Но я сильнее. Я чувствую это.
Значит, прямой стычки Мюррей будет избегать. И опять же все затянется до первых морозов…»
Издалека, возможно, что с другого берега реки, донесся рокот грома. И ветер пробрался-таки сквозь слои ткани, покачнув лампу. Из груды сырых мехов, сваленных на лежак, выползла крыса. Она забралась на самую вершину волглой ветоши и уселась, вперив в Кайя красные глазенки.
– О тебе я тоже писать не стану, – сказал Кайя крысе, но та не шелохнулась. – А о чем стану?
Крыса не спешила советовать.
«…Что же касается свадьбы представленного тобою Лорда Мыш, который видится мне существом в высшей мере ответственным и способным содержать семью, то проследи, чтобы данная церемония прошла с должным размахом. Возможно, в весьма скором времени тебе предстоит организовать другую свадьбу.
Кстати, Урфин все-таки соблаговолил переслать мне договор о намерениях, который я отправлю с этим письмом. Пожалуйста, ознакомься. И если тебя устраивают предложенные им условия – они соответствуют устному соглашению, достигнутому перед отъездом, – поставь свою подпись. И с этой минуты ты перестанешь нести ответственность за Тиссу. Она и ее репутация – всецело забота ее будущего супруга.
Но ты все равно присматривай. Урфин, что бы я ни говорил, надежен, но порой из самых лучших побуждений делает вещи, о которых потом жалеет. А поскольку впервые дело касается не моих, но его интересов, я опасаюсь, что он вынужден будет столкнуться с последствиями собственных поступков. Это – болезненный опыт, которого я хотел бы избежать для него.
Возможно, ты была права, когда говорила, что я слишком надавил на девочку. Но ты, дядя и Урфин – вся моя семья. Я хотел бы, чтобы ее стало больше. И чтобы вы были счастливы. Наверное, порой я тоже из самых лучших побуждений делаю вещи, о которых потом сожалею. Однако в этом случае обратного пути нет. И я лишь надеюсь, что Урфину хватит терпения.
Дети ведь растут. Взрослеют. Главное, чтобы, взрослея, не теряли душу.
Ну вот, меня потянуло на отвлеченные размышления, и это верный признак, что мне нечего рассказать, однако я не желаю завершать письмо. Каждое как расставание. На время, но все же болезненное, ведь, дописав, я останусь один…»
Кайя покосился на крысу, которая нагло разлеглась поверх его одеяла. Нет, все-таки один. Крыса в постели – это не компрометирующие обстоятельства.
А дождь усилился. Шелестели капли, пытаясь напоить пропитавшуюся водой кожу. Бежали по швам и ныряли в переполненное ведро. Размокший хлеб покрылся сизой плесенью, но лучше такой, чем выбираться наружу и искать свежий.
Гонец ждет.
Он отдохнул, и лошадь свежа. Завтра… послезавтра… сшивая лигу с лигой, соединяя замок и проклятую пустоту границы.
«…Хотел бы обнять и поцеловать тебя, но, не имея возможности, тешу себя надеждой увидеть во сне.
Иза, дамы из Благотворительного комитета – не самые милые существа на свете. Честно говоря, я сам их несколько побаиваюсь, уж больно агрессивно они творят добро. Поэтому не смей печалиться, если что-то пойдет не так. На моей памяти с ними даже Кормак не сумел общего языка найти, хоть бы и глава комитета приходится ему родной сестрой.
Также отправляю тебе несколько новых набросков. Слон, по-моему, получился похоже. А вот Эдварда рисовал по памяти. Сейчас почему-то он выглядит не таким внушительным.
До встречи, сердце мое».
Свернуть. Перевязать. Запечатать. Спрятать в кожаную тубу, которая сохранит листы от влажности. Передать человеку, который дремлет над костром в ожидании.
– За службу. – Кайя протянул двойной дукат, но человек помотал головой и продемонстрировал серебряную тамгу. Ему платят исправно.
И брать больше он не станет.
– Тогда спасибо.
Кивок. Свист. Серая лошадка с толстыми ногами появляется из дождливой мути и в ней же исчезает, унося всадника. Влажно хлюпают копыта по грязи.
И звук тоже смывается дождем.
Тоска накатывает с новой силой. Непрошеная мысль лезет в голову: а если расставание это – навсегда? От внезапной боли темнеет в глазах. Алую волну едва-едва получается свернуть до всплеска. И Кайя заставляет себя выдохнуть. Вдохнуть и снова медленно, отсчитывая секунды, выдохнуть.
А крыса, единственная, на ком можно было бы злость сорвать, исчезла. Благоразумное животное.
В доходном доме Матушки Фло всегда было весело, шумно и людно. Расположенный на пересечении трех улиц, одна из которых выводила к кварталу Лудильщиков, а две другие вели к пристаням, он был удобен для многих людей.
Сюда заглядывали сводни, желавшие сбыть свежий товар. Контрабандисты. Ростовщики. Скупщики краденого. Воры. Игроки. Вольные капитаны. Наемники. И просто те, кто готов был рискнуть, ввязавшись в мероприятие незаконное, но сулящее выгоду.
Здесь не принято было разглядывать друг друга, но чумазый мальчишка разбойного вида презрел обычай. На человека в потертой кожанке он пялился секунд тридцать, словно прицениваясь.
– Чего? – спросил человек, засовывая пальцы под шейный платок, верно, завязанный чересчур туго.
– Ты бушь кптан, ктрый рботу ищет? И готов с блой кстью свзаться?
– Я буду.
Мальчишка кивнул, не сводя настороженного взгляда, точно подмечая каждую деталь: и мятую рубаху с потемневшим кружевом, некогда нарядную, но заношенную, и сапоги хорошие, и нож на широком поясе с бляхами. И даже пустой кубок, который залетный капитан не спешил наполнить.
Но монету – правила знает – кинул.
Поймав медяк на лету, мальчишка отправил его за щеку и вытащил обслюнявленный кусок ткани.
– Пслзавтра.
Он исчез, спеша исполнить другое поручение, за которым последует третье и четвертое… Урфин же развернул замусоленный клок. Три корявых знака.
Две цифры.
И круг с рыбой.
Место. Время и слово для встречи. Свои прочтут. Чужие… о чужих здесь не беспокоились.
– Эй, лапочка… – Шею обвили мягкие руки, длинный локон скользнул по шее. – О чем печаль имеешь? Пойдем-ка наверх… развеселю.
Шлюха была уже не молоденькой, но еще симпатичной.
Сколько ей? Восемнадцать? Девятнадцать? Еще месяц-другой, и мамочка выгонит ее из теплой таверны на улицу, высвобождая место для других, посвежее, помоложе. Тошно…
– На, – Урфин вложил в ладошку серебряный талер, – купи себе что-нибудь.
– Добрый, значит?
– Какой есть.
– Идем. – Шлюха талер сунула в волосы и, впившись неожиданно крепкими пальцами в руку, потянула за собой. Идем, идем… надо.
Стоило подняться, как девица повисла на шее и горячими губами в ухо уткнулась, зашептала: