из норы выскочила и на середину горницы выбежала. Села на хвостик, лапками усишки пригладила. И кто только мышек боится?
— Прочь пошла, побирушка, — говорит Чернава и лапоть с ноги снимает.
— Ты меня, нянька-непросоня не прогоняй. Как царевич из дому в белый свет выйдет, кто ему поможет, кто подскажет?
— Уж не ты ли? — смеётся Чернава, показывая щербатый рот.
Но Заряна уже берёт плошку со стола, насыпает на пол горсточку каши с сушёными ягодами. Поёжившись, обхватывает свои плечи руками. До чего же эти мыши противные, страшные какие!
Мелкая побирушка, обещавшая покровительство младенцу, не спеша ест, смешно шевеля усами.
— Настанет час, когда Ивану-царевичу нечем будет меня поблагодарить за работу. Вот я тогда и вспомню твою кашку, Заряна.
Сказала так мышь и под пол юркнула.
Заряна задумчиво берёт распашонку и прикладывает к плечику и груди сонного царевича.
— Мала! — ахает Чернава и закрывает ладонью рот.
Глава 4
Когда Ваню пощекотал кто-то за пятку, он дёрнулся и схватился за голенище сапога. Ноги были босыми, с досадой он вывалился из стога кувырком и очутился на росистом лугу. Солнце взошло, и Ваня прищурился, поймав один его жаркий лучик, а когда потёр глаза рукавом, то увидел невысокую девушку в белом платочке, из-под которого виднелись светлые русые прядки с солнечной рыжинкой. Простое льняное платье и лапти выдавали в ней холопку.
— Ты кто такая будешь? — высокомерно спросил богатырь, хотя и сидел без сапог на траве.
Она потопталась на месте лапотками и озорно взглянула на юношу.
— Краська-коробейница. Хожу из села в деревню, из города на погост, из посада в слободу. Продаю бусы, ленты, гребешки, булавки, — ответила девушка и показала на короб с длинным наплечным ремнем.
— Не боишься одна по лесным дорогам шастать? — усмехнулся Ваня.
— Двум смертям не бывать, а одной не миновать, — рассудительно сказала девушка и перекинула косу с груди за спину, — да и времена нынче тихие, ни войны, ни грабежа. Тишь да благодать в округе.
Ваня оглянулся. Его конь мирно пасся неподалёку от куста ракиты, а сапоги стояли возле стога. Никто на них не позарился. Ваня обулся, пригладил лохматые кудри, в которых застряли травинки, и уже встал перед девушкой во всей красе.
— А ты-то кто, в стогу спящий? — спросила девушка, — на бродяжку непохож, может, ты в дружину к князю Дмитрию едешь наниматься?
— А мне, Краська-коробейница, в дружину наниматься незачем. Я и есть богатырь, Иван-Царевич, еду на ратный подвиг, — горделиво ответил юноша.
— Батюшки-светы! — вскрикнула девушка и поклонилась в пояс, — не признала в вас наследника престола! Да и немудрено, ведь говорят, что у нашей матушки-царицы младенчик народился. А какой же младенчику ратный подвиг?
— Змея Огненного побеждать буду!
Крася обошла его со всех сторон, и Ваня заметил, что на лице у девушки недоверие, которое она и хочет скрыть за вежливыми речами.
— А вы, Иван-царевич, уже побеждали кого-то раньше? — осведомилась она, и он прикусил язык, потому что кроме чучела соломенного никого ни разу в богатырской битве не кромсал.
— Известное дело, — уклончиво ответил он и для убедительности тряхнул головой.
— А где этот Змей Огненный обретается? — спросила Крася.
— Ишь ты, любопытная какая! — вспылил Ваня, — Вам, девчонкам, про то знать не обязательно, и вообще…
Тут Ваня вспомнил, что матушка ему наказывала с холопами дружбу не водить. Он подошёл к ракитовому кусту и отвязал коня. Девчонка побежала следом.
— А вы куда идёте? — спросила она ласково.
— Известное дело, — ответил Ваня, — куда глаза глядят да камень на перекрёстке подсказывает. В правую сторону.
— Это хорошо, — обрадовалась девчонка, — там посад недалеко, а там и ярмарка. Я туда спешу. А вот возьмите меня с собой?
Ваня поёжился и посмотрел в ясные девичьи глаза. Вот прилипала!
— За конём бежать не возбраняется. И тебе какая-никакая защита.
Ваня разрешил девушке рядом идти, а если станет страшно — за стремя держаться. Так и пошли. Конь фыркал, точно недовольный решением своего хозяина, но Ваня на него внимания не обращал. Девушка резво бежала рядом, только короб её погромыхивал. Наконец царевич сжалился и приторочил его ремешками к седлу. Тропинка между ёлками и соснами была утоптанная и вскоре вовсе вывела на широкий лесной тракт. Солнышко стояло высоко, и теплынь была такая, словно в этих краях лето только началось.
— Что же молчишь, Краська-коробейница? Рассказывай, что в миру делается, что люди добрые говорят, — начал Ваня, косясь на девушку.
— Да и рассказывать-то нечего. Говорят посадские, что завёлся на земле русской ворог окаянный. Норовит извести царскую семью. И некому защитить государя с государыней. Старший сын княжит по соседству, от ворогов с запада земли обороняет. Средний сын к волхвам подался, колдунский щит над столицей сковал. Вся надёжа на младшего царского сына. Только говорят ещё, что хоть наш Иван-царевич рос не по дням, а по часам, и возраст его будто бы без году неделя. А по силам ли ему подвиг — про то никому не ведомо.
Ваня резко натянул поводья и откинулся назад, конь встал как вкопанный. Девушка испуганно замолкла.
— Длинные языки у посадских.
Краська несмело взглянула на юношу и тут же ладошкой махнула.
— Да не верю я в эти россказни. Разве бывает такое? Ну, а если никто не видел, как царевич рос, в лета входил, значит, был он со своим батюшкой в отлучке или в заморских землях воспитание получал. Так?
— Так, — хмуро ответил Ваня и тронул поводья, конь затрусил по-прежнему.
Дорогой молчали, девушка точно язык прикусила, а царевичу и вовсе говорить расхотелось. Вспоминал он дядьку Ерошку, что учил его в седле держаться, да из лука стрелять. Воспоминал, как тот удивлялся сноровке царевича: «Только вчера под стол пешком ходил, а уж каков богатырь стал». Ну что тут особенного, если ты царских кровей, и даётся тебе наука проще, чем остолопам посадским. Кому неделя на иное дело потребна, а ему пара минут. Но для чего это объяснять глупой коробейнице?
— А