Да и кабинет Его Светлости, если сравнивать не с другими дворцовыми помещениями, а с привычными, никак не назовешь просторным — тесновато, шагов восемь в длину, столько же в ширину. Окна узковаты, а ведь Орлеан — не Рома, здесь солнце беднее, тусклее и холоднее, и в третью неделю апреля еще довольно часто прячется за низкими хмурыми тучами. Так что на долю обитателей дворца достается не слишком много солнечного тепла и света, только те крохи, что пробиваются через узкие окна с тускловатым стеклом, через плотную ткань занавесей. И хорошо, что уже сняли тяжелые зимние ставни; впрочем, сейчас вечер и зажжены свечи — но отчего-то мечтается о солнце…
Может быть, потому, что сейчас уже три часа пополуночи, а Агапито еще не привык к тому, что в посольстве день поменялся местами с ночью, поскольку Его Светлость предпочитает бодрствовать в ночи и отдыхать днем. Следом за ним и большей части спутников пришлось уподобиться совам и филинам, довольствуясь свечами и лунным светом вместо солнечного.
Но некоторые привыкли — как, например, нынешний собеседник герцога. Секретарь посольства не прислушивается к беседе, ему не нужно прислушиваться намеренно — кабинет невелик, а привычкой слышать, что говорят рядом, даже одновременно копаясь в бумагах и делая выписки, Герарди обзавелся уже давно. Тем более, что многие из бесед, что герцог ведет в его присутствии, не запишешь никуда: слишком опасное дело. Потом, если действительно удастся написать воспоминания о посольстве в Аурелию, многое придется восстанавливать по памяти, если детали забудутся — довольствоваться беглым пересказом: не сочинять же. А о чем-то и потом не напишешь. Впрочем, нынешняя беседа не из таких — обычная, спокойная.
Рядом с Его Светлостью вообще обычно покойно; рядом с ним и капитаном Мигелем де Кореллой — вдвойне. Оба не из тех, что любят повышать голос без необходимости, да и при необходимости — не любят, хоть и умеют… секретарь еще не определился, кто из двоих лучше. Оба в случае надобности могут рявкнуть так, что рота кондотьеров замрет на месте — может быть, потому и не любят, что умеют, и не видят смысла практиковаться. Особенно друг на друге и ближайшем окружении. И вправду — зачем? На недостаток послушания со стороны окружающих ни герцог, ни его капитан пожаловаться не могут.
Вот и сейчас — разговор не назовешь пустым, мимолетной болтовней, обсуждаются дела довольно важные и не самого приятного свойства, но даже пламя на высоких белых свечах колеблется не сильнее обычного, и не от голосов — всего лишь от пронырливых потоков холодного воздуха, которых во дворце избыток. Медленно, плавно танцуют тени. Чинно. Размеренно. На темной ткани портьеры черная фигура — прямоугольник, увенчанный тем, что кажется короной. Тень человека, который расположился в кресле с высокой спинкой, а корона — не корона, пышные волосы, слегка развеваемые легкой струйкой сквозняка. Вторая тень падает на пол, застеленный винного цвета ковром. Высокий широкоплечий человек, свободно устроившийся на низком табурете, и как ни странно, ему удобно сидеть на краешке, да еще и закинув ногу на ногу.
— Чего я не понимаю? — спрашивает человек в кресле. Голос у него мягкий, спокойный, и только те, кто близко знает Его Светлость, могут оценить степень недовольства. — За последние две недели единственным человеком, который пытался заговорить со мной о делах, был секретарь альбийского посольства.
— Это довольно большая страна, — задумчиво улыбается собеседник. — Возможно, поэтому здешние люди неторопливы. Очень неторопливы…
— Их восточные соседи не отличаются флегматизмом. И весьма живо занимаются осадой Марселя. Мне казалось, что Его Величество заинтересован… в том, чтобы сохранить лучший свой порт на Средиземном море.
— Думаю, он все же заинтересован. Все предварительные договоренности ведь остались в силе? Но здешняя неспешность может обойтись очень дорого.
— И я пока не вижу дипломатически приемлемого способа положить ей конец.
— Я думаю, что сейчас лучше всего согласиться с отсрочками и промедлениями. В конце концов, угроза заставит короля принять решение. Может быть, он хочет сначала укрепить союз… — де Корелла слегка хмурится, щурится на пламя свечи.
— Если он действительно этого хочет. Тут я больше доверяю твоему суждению. Моя предполагаемая невеста смотрит на меня как на особо крупную мокрицу… не то от того, что ей противен сам мой вид, не то потому, что я до сих пор не взял ее штурмом вместе с замком… А Его Величество, при одном упоминании о свадьбе переводит разговор на охоту.
— Если мое мнение вас интересует, — тише, чем обычно, говорит дон Мигель, но не потому, что что-то скрывает, разве что раздражение… — Я бы предпочел охоту. И предпочитал бы, и предпочитал…
— Я пока… не решил. Мы собираемся воевать, и на юге, и дома. Моей супруге, вероятно, будет безопаснее и удобнее в Орлеане, в обстановке, к которой она привыкла. С другой стороны, — Его Светлость улыбается, — весьма соблазнительно было бы познакомить ее с госпожой Санчей.
— Может быть, пригласить монну Санчу в Орлеан? При самом неблагоприятном исходе событий одной из бед стало бы меньше…
А при благоприятном, надо надеяться, меньше станет обеими бедами, дополняет про себя секретарь, и нисколько не сомневается, что понял дона Мигеля верно. Шутки капитана не назовешь замысловатыми, а намеки едва ли можно счесть слишком тонкими. Уроженец королевства Толедского, добрую четверть века прослуживший сначала кардиналу Родриго Корво, а затем его среднему сыну — мужчина достойный, ни в малой степени не ограниченный, не простак и не грубиян, но привычкой выражаться слишком витиевато и двусмысленно не наделен категорически. «Да, да; нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого» — как и заповедовано добрым христианам Господом.
Правда, похоже на то, что это — единственное место из Нагорной проповеди, усвоенное капитаном Мигелем де Кореллой. Нет, мгновение спустя думает секретарь Герарди — еще «Никто не может служить двум господам». В подобных склонностях дона Мигеля тоже никак не упрекнешь. Редкое, по нынешним временам свойство; впрочем, Его Светлость умеет выбирать людей.
— Если я проживу в этом прекрасном городе еще две недели, эта идея, наверное, начнет мне нравиться.
— Я опасаюсь, что две недели — вовсе не тот срок, на который стоит рассчитывать. Возможно, дело займет два месяца.
— Через два месяца я буду готов вызвать дьявола, не то что монну Санчу. Если с отправкой войск промедлят до августа, могут начаться шторма. Мне трудно себе представить, что Его Величеству не доложили об этом обстоятельстве. Коннетабль де ла Валле не производит впечатления настолько беспечного человека.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});