Читать интересную книгу Товарищ Богдан - Борис Раевский

Мать обняла Ваню, сунула ему в руки узелок со свежими пышками (это из-за них она чуть не опоздала) и заплакала…

Маленький черный буксир, похожий на жука-плавунца, запыхтел и отвалил от невысокой деревянной пристани.

Иван стоял на палубе, держа в руке небольшой деревянный чемодан-сундучок, изнутри оклеенный фантиками и картинками, вырезанными из «Нивы». На сундучке висел замысловатый, красивый замок. Иван сделал его сам. Впрочем, запирать сундучок было ни к чему: в нем лежали портянки, сатиновая косоворотка, старая кепка, самодельный складной нож да полотенце — все имущество Ивана. Вряд ли какой-нибудь вор польстится на него.

В столице Иван Бабушкин устроился на Семянниковский завод[4].

Слесари здесь работали «партиями», так тогда назывались бригады. Заработок шел в общий котел и делился между всеми.

Прежде чем приступить к работе, новичок обязан был устроить «спрыски»: таков обычай.

В узком, глухом тупичке неподалеку от завода собралась вся «партия». По небу двигались тучи. Темные, набухшие, они плыли медленно, как грузные, неповоротливые баржи. Возле покосившегося забора, прямо на земле, покрытой чахлой травкой, стояла четверть водки, на газете лежало несколько ржавых селедок, хлеб. Денег на угощение бригады у Ивана не было. Все эти припасы «старшой» взял в долг. Выдадут новичку первую получку — рассчитается с трактирщиком.

— За новоявленного члена нашей слесарной семьи! — провозгласил «старшой», дюжий бородатый мужик со щербатым ртом, любивший «красивое» словцо.

Он встал и торжественно поднял граненый стакан с водкой.

Все чокнулись и одним духом осушили стаканы, закусывая кусками селедки.

Только Иван смущенно поставил полный стакан на траву.

— Эге! — воскликнул старшой. — Какой же из тебя слесарь?

— Я не пью! — тихо, словно извиняясь, сказал Иван.

— Зелен еще, — усмехнулся старшой, аппетитно крякая и оглаживая бороду. — Поживешь с наше — научишься.

«Спрыски» окончились быстро. Слесари расходились, не очень-то довольные новым товарищем.

— Коли плохо пьет, значит, и слесарь плохой! — сказал один. — Собьет заработок всей «партии»…

Но Иван оказался хорошим слесарем. Четыре года в торпедных мастерских не пропали даром. Да и самолюбие не позволяло Ване отстать от товарищей.

Работа в Питере оказалась куда более тяжелой, чем в Кронштадте. Слесари тут получали сдельно и вынуждены были «жать» изо всех сил.

Но Ваня был молод и здоров. Ему тоже очень хотелось заработать побольше. В Кронштадте он был учеником и получал двугривенный в день, пять рублей в месяц. А здесь, как ему рассказывали, слесари зарабатывали по 30–35 и даже 40 целковых в месяц. Такие деньги казались Ване сказочными.

С утра до ночи он рубил зубилом, опиливал паровозные части напильником, подгонял и шлифовал детали. Приходил домой затемно, сразу валился спать, а утром, еще до рассвета — опять на завод.

«Я и не живу, только работаю, — устало думал он. — Так и „зарваться“ недолго».

«Зарваться» — это слово Иван впервые услышал в Питере. Когда рабочий, не выдержав дьявольского напряжения, заболевал от переутомления, товарищи говорили про него: «зарвался» или «зарылся». Даже врачи так и писали в скорбных листках[5]: «зарвался».

Но Иван не унывал. Ему было приятно, что теперь он — заправский слесарь, а не какой-нибудь ученик: опытные мастера здороваются с ним за руку и говорят как с равным.

С нетерпением ждал Иван первой получки. По его расчетам, он должен был получить рублей двенадцать-тринадцать. Это здорово! Иван чувствовал себя виноватым перед матерью. Та работает день-деньской, а он ничем не помогает ей и младшей сестренке. Переехав в Питер, Иван решил: «Не покажусь к матери в Кронштадт, пока не соберу денег для нее». Была у него и еще одна мечта: к матери обязательно надо явиться в новом костюме. Пусть она видит, что сын стал уже взрослым, самостоятельным. Хотелось ему сменить свои лохмотья на приличную одежду еще и потому, что Иван любил потанцевать. А не пойдешь же на танцульку в обтрепанных брюках и залатанном пиджаке.

Однако кассир выдал всего восемь рублей.

— Тут, кажись, ошибка, — растерянно сказал Бабушкин.

Вместо ответа кассир ткнул пальцем в расчетный листок. Иван отошел в сторонку и внимательно прочитал бумажку. Оказывается, он действительно заработал почти двенадцать рублей. Но из них четыре рубля у него вычли.

«За что бы это?» — подумал Иван.

Ага! Вот!

«На лампадное масло и обновление икон — один рубль», — прочитал Иван.

И он вспомнил, как через три дня после его поступления на работу по цеху прошел мастер, собирая деньги на лампадное масло. В углу цеха был устроен целый иконостас: там висело много икон, и перед ними вечно теплились лампадки. Рабочие ругались, но — хочешь не хочешь — развязывали кошельки.

— У меня — ни гроша, — развел руками Иван, когда мастер подошел к нему.

— Ладно, — сказал тот. — Выкрутимся!

Так вот что это значило — «выкрутимся»! Мастер просто высчитал рубль из его получки.

Дальше в расчетном листке шли еще вычеты: полтинник удержали с него за сломанный напильник, рубль — штраф за брак.

«Какой брак?» — удивился Иван.

Он работал аккуратно и тщательно. Правда, однажды был такой случай: опиливая заготовку, он вдруг заметил раковину в металле. Иван подозвал мастера.

— Брак, — сказал мастер. — Выбрось!

Иван тогда и не подумал тревожиться. Ведь брак — не по его вине. Отливка плохая. А вот теперь оказывается — гони за это целковый.

Мрачный, отошел Иван от окошка кассира.

Направился в трактир.

В задымленном зале, за облитыми пивом столиками сидели знакомые слесари. Был субботний вечер, и мастеровые отводили душу. Они пригласили Ивана подсесть к ним в компанию, но он, рассчитавшись с трактирщиком за «спрыски», сослался на срочные дела и быстро покинул трактир.

В кармане у него еще оставалось около семи рублей.

«Пить никогда не буду и курить не буду! — твердо решил Иван. — Не для того я горб гну…»

Из трактира Иван пошел домой. Поступив на работу, он снял маленькую комнатку на Шлиссельбургском тракте, недалеко от завода. Денег у него тогда не было, жил он в долг.

Дома Иван дал хозяйке три рубля за комнату.

«Вот тебе и подарок!» — печально свистнул он, оглядывая оставшиеся деньги.

Два рубля он отложил в деревянный сундучок и решил ни в коем случае не трогать их.

«Как-нибудь перебьюсь до получки, — подумал он. — Иначе не скопишь для матери».

Шла неделя за неделей. Бабушкин работал как каторжный. Однако деньги в его сундучке прибавлялись медленно.

«А в Кронштадте гуторили: питерские слесари ровно баре живут. Сказочные заработки! — горько усмехнулся Иван. — Сказки сказывали!»

Три месяца проработал он на Семянниковском заводе. Наступила осень. В субботу, после очередной получки, Иван в полутьме возвращался домой. Он брел на ощупь возле самых домов. Хорошо еще, что тут проложены деревянные мостки, а то совсем утонешь в грязи. Но и так нога то и дело соскальзывала с досок и по щиколотку уходила в жидкое месиво. На сапоги налипли комья глины и земли. Они стали тяжелыми, вязли в грязи, как в болоте. А когда Ваня пытался вытащить увязший сапог, — нога выскакивала из него.

Грязь на немощеных улицах Невской заставы была такая непролазная, что недавно, когда загорелся кабак на окраине, пожарный обоз и то не смог проехать — завяз по дороге, а кабак сгорел дотла.

Дома Иван расплатился с хозяйкой и пересчитал свои «капиталы»: девять рублей, два гривенника и полтинник. «Эх, даже десятку не наскреб!»

В воскресенье утром он одолжил у хозяйки полтинник, зашел в «монопольку»[6] и обменял свои рубли и гривенники на одну новенькую, хрустящую «красненькую»[7].

Сел на конку и поехал на пристань. Пора навестить мать. О костюме Иван старался не вспоминать. Одной «красненькой» на все не хватит: или матери, или костюм.

«Только на минутку зайду, приценюсь к костюмам и поеду дальше», — решил он, когда вагон остановился возле Гостиного двора.

Уже четыре года не был Бабушкин в этих местах. Не задерживаясь, прошел он мимо лавки купца с железной вывеской «Колониальные и бакалейные товары». Здесь он когда-то работал мальчиком. Бабушкин с гордостью ощупал деньги в кармане. Прошли те времена, когда купец помыкал им, бил его, мучил. И за все — гривенник в день! Теперь он — слесарь, и в кармане у него — приятно хрустящая «красненькая».

Иван с независимым видом толкнул дверь в магазин готового платья.

Приказчик засуетился перед новым покупателем, выкладывая на прилавок брюки и пиджаки, то зеленые в крапинку, то огненно-рыжие, то гладкие, черные. Бабушкину было приятно, что длинный, как жердь, приказчик с огромными красными ушами, очень похожий на того, который когда-то колотил его в лавке у купца, теперь почтительно извивается перед ним.