Первое время я не отваживался покидать свое ущелье, где, по крайней мере, у меня были вода и пища. Я построил себе что-то вроде шалаша из веток на каменном языке, ставшем для меня ночным пристанищем, Нельзя сказать, что я там спал, нет, сном это состояние назвать было трудно. Я, скорчившись, лежал, обхватив себя руками, коротая время до рассвета, чтобы днем при малейшей возможности впасть в неглубокий, чуткий сон. Постепенно у меня выработалась способность просыпаться от малейшего непривычного шороха.
Остальное время я проводил, бродя по окрестным холмам в поисках орехов. Нельзя сказать, что эти прогулки были безопасным занятием. Не единожды мне приходилось спасаться бегством или искать убежища на крутых скалах или высоких деревьях. Предгорья населяло огромное количество разных зверей, в большинстве своем кровожадных хищников.
Именно по этой причине я держался своей территории, где был в сравнительной безопасности. В холмы же меня гнала та самая сила, из века в век двигавшая человечеством — от неандертальцев до колонизаторов-европейцев, — поиск пищи. К этому времени я объел уже почти все орехи поблизости, и, хотя жизнь на природе и набор мышечной массы пробуждали поистине зверский аппетит, не я один был виновником истощения запасов. Полакомиться орехами приходили сюда и огромные животные, напоминающие медведей, и другие — похожие на покрытых густым мехом бабуинов. Несмотря на любовь к орехам, судя по вниманию, проявляемому ими к моей персоне, не чурались они и мясной пищи.
Избежать встречи с медведями было не так уж трудно. Эти исполины не очень быстро двигались, не умели лазать по деревьям и, к счастью, не отличались остротой зрения. Но вот бабуинов я ненавидел всеми фибрами своей души и смертельно боялся. Эти твари буквально не давали мне жизни; они отлично бегали и лазали, да и каменные кручи не были для них препятствием.
Как-то раз им удалось загнать меня в мое убежище, и один из бабуинов перепрыгнул с ветки на выступ скалы вслед за мной. Проклятая тварь не учла, что человек, прижатый к стенке, становится куда опаснее, чем можно ждать от него в данной ситуации. Все мое существо затопил ослепительный гнев, я не желал более быть объектом охоты. Инстинкт защиты жилища заставил меня броситься на врага грудью. Я выхватил кинжал и изо всех сил вонзил стальное жало прямо в грудь бабуину, пригвоздив его к скале, добрая сталь пронзила плоть и почти на дюйм вошла в рыхлый песчаник.
Этот случай доказывает не столько отличное качество альмариканской стали, сколько возросшую крепость и силу моих мышц. Я, привыкший быть сильнейшим у себя дома в Америке, здесь, на Альмарике, оказался слабаком. Но в отличие от безмозглых тварей у меня была способностью тренировать свое тело и свой разум. Постепенно я стал заново обретать уверенность в себе.
Чтобы выжить, мне нужно было окрепнуть и закалиться. И я это сделал. Моя кожа, выдубленная солнцем, дождем и ветром, стала практически нечувствительной к холоду, жаре и боли. Я больше не синел от холода по ночам, острые камни не ранили мне подошвы при ходьбе и лазании. Мышцы не только налились новой силой, но и стали куда более выносливыми. Могу с уверенностью сказать: я достиг физической формы, какую не набирал вот уже многие поколения ни один житель Земли.
Я мог с ловкостью обезьяны взлетать по отвесным скалам, цепляясь за малейшие выступы и трещины, мог часами бежать без остановки, а на коротких дистанциях перегнать меня могла бы, пожалуй, только скаковая лошадь. Раны, единственным лекарством для которых была ледяная вода, заживали сами собой.
Буквально за несколько месяцев до моего вынужденного перемещения на Альмарик одно из медицинских светил, эксперт в области физической культуры, назвал меня идеально подходящим для жизни в дикой природе. Так вот, доктор и представить себе не мог, насколько он окажется прав. И если говорить положа руку на сердце — я тоже. Сравнить меня сейчас с тем, кого обследовал тот ученый, — так я был просто неженкой и слабосильным хлюпиком.
Я на этом останавливаюсь лишь по одной причине — чтобы показать, какой тип человека формирует дикая природа. Если бы она не выковала из меня со вершенное существо из кремня и стали, я просто не смог бы уцелеть в кровавой схватке, которая на Альмарике называется жизнью.
С ощущением собственной силы ко мне вернулась и присущая мне уверенность. Я крепко стоял на ногах, чтобы с презрением поглядывать на своих соседей — жестоких, но неразумных тварей. Больше я не убегал сломя голову от одинокого бабуина. Наоборот, я вел настоящую войну с этими зверюгами, будто основанную на кровной вражде. Я относился к ним так, как к людям-врагам на Земле. Ведь они поедали те самые орехи, которыми питался и я.
Достаточно скоро бабуины уяснили новый расклад сил и перестали преследовать меня. И наконец настал тот день, когда я один на один встретился с вожаком их стаи. Косматая тварь набросилась на меня из-за кустов, сверкая полными ненависти глазами. Отступать было поздно, да и в любом случае делать этого я не собирался. Увернувшись от скрюченных пальцев обезьяны, норовившей вцепиться мне в горло, я хладнокровно вонзил кинжал прямо в сердце осмелившейся бросить мне вызов твари.
Но заглядывали в долину и куда более опасные звери, встречаться с которыми я не хотел бы ни при каких обстоятельствах: гиены, саблезубые леопарды (теперь мне хорошо удалось рассмотреть животное, с когтями которого я познакомился в первый день пребывания в этом ущелье) — больше и тяжелее, чем земные тигры, и куда более кровожадные; огромные, похожие на лосей звери с крокодильими челюстями; гигантские вепри, покрытые толстым слоем свалявшейся щетины, которую, казалось, было бы не пробить и самому острому мечу. Встречались и другие чудовища, появлявшиеся только по ночам, впрочем, не могу сказать, как они выглядели. Двигались эти зверюги совершенно бесшумно, лишь изредка издавая низкий вой или глухое уханье. Инстинктивно мне они показались куда более опасными, чем те, с которыми я встречался при свете дня.
А однажды я проснулся на своей скале от непривычной тишины, в которую погрузился ночной лес. Тишина эта была напряженной и буквально сочилась угрозой. Луна только что зашла, и вокруг была абсолютная тьма. Ни вопли бабуинов, ни леденящий душу вой гиен не нарушали зловещее молчание. Меж каменных отрогов что-то двигалось. Я слышал лишь шелест травы, отмечавший бесшумное движение какого-то огромного тела, но в темноте мои глаза смогли лишь уловить гигантскую бесформенную тень — нечто, неестественно большее в длину, чем в ширину. Через какое-то время монстр скрылся за скальной грядой, и сразу же словно вздох облегчения пронесся над долиной. Ночь снова наполнилась привычными звуками, и я уснул, больше ощутив животом, нежели осознав головой, что лишь случай спас меня, да и большинство остальных обитателей долины, от неведомого, но смертельно опасного чудовища.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});