Читать интересную книгу Бесконечное море - Рик Янси

Вертолеты снижаются. Мне надо закончить то, что я собиралась сделать с Чашкой, или придется лечь рядом с ней на снегу.

Я опускаю ствол пистолета и смотрю на белое ангельское личико девочки, которая лежит у моих ног. Моя жертва, мой крест.

Рев «блэкхоуков» усиливается, и мои мысли становятся похожи на писк маленьких умирающих грызунов.

«Это как с крысами, да, Чашка? Ничего такого, просто как с крысами».

8

Старый отель кишел паразитами. Холод поубивал тараканов, но клопы и ковровые жучки выжили и продолжали размножаться. И они были голодны. Нас всех в первый же день перекусали. В подвале, куда во время чумы сносили трупы, хозяйничали мухи. К моменту нашего «заселения» большинство из них передохло. Их было так много, что, когда мы вошли в отель и спустились в подвал, они хрустели у нас под ногами. Больше мы туда не совались.

Все здание провоняло гнилью. Я предложила Зомби открыть окна, чтобы проветрить комнаты и разогнать паразитов. Он ответил, что лучше терпеть вонь и духоту, чем замерзнуть до смерти. Когда он улыбался, невозможно было устоять перед его обаянием.

«Расслабься, Рингер. Это просто еще один день в чужом диком мире».

Клопы и мерзкий запах Чашку не беспокоили. Ее сводили с ума крысы. Они прогрызали ходы в стенах, скреблись по ночам и не давали ей (а значит, и мне) спать. Чашка ворочалась, металась, хныкала и ругалась, она была буквально одержима крысами, потому что любые другие мысли о ситуации, в которой мы оказались, пугали еще больше. В тщетных попытках отвлечь Чашку я решила научить ее играть в шахматы. Вместо доски с фигурами я использовала полотенце и монеты.

– Шахматы – глупая игра для глупых людей, – просветила меня Чашка.

– Нет, это очень даже демократичная игра, – сказала я. – Умные в нее тоже играют.

Чашка закатила глаза:

– Ты хочешь играть только потому, что сможешь меня победить.

– Нет, я хочу поиграть, потому что соскучилась по шахматам.

У Чашки даже челюсть отвисла.

– Ты по этой игре скучаешь?

Я разостлала на кровати полотенце и разложила мо-нетки:

– Ты лучше сначала попробуй, а потом решай, нравится или нет.

Я начала играть в шахматы, когда мне было примерно столько же, сколько и Чашке. Помню красивую деревянную доску на столике в кабинете отца. Блестящие фигуры из слоновой кости. Суровый король. Надменная королева. Благородный конь. Величественный слон. И сама игра, в которой каждая фигура влияла на все сражение. Игра простая. Игра сложная. Жесткая и изящная. Война и танец. У нее были границы, и она была беспредельна. Она была как сама жизнь.

– Пенни – это пешки, – объясняла я Чашке. – Никели[2] – туры, десятицентовики – кони и слоны, четвертаки – короли и королевы.

Чашка покачала головой: «Рингер – безмозглая дура».

– Как десятицентовики и четвертаки могут быть сразу теми и другими?

– Орел – кони и короли, решка – слоны и королевы.

Прохладные фигуры из слоновой кости скользят по бархатной подкладке на полированной доске. Этот звук похож на шепот далекого грома. Мой отец склоняется над доской. На худом небритом лице залегли глубокие тени. Глаза с красными прожилками, губы поджаты. Густой и сладкий запах алкоголя. Пальцы стучат по столешнице, как крылья колибри.

«Шахматы называли игрой королей, Марика. Ты хочешь научиться в нее играть?»

– Это игра королей, – говорю я Чашке.

– Так я и не король. – Она скрещивает руки на груди и смотрит на меня снисходительно. – Мне нравятся шашки.

– Тогда ты и шахматы полюбишь. Шахматы – это шашки на стероидах.

Отец отбивает дробь коротко подстриженными ногтями. Крысы скребутся в простенках.

– Чашка, смотри, вот так ходит слон.

«Марика, вот так ходит конь».

Она засовывает в рот засохший пластик жвачки и зло жует. Он рассыпается в крошки. Мятное дыхание. От отца пахнет виски. Скребут когти, отстукивают дробь пальцы.

– Ты просто попробуй, – уговариваю я Чашку. – Тебе понравится. Обещаю.

Чашка хватает полотенце за край:

– Вот как мне нравится.

Я предвидела, что это произойдет, но все равно вздрогнула, когда Чашка рванула полотенце и монетки взлетели в воздух. Один никель угодил ей в лоб, но она даже не моргнула.

– Ха! – крикнула Чашка. – Дай угадаю. Тебе, кажется, мат, сучка.

Я среагировала не задумываясь. Дала ей оплеуху:

– Никогда не смей так меня называть. Никогда.

От холода пощечина получилась больнее. Чашка выпятила нижнюю губу, на глаза у нее навернулись слезы, но она не заплакала.

– Ненавижу тебя, – сказала она.

– Мне плевать.

– Да, Рингер, я тебя ненавижу. Всю до твоих гребаных потрохов.

– Знаешь, ты не становишься взрослее, оттого что ругаешься.

– Тогда, значит, я – маленькая. Дерьмо, дерьмо, дерьмо! Долбаное дерьмо! – Чашка ощупала свою щеку и перестала сквернословить. – Я не обязана тебя слушаться. Ты мне не мама и не сестра, ты мне вообще никто.

– Тогда почему, как только мы ушли из лагеря, ты прилепилась ко мне, как рыба-лоцман?

После этого она действительно заплакала. Одна слезинка покатилась по ее красной от пощечины щеке. Чашка была бледной и хрупкой, ее кожа светилась, как одна из белых шахматных фигур моего отца. Я даже удивилась, что она не рассыпалась от моего удара на тысячу осколков. Я не знала, что сказать, как взять свои слова обратно, поэтому промолчала и просто положила ладонь ей на коленку. Чашка сбросила мою руку.

– Я хочу назад свою винтовку, – заявила она.

– Зачем тебе винтовка?

– Чтобы пристрелить тебя.

– Тогда ты точно не получишь ее обратно.

– А чтобы перестрелять всех крыс?

Я вздохнула:

– У нас нет столько патронов.

– Тогда мы их перетравим.

– Чем?

Чашка подняла руки вверх:

– Ладно, тогда подожжем отель, и они все сгорят!

– Это отличная идея, только тогда и нам негде будет жить.

– В таком случае они победят. Нас одолеет банда крыс.

Я никак не могла поспеть за ее мыслью и тряхнула головой:

– Победят… Как?

Чашка от удивления выпучила глаза. Рингер – умственно отсталая, ничего не понимает.

– Ты послушай, что они делают! Они едят стены. Очень скоро нас здесь не будет, потому что и место это исчезнет!

– Ну какая же это победа, – заметила я. – Тогда крысам тоже будет негде жить.

– Рингер, они крысы. И не умеют соображать наперед.

«Дело не только в крысах», – размышляла я той ночью, когда Чашка наконец заснула у меня под боком.

Я слушала, как они бегают в простенках, как грызут, скребут и пищат, и думала о том, что когда-нибудь погода, паразиты и время разрушат этот старый отель. Еще одна сотня лет, и от него уцелеет только фундамент. А через тысячу – вообще ничего не останется. Ни здесь, ни где-то еще. Все будет так, будто нас никогда не существовало. Зачем использовать бомбы, которые были в лагере «Приют», если пришельцы в состоянии повернуть против нас силы природы?

Холод пробирался даже под груду одеял, и Чашка тесно прижималась ко мне. Зима – та волна, которую им не было нужды моделировать. Она убьет еще тысячи.

«Марика, все имеет значение, – говорил отец во время одного из шахматных уроков. – Каждый ход важен. Мастерство в том, чтобы понимать, что и насколько существенно в данный момент».

Я вся извелась. С крысами надо было что-то решать. Это не давало мне покоя. Не проблема Чашки. Проблема с крысами. Крысиный вопрос.

9

Сквозь голые, белые от снега ветки деревьев я вижу, как приближаются вертолеты. Три черные точки на сером фоне. У меня в распоряжении секунды.

Вариантов несколько.

Добить Чашку и попробовать обыграть три «блэкхоука» с «хеллфайерами».[3]

Оставить Чашку, чтобы они ее уничтожили или, что хуже, спасли.

И последний: покончить со всем этим. Пуля – для нее. Пуля – для меня.

Неизвестно, где Зомби. Непонятно, что именно – если это что-то вообще было – заставило Чашку сбежать из отеля. Нет сомнений лишь в одном: наша смерть может стать единственным шансом на выживание для Зомби.

Я заставлю себя нажать на спусковой крючок. Если смогу выстрелить в первый раз – во второй будет уже намного легче. Я говорю себе, что слишком поздно. Слишком поздно для нее, слишком поздно для меня. От гибели не уйти. Разве не этот урок они месяцами вдалбливали нам в голову? От этого не спрячешься и не убежишь. Ну, сумеешь выжить сегодня, а завтра смерть все равно тебя найдет.

Она такая красивая, просто нереально красивая: лежит в гнездышке из снега, черные волосы поблескивают, как оникс, а лицо безмятежное, словно у древней статуи.