— Я же сказала, что нашла его, когда искала журналы. Я думала, вы обрадуетесь, что оно не пропало.
— Да уж.
Он пошел в дом, а я еще долго стояла снаружи, дожидаясь отца и Стича. Когда я наконец вернулась, никто на меня даже не посмотрел. Мама все так же стояла у окна, и в черном небе над ее головой я увидела звездочку. Миссис Талбот перестала плакать и принялась расставлять на столике посуду. Мама разлила суп, и мы все сели, а когда начали есть, вернулись отец со Стичем. Все журналы отец принес с собой.
— Извините, миссис Талбот, — сказал он. — Если вы хотите, я спрячу их в подвале, и вы будете посылать Линн, чтобы она приносила их по одному.
— Это не важно, — ответила она. — Мне не хочется их больше читать.
Отец положил стопку журналов на диван и сел к столику. Мама налила ему тарелку супа.
— Я принес семена, — сказал отец. — Семена томатов немного набухли от влаги, но зато с кукурузой и тыквами все в порядке. — Он взглянул на меня.
— Дверь на почте я заколотил, Линн. Ты, надеюсь, понимаешь? Ты понимаешь, что я не могу больше позволить тебе ходить туда? Это слишком опасно.
— Я же сказала, что нашла его. Когда искала журнал.
— Огонь гаснет, — заметил он.
После того как они застрелили Расти, мне не разрешали никуда ходить целый месяц, потому что они боялись застрелить меня, когда я буду возвращаться. Даже когда я пообещала ходить только длинной дорогой. Потом появился Стич, и ничего страшного не случилось. Мне опять разрешили выходить. До конца лета я ходила каждый день, а потом — когда отпускали. Я просмотрела каждую пачку, наверное, раз по сто, прежде чем нашла это письмо от Клири. Миссис Талбот была права насчет почты. Письмо действительно положили в чужой ящик.
Даже у королевы
Телефон зазвонил как раз в ту минуту, когда я наблюдала за тщетными попытками защиты закрыть дело.
— Универсальный звонок, — доложил мой заместитель Байш, подходя к аппарату. — Это, наверное, подзащитный. Из тюрьмы запрещено звонить с опознавательным кодом.
— Да нет, — сказала я. — Это моя мать.
— О-о! — Байш снял трубку. — А почему она не пользуется своим кодом?
— Знает, что я не хочу с ней разговаривать. Похоже, она проведала о том, что натворила Пердита.
— Твоя дочка? — спросил он, прижав трубку к груди. — Эта та, у которой малышка?
— Нет, та у Виолы. Пердита — моя младшенькая. Бестолковая.
— И что же она натворила?
— Вступила в кружок циклисток.
Байшу, похоже, это ни о чем не говорило, но у меня было не то настроение, чтобы просвещать его. А также беседовать с мамулей.
— Я знаю совершенно точно, что скажет мамочка. Она спросит, почему я ей не сообщила о поступке Пердиты, потом захочет узнать, какие меры я собираюсь принять, а я отвечу, что не могу сделать больше того, что уже сделала.
Байш был сбит с толку.
— Хочешь, я скажу ей, что ты в суде?
— Нет. Рано или поздно с ней все равно придется разговаривать. — И я взяла трубку.
— Привет, мама, — сказала я.
— Трейси, — трагическим голосом произнесла мамуля, — Пердита стала циклисткой.
— Знаю.
— Почему ты мне не сказала?!
— Я решила, что Пердита должна сама рассказать тебе об этом.
— Пердита! — Она фыркнула. — Она бы нипочем мне не сказала. Она знает, что я бы ей ответила. Полагаю, ты уже сообщила об этом Карен.
— Карен здесь нет. Она в Ираке.
Нет худа без добра. Спасибо Ираку, который из шкуры вон лезет, силясь доказать, что он — ответственный член мирового сообщества, а его пристрастие к самоуничтожению осталось в прошлом. Благодаря ему моя свекровь находилась в единственном на всей планете месте, где телефонная связь настолько плоха, что я могла сказать матери, будто пыталась дозвониться, но не сумела, и ей пришлось бы мне поверить.
Освобождение избавило нас от всевозможных бедствий вроде иракских Саддамов, но свекрови, увы, в их число не попали. Я была почти благодарна Пердите за то, что она так удачно выбрала время, — конечно, в те редкие минуты, когда мне не хотелось хорошенько ее отшлепать.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— А что Карен делает в Ираке? — поинтересовалась мамуля.
— Ведет переговоры с палестинцами.
— А тем временем ее внучка ломает себе жизнь, — гнула свое мамуля. — А Виоле ты сказала?
— Повторяю, мама. Я подумала, что Пердита должна всем вам сообщить о своем решении сама.
— Ну так знай, что этого не случилось. Сегодня утром одна из моих пациенток, Кэрол Чен, позвонила мне и говорит: дескать, ей известно, что я от нее скрываю. А я даже понятия не имела, о чем это она.
— А как об этом пронюхала Кэрол Чен?
— От своей дочки, которая чуть было не заделалась циклисткой в прошлом году. Вот ее семья сумела отговорить девчонку, — произнесла мамуля с упреком. — Кэрол была убеждена, что какая-то медицинская компания обнаружила некий ужасный побочный эффект амменерола и скрывает это. И все же я не понимаю, как ты могла держать меня в неведения, Трейси!
Я в этот миг думала, что не понимаю, почему не попросила Байша сказать, что я в суде.
— Повторяю, мама. Мне показалось, что Пердита сама должна ввести тебя в курс дела. В конце концов это ведь ее собственное решение.
— Ох, _Трейси_! — воскликнула мамуля. — Неужели ты и в самом деле так считаешь?
Давным-давно, когда подул первый вольный ветерок Освобождения, я лелеяла надежду, что теперь-то все изменится, придет конец неравенству и засилью матриархата и мир избавится от тех лишенных чувства юмора особ, которые заливаются краской, слыша слово «сучка».
Конечно, ничего этого не произошло. Мужчины по-прежнему зарабатывают больше, слова-паразиты благоденствуют в цветнике родной речи, а моя мать по-прежнему произносит «Ох, _Трейси_!» таким тоном, что я начинаю чувствовать себя сопливой девчонкой.
— «Ее решение»! — передразнила мамуля. — Ты хочешь сказать, что собираешься безучастно взирать, как твоя дочь совершает главную ошибку всей своей жизни?
— А что я могу сделать? Пердите двадцать два года, и ей не откажешь в здравом смысле.
— Будь у нее хоть капля здравого смысла, она бы так не поступила. Неужели ты не пыталась ее отговорить?
— Конечно, пыталась.
— Ну и?
— И я не преуспела. Она твердо решила стать циклисткой.
— Нет, мы должны что-то сделать! Наложить судебный запрет, или подрядить депрограмматора, или устроить циклисткам промывание мозгов. Ведь ты судья, и ты можешь откопать какой-нибудь закон…
— Законом провозглашена независимость личности. А поскольку именно закон сделал возможным Освобождение, его вряд ли удастся обратить против Пердиты. Ее выбор отвечает всем критериям Определения Независимой Личности: это личное решение, принятое независимым взрослым человеком, которое не задевает никого…
— А как насчет моей практики? Кэрол Чен утверждает, что шунты вызывают рак.
— Медицинская наука вообще склонна считать любую болезнь результатом каких-то внешних воздействий. Вроде пассивного курения. Здесь этот номер не пройдет. Мама, нравится нам или нет, у Пердиты есть полное право поступить по-своему, а у нас нет никаких оснований вмешиваться. Свободное общество возможно лишь тогда, когда мы уважаем чужое мнение и не лезем не в свое дело. Мы должны признать право Пердиты на собственное решение.
Все это было правдой. Жаль только, что я не смогла сказать все это Пердите, когда она мне позвонила. Я только брякнула в точности мамочкиным тоном: «Ох, _Пердита_!»
— Во всем виновата ты, — заявила мать. — Я ведь _говорила_ тебе, что нельзя позволять ей делать на шунте эту татуировку. И не рассказывай мне сказки о свободном обществе. Что в нем хорошего, если оно позволяет моей внучке разрушать свою жизнь? — И она бросила трубку.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Я вернула телефон Байшу.
— Мне страшно понравилось, когда ты толковала об уважении права своей дочери на самостоятельное решение, — заметил мой помощник, подавая мантию. — И насчет того, чтобы не вмешиваться в ее личные дела.