Читать интересную книгу О духовной жизни современной Америки - Кнут Гамсун

ЛИТЕРАТУРА

I. Журналистика

Могут ли американское искусство и литература позволить себе обременять подобной пошлиной чужеземное искусство и литературу? Могут ли американцы без ущерба для себя обходиться без влияния зарубежной культуры?

Будь Америка старинным сообществом, с собственным долгим историческим и художественным прошлым, и будь у нее, что называется, свои предки в сфере культуры, подобное ограничение формально казалось бы обоснованным, если не оправданным. Но нельзя забывать, что Америка — страна поселенцев, страна, только-только переживающая свое становление, ни в одной сфере искусства своей школы еще не создавшая. Американцы — дельцы, но отнюдь не художники, конечно за некоторыми исключениями. Они хотят, чтобы им платили за то, что они будут любоваться картинами, они не понимают живописи, они к живописи равнодушны. Примерно так же относятся они и к литературе. Если в живописи они усматривают всего лишь смешение красок, которым вроде бы можно любоваться и в репродукциях, то точно так же американцам совершенно безразличен уровень художественности книги: главное, чтобы в ней рассказывалось про любовь, да притом побольше стреляли. Литература в Америке не духовная сила и не средство воспитания, а всего лишь более или менее приятное развлечение. Люди читают не с целью развития своего ума — их развлекает бойкий язык баллад, возбуждают кровавые сцены детективов, до слез трогает любовь, описанная в романах Шарлотты Бреме, а по вечерам они охотно засыпают под ритмы длинных, навевающих сон поэм Лонгфелло. Газеты американцы читают, чтобы быть в курсе городских новостей, бдительно следить за итогами последних скачек в Нью-Йорке или же выведать подробности недавней железнодорожной аферы Джея Гулда. Но только не для того, чтобы узнать хоть что-нибудь о новейших течениях в литературе, искусстве или науке, — этого в газетах не найдешь. Основное содержание американских газет — бизнес и преступления.

Продавец газет в любом американском городке — это чуткий, полезный барометр местной культуры. Бели чужестранец неделю подряд день за днем станет прислушиваться к его крикам, то получит яркое представление о жизни городка. Продавец газет — профессионал, метко отражающий настроения горожан, что называется, барометр этих настроений, своими выкриками он умеет привлечь интерес прохожих, отлично зная, что больше всего их занимает. Он не станет кричать, что, мол, вышла такая-то книга или что создана такая-то картина, поставлена такая-то пьеса, — он же отлично знает: больше всего публику привлекают железнодорожные катастрофы и всевозможные убийства. Поскольку в Америке газеты прежде всего коммерческие предприятия, на расписывании убийств зарабатывающие много больше, чем на хронике духовной жизни и творений ума, то газетчики соответственно и определяют содержание своих страниц. И если разносчик газет кричит, что на Вашингтонской авеню приключился пожар, а на 17-й стрит произошла драка, в штате Монтана пурга, а в Массачусетсе изнасиловали женщину, то можно не сомневаться — это и составляет главное содержание газеты. Вот и получается, что мелкие разносчики газет, чьи представления определяются характером интересов публики, сами решающим образом влияют на характер американской журналистики.

Странная это журналистика — шумная, обожающая скандалы, размахивающая кулаками, палящая из револьверов; здесь и передовицы, написанные за взятку; и платная реклама железных дорог, рекламная поэзия, городские сплетни — поистине странная журналистика; здесь и скандальные истории из зала суда, и стоны пострадавших при столкновении поездов, и крики «ура», доносящиеся с патриотических банкетов, и стук паровых молотов на крупных заводах, и слово Божие, изреченное штатным проповедником газеты — должен же быть у газеты свой штатный проповедник, — и дамские стишки про лунный свет в Теннесси и про любовь в Бостоне, две колонки про адюльтер, три колонки про банковские аферы, четыре колонки медицинских советов — поистине странная журналистика! И как громко гогочет все это войско опаленных порохом пиратов, пишущих в этих газетах!

Прославившийся на всю Америку бруклинский священник Уитт Толмидж в лекции, посвященной воскресным газетам, недавно сказал об американской прессе в целом следующее: «Она обрела спокойствие духа. И реформаторы, как среди журналистов, так и за пределами их круга, должны удвоить свои усилия, чтобы делать эту прессу все лучше и лучше, поднимать ее моральный уровень и превращать ее в орудие добра. Наши газеты шли в ногу с мировыми событиями. Если сравнить какую-либо из наших самых обыкновенных современных газет с такой же газетой, выпускавшейся тридцать пять лет назад, неизбежно удивишься, насколько вырос литературный уровень. Люди, что ныне работают в печати, — лучше тех, что работали в ней тридцать пять лет назад. Их продукция отличается более здоровым духом, все выше становится религиозный и нравственный уровень светской прессы. Нравственность, которую являют нам газеты, никак не уступает морали, возвещаемой с церковной кафедры. Да, пресса обрела спокойствие».

Но поскольку священник Толмидж известен своей безапелляционностью и вдобавок начисто лишен чувства юмора, все же янки решили, что он похваляется тем, о чем не имеет понятия, и кое-кто из журналистов вступился за своих покойных коллег. Редакция журнала «Америка» возразила пастору негодующей заметкой, в которой полемизировала с его простодушной верой в высоконравственность современной американской прессы. Вот что пишет «Америка»: «Если сравнить какую-либо из наших современных воскресных газет с обыкновенной ежедневной газетой тридцатипятилетней давности, то выяснится, что та, старая, газета отличалась нравственностью тона и патриотическим содержанием, тогда как современная газета представляет собой некий сплав пошлости, сенсаций и скандалов, разве что рассказанных с оттенком серьезности. Может, мораль воскресных газет и правда на одном уровне с моралью проповедников, но весьма прискорбно услышать такое признание из уст священника».

Кстати, про американскую журналистику никак не скажешь, будто ее публикации становятся «все лучше и лучше». В литературном отношении эту журналистику можно сравнить разве лишь с мелкими копенгагенскими газетенками — это бульварная пресса, содержание и дух которой целиком определяются специфически американским материалистическим настроем. Выступила ли Моджевска в городском «Гранд-театре», играл ли Ментер в «Опере», прочитал ли лекцию Линде — в Америке все это уже на другой день после выступления ровным счетом никого не волнует, но если даже газеты упомянут о них, то в основном лишь для того, чтобы описать платья и прически артисток, сообщить, сколько колец было у них на пальцах, сколько раз их вызывали на «бис», и приблизительно оценить стоимость их украшений. Тщетно стали бы вы искать анализ искусства артистов, описание их игры, вдумчивую критику — нет, ни малейшего следа духовности в газетах не найдешь. Дня кого публиковать подобную критику? И кому писать критическую рецензию? Журналисты воспитаны продавцами газет, те в свою очередь — толпой читателей, а толпа нисколько не интересуется искусством. Дельцы читают свою газету в трамвае, направляясь на службу по утрам, а супруга и дочери бизнесмена — те, может, даже побывали на концерте и потому собственными глазами видели прическу Моджевской. Нет уж, подавайте им более острое блюдо — например, окровавленный, изувеченный труп, обнаруженный в каком-нибудь подъезде, подавайте им дикий биржевой ажиотаж, крупную забастовку, супружескую трагедию — вот это доступно их уму, это им интересно, это трогает их закаленные нервы.

Среди всего этого вороха посулов, преступлений и несчастных случаев в каждой американской газете отводится колонка, а то и две, под городские новости, собственную редакционную информацию, иной раз добытую из вторых и третьих рук, — утреннее чтиво здешних дам, источник эрудиции бездельников — так называемая «местная хроника». В этих колонках сообщается о бракосочетаниях, рождениях и смертных случаях. И подобно тому, как европейские газеты информируют о визитах коронованных особ к другим коронованным особам, предпринятых из политических соображений, так и американские газеты в своей «местной хронике» рассказывают о визитах какого-нибудь почтенного обитателя другого города к какому-нибудь почтенному семейству данного городка. Например, супруга шкипера с Великих озер приехала навестить своего сына — колесника, или же пастух из прерий прибыл в гости к родителям — всех поминают в газете, все одинаково респектабельны. Вообще-то сам по себе этот обычай не вызывает никаких возражений, так уж принято в здешней стране, и десятки тысяч подписчиков удовлетворяются тем, что журналистика сводится к информации о поступках шкиперской жены. «Местные новости» — самая мирная колонка в любой американской газете, почти всегда свободна от медицинских рекомендаций и уголовной хроники, любимая колонка светских дам. Но даже в эту рубрику иной раз вторгается грохот внешнего мира: в «Местные новости» протаскиваются объявления, реклама такого-то шампуня для волос, такой-то марки корсетов, стишки про предметы туалета и стишки про новую партию говядины, которой сейчас торгуют на рынке. Сразу же вслед за этим сообщается о какой-нибудь пышной свадьбе или же о чьем-то благополучном появлении на свет, а ниже печатается сообщение под заголовком: «Кончина». Читатель вздрагивает, читатель потрясен: опять, значит, опочил кто-то из дражайших близких, еще одного янки не стало! Может, ушел из жизни каменщик Фоулер или же племянница часовщика Брауна, проживающего на улице Адамса, дом шестнадцать, не то семнадцать. Нет слов, чтобы передать, какого прекрасного гражданина унесла смерть! Но читатель все же берет себя в руки и читает дальше сообщения в той же колонке и мало-помалу вздыхает с облегчением: слава Богу, наш каменщик не умер, а если повнимательнее вчитаться в текст, то окажется, что и племянница часовщика тоже жива-здорова. И тут уж не приходится сетовать, если выяснится, что опочил всего лишь агент по продаже швейных машин с Сисайд-авеню, а не то и вовсе какой-то кузен некоей миссис Кингсли, муж которой, совсем напротив, благополучно отпраздновал свое сорокалетие. Читаем дальше. Вот уже и половина колонки прочитана, и читатель успокоился: в конце концов, не так уж трудно представить себе человека по фамилии Конвей, и отчего бы не жить ему на улице Линкольна, как и на любой другой? Читаешь уже с огромным азартом, и правда, читать становится все интересней и интересней — читатель уже готов поклясться, что отныне только и будет читать сообщения о кончинах. Разумеется, в результате окажется, что вся заметка была посвящена самому заурядному столяру, фамилия которого не то Гримшоу, а не то даже просто Смит. Может, в довершение всего он скончался от удара — закономерное следствие того образа жизни, который вел этот человек. Читаешь все дальше и дальше, захватывающе интересно, боишься пропустить хотя бы слово, читаешь лихорадочно, под конец просто даже с яростью. Столяра уже похоронили, осталось дочитать всего четыре строки, пора уже поставить на этой истории точку — и ни слова еще не сказано про удар! А может, речь идет о некоем мистере Даунинге, может, о Джеймсе Уильяме Даунинге, цирюльнике, проживающем неподалеку от одной из баптистских церквей? Ты уже готов к худшему, возбужден до предела, ты почти уверен, что речь пойдет об этом цирюльнике, кто-то ведь все-таки умер, и в чем цирюльник хуже какой-нибудь дамы, содержащей устричную на Франклин-авеню? Вроде бы и нет никаких особых причин беречь цирюльников всего мира от их судьбы? И вот, широко раскрыв глаза и затаив дыхание, дрожа от волнения, наконец читаешь: «Чтобы избежать верной смерти, необходимо посетить единственный магазин в нашем городе, где можно приобрести знаменитые перчатки, которые не дадут вам схватить простуду, а именно магазин Дональдсона». О Господи Всеблагой! Оказывается, несчастный читатель проглотил полколонки рекламы!