Читать интересную книгу Критикон - Бальтасар Грасиан

– Сие еще одно дивное проявление, – сказал Критило, – бесконечной мудрости Творца, с коей распределил он все сущее по весу, числу и мере.

Коль приглядеться, увидишь, что все сотворенное имеет свое место в пространстве, свою длительность во времени и особое свое назначение в делах и в бытии. Увидишь также, что все творения подчинены одно другому сообразно степеням совершенства. Из основных стихий, занимающих в природе самую низкую ступень, образуются смешанные, среди коих низшие служат высшим. Травы и деревья, стоящие на первой ступени живого, – ибо наделены лишь жизнью растительной, – развиваясь и вырастая до назначенного им предела совершенства в возрасте и росте, иже превысить не могут, служат пищей для существ чувствующих, стоящих на второй ступени жизни, ступени животной, которая выше растительной. Это животные на земле, рыбы в море, птицы в воздухе. Они едят траву, населяют деревья, питаются их плодами, гнездятся в ветвях, прячутся в стволах, прикрываются листьями, живут под их сенью. Но те и другие, растения и животные, служат живым существам третьей ступени, гораздо более совершенным и высоко стоящим, коим дано не только расти и чувствовать, но еще и рассуждать, мыслить и постигать, – это человек, который в конечном счете подчинен Богу и к Нему устремляется, познавая, любя и служа. Вот таким-то способом все упорядочено с дивной стройностью и согласием, и все создания помогают друг другу существовать и умножаться. Вода нуждается в земле, ее поддерживающей, земля – в воде, ее оплодотворяющей, воздух прибывает от воды, а воздухом питается и поддерживается огонь. Все так рассчитано и соразмерено, чтобы из частей образовывалось целое и чтобы части эти содействовали бытию вселенной. Тут уместно с особым и радующим душу тщанием рассмотреть хитрые способы и искусные приемы, коими Верховный Промысел снабдил всякую тварь для умножения и сохранения ее бытия и свойств, в особенности же существа чувствующие, – ибо они более ценны и совершенны, – наделив каждое природным инстинктом для различения добра и зла, дабы стремились они к первому и избегали второго. И тут уже надлежит не столько перечислять, сколько восхищаться изумительной способностью одних обманывать, а других спасаться от гибельного обмана.

– Все доставляло мне непрерывное и радостное удивление, – сказал Андренио, – но при виде безграничных морских просторов дух мой объяли новые приливы восторга. Казалось, море, позавидовав земле, само заговорило со мною, упрекая в небрежении к нему и призывая многоголосым шумом волн своих обратить любопытные взоры также и на его величавую красоту. Итак, устав ходить – но не переставая размышлять, – уселся я на самом высоком утесе, и каждый новый накат прибоя наполнял меня новым восхищеньем. Поразительным и чудесным казалось мне, что сие странное и грозное чудовище стеснено скалами, будто узилищем, ограничено берегами и подчинено мягкой узде мелкого песка. Возможно ли, говорил я себе, чтобы для защиты от столь свирепого врага не было иной стены, кроме этой пыли?

– Да, – сказал Критило, – божественнее рачение заточило предусмотрительно и мощно две буйные стихии, которые, будь они на воле, давно уничтожили бы землю и всех ее обитателей: море замкнуто в пределах песчаных берегов, а огонь – в твердом лоне кремней, причем так искусно, что стоит раз-другой постучаться, и он тотчас выскакивает, исполняет свою службу, а когда больше не нужен, прячется обратно и гаснет. Без такой предосторожности не продержался бы мир и двух дней, все погибло бы от воды либо от огня.

– Никак не мог я наглядеться вдоволь, – возвращаясь к воде, сказал Андренио, – – на радостную прозрачность воды, на непрестанное ее движение, все упивался созерцанием жидких этих кристаллов.

– Говорят, что глаза, – заметил Критило, – состоят из двух туморов – водного и кристаллического, потому им на воду так приятно смотреть – ведь целыми днями без устали мы можем любоваться ее брызгами, пеной, течением.

– А как я восхитился, – сказал Андренио, – когда приметил, что хрустальные ее недра бороздят стаи рыб, столь непохожих на птиц и на зверей. – право же, изумление мое тут дошло до предела. Сидя на скале, наедине с собою и со своим невежеством, созерцал я дивную гармонию вселенной, образуемую противоречиями столь крайними и резкими, что, казалось бы, мир не мог бы и одного дня просуществовать. Вот что поражало меня! Да и кто бы не пришел в изумление, глядя на странную сию гармонию, проистекающую из противоположностей?

– Да, это верно, – отвечал Критило, – вся наша вселенная сложена из противоположностей и слажена из неладов: «одно против другого», – воскликнул философ [24]. У каждой вещи свой противник, с коим борется, то побеждая, то покоряясь; всякое деяние причиняет страдание, всякое действие встречает противодействие. Первыми в борьбу вступают стихии, за ними следуют вещества смешанные; зло ополчается на добро, несчастье наудачу; воюют меж собой времена года; даже светила ведут борьбу и одно над другим одерживают верх, что, правда, им самим не причиняет ущерба – ведь они владыки, – зато их раздоры приносят вред их подданным в подлунной. Из природы борьба противоположностей переходит в область морали. Найдешь ли человека, у которого нет соперника? Чего достигнет тот, кто не борется? Что до возраста, тут старики противостоят молодым; в темпераменте, флегматики – холерикам; в общественном состоянии, богатые – бедным; в местожительстве, испанцы – французам; так и во всех прочих свойствах одни противостоят другим. Но чему тут дивиться, ежели внутри самого человека, внутри земной его оболочки, распри эти яростней всего?

– Что ты говоришь? Неужто человек воюет с самим собою?

– О да, ведь он, хоть и мал, подобен миру, а потому весь состоит из противоречий: борьбу начинают гуморы [25], соответственно основным своим стихиям; влажная основа в человеке сопротивляется природному жару, который исподволь ее подтачивает и постепенно уничтожает. Низшие силы всегда в споре с высшими, плотское вожделение атакует разум и иногда его одолевает. Даже бессмертный дух не избавлен от всеобщих раздоров, ибо в нем идет ожесточенная война страстей между собою – и с ним: трусость борется с отвагой; уныние – с весельем; желание – с отвращением; раздражительность – с вожделением; то побеждают пороки, то торжествуют добродетели. Повсюду раздор, повсюду война. Жизнь человека на земле – сплошная распря. О дивная, бесконечно мудрая прозорливость Великого Настройщика всего сотворенного! Самой этой непрестанной и многообразной борьбою противоположных творений она упорядочивает, поддерживает и охраняет огромную махину вселенной.

– Это чудо божественной мудрости, – сказал Андренио, – всего более и восхищало меня. Такая изменчивость и такое постоянство! Я видел, что все имеет конец, все погибает, а мир всегда тот же, мир остается неизменным.

– Верховный Мастер так устроил, – сказал Критило, – что, когда погибает одно, тотчас возникает другое, и из развалин первого поднимается второе. Отсюда ты поймешь, что конец всегда есть начало; гибель одного создания – это рождение другого. Когда кажется, что вот-вот все кончается, тут-то все сызнова и начинается. Природа вечно обновляется, мир омолаживается, земля утверждается, и мы вновь и вновь изумленно преклоняемся перед божественным промыслом.

– Со временем, – сказал Андренио, – я стал примечать различия в движении времени: чередование дней и ночей, зимы и лета, меж коими весна как посредник между двумя крайностями.

– И здесь тоже является нам Божественная Благость, – сказал Критило, – распределившая по местам и в порядке не только всякие создания свои, но и поры времени: день назначен для труда, ночь для отдыха. Зимою растения укореняются, весною цветут, летом плодоносят, осенью крепнут и подрастают. А что сказать о дожде, этом дивном изобретении?

– Да, я был просто восхищен, – сказал Андренио, – глядя на обилие воды, изливающейся столь равномерно, спокойно и с такой пользой.

– И так вовремя, – добавил Критило. – Два дождливых месяца – это ключи года: октябрь для посева, май для сбора урожая. Также и различие лун способствует изобилию плодов и здоровью живых существ: одни луны холодные, другие жаркие, ветреные, влажные или ясные, соответственно двенадцати месяцам. Воды омывают и оплодотворяют, ветры очищают и животворят, земля прочна, чтобы поддерживать тела, воз-Дух податлив, чтобы могли двигаться, и прозрачен, чтобы могли видеть. Только божественное Всемогущество, вечное Провидение, необъятная Благость могли внести строй в столь огромную махину, на которую нам никогда вдоволь не наглядеться, не надивиться, не нахвалиться.

– Да, это верно, – продолжал Андренио, – так рассуждал и я, хотя и нескладно. Каждый день, каждый час развлекался я тем, что переходил с места на место, с одной скалы на другую, не уставая восхищаться и размышлять, рассматривая по многу раз все, что видел, – небо, землю, луга, море, – никогда не пресыщаясь их созерцанием. И особенно любопытно мне было постигать замыслы вечной Мудрости, сумевшей исполнить столь трудные задачи с такой изящной и искусной легкостью.