— Пятьдесят кораблей за честь дочери Ибн Шараза, друга и советника Вильгельма Сицилийского! — прозвучал резкий ответ.
Вальтер побледнел. В нем не было презрения к сухопутным властителям, которое обычно питали морские пираты; впрочем, и настоящий корсар призадумался бы, услышав имя Вильгельма Сицилийского, потомка норманнских завоевателей, имевшего корабли на всех морях и шпионов в каждом порту.
— Такой человек в состоянии заплатить, — согласился Вальтер, однако видно было, что он в равной мере и признает этот факт, и урезонивает свою команду.
— Доставь нас благополучно в любой испанский порт, и тебе хорошо заплатят, а то, что ты совершил, забудут.
В первом я был уверен, во втором же — нет. Такой человек и вся его порода вряд ли могут простить подобный ущерб и оскорбление. Мне вспомнился рассказ отца о молодом Юлии Цезаре, захваченном в плен пиратами. Когда выкуп за него был уплачен, он пообещал вернуться и повесить их всех, а они смеялись. Однако же Цезарь вернулся и всех их повесил; так вот, пленник был из того же теста.
Вальтер отошел в сторону, чтобы обсудить предложение с командой, а человек этот заговорил со мной:
— Ты помог нам. Я высоко ценю твою услугу.
— Мое слово здесь не много весит. Еще недавно я был прикован к веслу. Они меня не любят и не верят мне.
— Однако разбойники послушали тебя.
— Ими правит алчность и зависть. Каждый хотел бы забрать девушку себе, и потому они прислушались ко мне, когда я предложил взять за неё выкуп.
— Останься нашим другом, и получишь золота не меньше, чем весили твои цепи.
Когда человек молод, он думает не о золоте, а только о свете в девичьих очах. Но придет время, когда мне откроется, что можно иметь и то, и другое, — если есть голова на плечах.
Я никогда не видел такой красавицы. Наши северные девы крепче и сильнее, но кожа их, открытая ветру и солнцу, не такая нежная, и у них нет таких нарядов, как у нее.
Но мой отчий дом наполняли сокровища, добытые с восточных кораблей, и отец часто рассказывал о жизни в Мавританской Испании, куда я страстно желал попасть.
Наши северные замки — это холодные, продуваемые сквозняками каменные строения с узкими окнами, неуютные и неудобные; полы их устланы соломой и накопившимися за многие месяцы отбросами. Отец же принес из Мавританской Испании любовь к красоте и чистоте. И я, привыкнув к своему дому, не выносил вонючих замков знати, не имеющей ничего, кроме оружия и спеси.
Старые крестоносцы не многому научились, но купцы и бродячие певцы подхватили мавританский обычай мыться и сменять одежду вместо того, чтоб занашивать её, пока не начнет рваться прямо на теле.
Иногда путешественники привозили домой книги. Они в земле франков были большой редкостью, а те немногие, что удавалось достать, зачитывались до дыр; но читали их только в уединении из страха перед возможным неодобрением церкви.
Мой отец не был образованным человеком в том смысле, какой стал мне понятен позднее; но он имел ясный ум и наблюдательность, и, подобно большинству бретонцев своего времени, оставался больше язычником, чем христианином. Христианство, к которому отец мой, впрочем, питал глубочайшее уважение, вместе с плохим отвергло и много хорошего. Бани, например, были символом язычества, так что бани и купание подвергались проклятию, и в течение примерно тысячи лет в Европе мылись лишь немногие. Книги отвергались на том основании, что если в них повторяется сказанное в Библии, то они излишни, а если говорится то, чего в Библии нет, то они лживы.
Путешествия, всегда оказывающие просветительское влияние, открыли моему отцу более приемлемый образ жизни. Он научился по достоинству ценить сдобренные специями и приправами, искусно приготовленные яства стран Средиземноморья, как и их шелковые одежды. Первые ковры, которые увидели в Арморикеnote 4, были привезены морскими разбойниками, и многие из первых книг — тоже. Две книги, попавшие в наш дом, были написаны на латыни, а третья — на арабском языке.
Первая латинская книга оказалась трактатом Вегеция о тактике римского легиона, и во время долгого путешествия в Исландию и далее я читал и перечитывал её. Вторая — «Жизнеописания знаменитых людей» Плутарха. Арабская посвящалась астрономии, и из неё я узнал о многих приемах кораблевождения, неизвестных в северной Европе. В разных местах этого тома имелись цитаты из Корана, и их я заучил наизусть.
Зорка, наш слуга-грек, путешествовал вверх по египетской реке Нил, видел пирамиды, величественные храмы и всевозможных диковинных животных. Я не знал, насколько можно ему верить, но любил его рассказы о Требизонде, Черном море и греческих островах.
Девушка бросила на меня короткий взгляд и сказала:
— Меня зовут Азиза.
— А я — Кербушар, Матюрен Кербушар.
— Звучит смело.
— Имя моего отца — Жеан Кербушар. Так же звали и моего предка, который воевал с Цезарем.
Теперь ко мне повернулся и мужчина — в нем нарастало любопытство:
— А что знаешь ты о Цезаре?
— Он был врагом моего народа, но я читал о нем в книге Плутарха…
И, осторожно шевельнув румпелем, я добавил:
— Цезарь пытался уничтожить мое племя, потому что оно отказалось платить ему дань.
На корме появился Вальтер:
— Идем в небольшую бухту вблизи Малаги.
Он вытащил из-за пазухи карту, взятую с разграбленного корабля, и показал её мне, ткнув пальцев в некое место на берегу.
— Можешь ты привести нас сюда?
— Могу.
— Сделай это и получишь свою долю из выкупа.
Азиза не отрывала от меня глаз. Неужели боялась, что я предам её за эту награду?
Знай она, о чем я думаю, то не стала бы тревожиться, ибо никакое на свете богатство не стоило для меня и половины взгляда её очей или прелести тела под тонким нарядом.
Но я был тогда молод.
Глава 3
Когда спустилась тьма, меня разбудили и отправили на ставшее теперь уже моим место у рулевого весла. У фальшборта съежились наши пленники.
Мужчину, как я узнал, звали Редуан, он был воином, а равно и государственным мужем, занимающим высокое положение. Сейчас он тихо посапывал во сне. Азиза не издавала ни звука, и я подозревал, что она не спит.
— Смотри, куда правишь, — велел мне Вальтер. — Нас не должны обнаружить. Найди бухту, а когда откроется берег, разбудишь меня. И не вздумай делать глупостей — галл не спит, также и люди из Финнведена. Малейший намек на предательство — и ты будешь убит.
Сомневаться в его словах не приходилось, ибо трое из Финнведена были люди хладнокровные и опасные, не такие трусы, как остальные, но угрюмые и молчаливые, свирепые в битвах и не заботившиеся ни о ком, кроме самих себя. Я подозревал, что в один прекрасный день мне придется столкнуться с ними лицом к лицу.