический триатлон требует исключительной одержимости и огромных денег. Только представьте, во что обходятся авиаперелеты, гостиницы, экипировка, и вы поймете, что участники Ironman тратят на свой вид спорта десятки тысяч долларов в год. Хотя триатлон привлекает участников самого разнообразного толка, включая тех, кто победил рак, а также монахинь и пенсионеров, большинство из них — состоятельные люди с типом личности А[9], которые и к спортивным тренировкам подходят с таким же упорством, с каким прежде строили свои блестящие карьеры. При всем своем восхищении триатлетами не могу не задумываться: а вдруг они разрушают свое тело? И сколько на каждого, кто прошел по критериям отбора Ironman, приходится тех, кто отсеивается, получив тяжелую травму? Какими горестями отзываются долгие тяжелые тренировки для родных и семей спортсменов, брака и дружбы?
С этими и многими другими мыслями, бурлившими в моей голове, я через несколько недель после чемпионата серии Ironman собрал сумки и отправился в место, далекое от соблазнов и атрибутов развитого западного мира, — в горы Сьерра-Тараумара (их нередко называют Медным каньоном) в Мексике. Там я наблюдал спортсменов, разительно отличавшихся от участвовавших в марафоне в Коне, и был свидетелем состязания, настолько не похожего на серию Ironman, что для описания моих впечатлений лучше всего подойдет короткое словечко «шок». Из всех встреченных в Сьерра-Тараумаре больше всего мое воображение поразил старик Эрнесто (имя изменено намеренно), с которым я познакомился в окрестностях отдаленной mesa — Столовой горы, более чем на 2100 м возвышающейся над уровнем моря.
В Сьерру я отправился изучать коренное североамериканское племя тараумара, заслужившее славу непревзойденных бегунов на длинные дистанции. В прошлом столетии о тараумара писали десятки антропологов, но всемирную славу им принес в 2009 г. этнографический бестселлер «Рожденный бежать»[10]. Автор изображает этих людей как отшельническое племя босоногих, невероятно здоровых суператлетов, для которых обычное дело — пробегать невообразимые дистанции[11]. Отчасти заинтригованный и движимый желанием собрать побольше сведений о технике бега тараумара, которые обходятся без новомодных навороченных кроссовок, я прошел вверх-вниз по ущельям протяженностью более 1200 км опасными горными дорогами с крутыми подъемами и спусками в компании проводника и переводчика, вооруженный арсеналом научных инструментов для измерений стопы и биомеханических исследований бега. К моменту знакомства с Эрнесто я побеседовал с десятками мужчин и женщин племени тараумара и замерил их стопы; к тому же я уже начал сомневаться в истинности всего, что читал о чудесных способностях этого племени. Странно, но вопреки их репутации выдающихся бегунов за время своих странствий я не увидел ни одного бегущего куда бы то ни было тараумара, тем более босиком. Зато я отметил и оценил, какие они усердные труженики и неутомимые пешеходы. Большинство из тех, с кем я беседовал, говорили, что вообще не бегают или в год участвуют всего лишь в одном состязании. Причем далеко не все тараумара производили впечатление тренированных: у многих заметно выпирали животы и явно имелся лишний вес.
Но не у Эрнесто. Худощавый, семидесяти с лишним лет, хотя и выглядел лет на двадцать-тридцать моложе, Эрнесто поначалу отмалчивался, терпеливо снося неудобства, пока я измерял его рост, вес, длину ног и стоп, а затем по моей просьбе несколько раз бегал на специально устроенной мной для этих целей небольшой дорожке, пока я снимал его на высокоскоростную видеокамеру, чтобы фиксировать его биометрические показатели. Но, на мое счастье, по мере нашего общения Эрнесто постепенно оттаял, стал словоохотливее и вскоре уже вовсю делился со мной (через переводчика) воспоминаниями о былых днях: как в молодые годы на охоте загонял оленя, преследуя его бегом, а порой и днями напролет танцевал на праздниках. Еще Эрнесто рассказал, что по молодости считался первым бегуном, что и сейчас по нескольку раз в год участвует в состязаниях. Потом я поинтересовался, как он тренируется, но Эрнесто не понял вопроса. Когда я пустился в объяснения, что американцы, и я в том числе, ради физической формы и при подготовке к соревнованиям бегают дистанции по нескольку раз в неделю, Эрнесто выслушал меня, всем своим видом выражая недоверие. Я начал расспрашивать его подробнее, и он достаточно ясно высказался в том смысле, что идею бесцельной беготни считает нелепостью. «Зачем, — с явным непониманием спросил Эрнесто, — кому-то куда-то бежать, если в этом нет нужды?»
В моей памяти еще были свежи воспоминания об излучающих мощь и энергию, тренированных Ironman-триатлетах, чьи изматывающие, на пределе сил, тренировки стали притчей во языцех. Вопрос Эрнесто рассмешил меня и одновременно заставил задуматься. Он выставил западный, мой в том числе, обычай физически